ен и пустил свою лошадь вперед по дороге.
— Ну давай, пошли, — вздыхаю, направляясь обратно к дому. Дыхание после бега уже пришло в норму, но сердце еще бешено колотилось. Не смотря на все прелести этого мира, подвижный образ жизни заканчивается для меня ездой на лошади и спортивной подготовки по-прежнему никакой… оно, наверное, плохо, но сил работать над мышцами у меня просто нет.
— Куда ты? Коня надо отвести, — буркнул Нольг и побрел к конюшне. Я последовала за ним.
Пока он расседлывал лошадь, я осматривала конюшню. Она была просто огромная! Всего я насчитала где-то сорок стойл, в одном из тех, которые были чуть ли не на две лошади, я увидела толстую кобылу… Манька, видимо. Кроме нее здесь было еще десять лошадей.
— А сколько у вас всего?
— Тридцать семь, вот, тридцать восьмая должна скоро появиться, — объяснил Нольг, заводя своего коня в стойло.
На прощание он потрепал ему пушистую челку, погладил по морде и шепнул что-то на ухо. Только после этого подошел ко мне.
— А твой конь, — он кивнул на Черта, затесавшегося в свободном стойле. — Странный какой-то. Сколько лошадей видел, такого — ни разу. Совсем он не лошадиный… проверила бы ты его: вдруг нечисть?
— Тут и проверять не надо, — фыркаю. — Его и зовут Чертом.
— Ладно, пойдем, — буркнул и вышел из конюшни.
На пути к дому Нольг говорить отказался, только когда вошел в дом, только когда вернулся на крыльцо, только когда вспомнил и принес две кружки кваса, только помолчав еще пять минут и еще десять задумчиво посмотрев на цыплят… И никак иначе.
— Ну а теперь мы можем поговорить? — раздраженно спрашиваю. — Или есть какой-то еще незыблемый обряд, который мы пропустили!?
— Не раздражайся. Понаблюдай за цыплятами, соберись с мыслями, — ответил своим низким зычным голосом. Ни дать, ни взять, деревенский Будда… — Раздражение и злость ничего хорошего в мир не принесут. Покой и дружелюбие куда лучше…
— Хиппарь… — возмущенно ворчу, запивая раздражение квасом. — Заросший бородой, с косичками, с цветочками на рубашке хиппарь!
— Кто?
— Мммм… человек, учащий всех нести в этот мир любовь. Они едят ромашки, какают радугой и играют на гитарах.
— Ведьма, — просто объяснил смысл моих слов Нольг. — Вам все это чуждо, вы умеете видеть только плохое.
— Нет, не чуждо, — возражаю. Поспал бы он шесть часов за двое суток, я бы на него посмотрела! — Но ты, я смотрю, созрел для разговора! Итак, кто та девица, которая к твоей матери приходила?
— Они все к ней иногда приходят, я не знаю, о которой ты говоришь, — невозмутимо ответил здоровяк.
— Ты, значит, бабник? Это осложняет дело…
— Я нравлюсь многим девушкам, но я не знаком и с половиной из них, — возразил Нольг.
— Мать описывала ту как «злую, холодную и колючую». Есть предположения? Мне очень нужно с ней поговорить, возможно, это из-за нее твой брат заболел.
— Как это? — Нольг удивленно повернулся ко мне. — Как он мог заболеть от того, что меня полюбила какая-то девушка?
— Просто. Девушка оказалась ведьмой, а ты не принял ее любви, тогда в отместку тебе она прокляла твоего брата.
— Но ни одна из девушек в дерене не может проклинать… Хотя я знаю одну ведунью, помощницу старухи, живущей в лесу. Девушка появилась недавно, около года назад, никто не знает, откуда она пришла. Они со старухой лечат детей, животных и никогда за работу денег не просят. Я часто хожу к ним, приношу гостинцы от матери и по хозяйству помогаю. Двум женщинам одним жить сложно, вот я и хожу… Но не стала бы та девушка приходить к мне в дом, чтобы попросить меня взять ее в жены, и ни за что не стала бы вредить моей семье!
— Уверен?
— Да.
— Все равно отведи меня к ней.
— Прямо сейчас?
— А когда еще?
— Хорошо. Подожди, я спрошу у матери, что им отнести можно. Соберись пока, если тебе нужно.
Нольг встал и своей размеренной медвежьей походкой пошел на задний двор, откуда слышался голос Эргеи, разговаривавшей с какой-то соседкой.
Я пошла в дом, чтобы не только собраться, но и привести себя в порядок. Когда встала, а до сих пор хожу лохматая, в мятой рубашке и без своего снаряжения!
На кухне, на лавке, под которой была моя сумка, я увидела Арланда в позе убитого ленью ленивца.
Он даже не заметил меня, когда я села на пол возле его «кровати» и принялась вытаскивать из-под нее свою сумку. Только когда я чисто ради интереса пихнула инквизитора, проверяя, не умер ли он и вправду, он подал признаки жизни.
— Что это с тобой? — удивляюсь. — У тебя день лени?
— О, а вот и ты! — заметил он, открыв один глаз. — Пошли на рыбалку?
— Что!?
— Я еще вчера спрашивал у Валлена, у него есть удочки. Пошли? Время подходящее, утро только настало…
— Ты что, издеваешься? — возмущаюсь. Я уже откопала в сумке свою расческу и приводила в порядок волосы. — Мы должны помочь выздороветь Хоге, а не на рыбалки ходить! О чем ты только думаешь?
— Я хочу поймать рыбу и зажарить прямо на берегу реки, потом выбросить ее остатки в воду. Тогда всплывет русалка и устроит скандал. Я так понял, что на Хоге проклятие или кто-то просто навел на него болезнь. Он парень озорной, я ему вот «инквизиторскую» рогатку смастерил, он птиц стрелять побежал… Я думаю, он чем-то насолил местным русалкам, вот они на него и обозлились. Пойду проверю, заодно порыбачу… давно я рыбы не ел. Пошли со мной? — повторил он, не сводя с меня озорного взгляда.
— А, вот, в чем дело, — понимаю. Перед походом к старухе, которая живет в лесу, я решила убрать волосы в косу, чтобы не цеплялись за ветки и не собирали мусор. Приступаю к поискам нормальной рубашки. — Нет, не могу я с тобой на рыбалку пойти. В семью на днях разозленная ведунья приходила, просила Эргею, чтобы та велела Нольгу выйти за нее. Девицу выгнали. Подозреваю, она и навела, чтобы семье досадить.
— Неплохо. Но у меня работенка все равно гораздо приятнее, — усмехнулся инквизитор. — Как хочешь. Один пойду на рыбалку.
— И хорошо хоть чем-то займешься! — хмыкаю. — К ведунье тебе ведь все равно нельзя, ты же инквизитор.
— Верно, — кивнул Арланд.
Так и не найдя рубашки, я решила, что сегодня похожу в старом, а вечером устрою большую стирку. Повесив на пояс черепок домового, кинжал, перекинув через плечо небольшую сумку со всем самым необходимом, надев плащ, я вышла на улицу, где меня уже ждал Нольг.
В руках у него была большая и наверняка тяжелая корзина, накрытая белым полотенцем.
— Пошли, — буркнул он и направился к воротам.
По деревне мы шли молча. Неразговорчивый Нольг все время смотрел вперед и, кажется, даже не моргал. Те немногие селяне, которые уже проснулись и вышли из домов, провожали нас удивленными взглядами, за спинами спусти десять минут пути стали раздаваться перешептывания.
Нольг не обращал на это никакого внимания, а мне стало как-то не по себе: вспомнились события в Верегее. Но тут, думаю, меня в обиду не даст Нольг, да и Арланд пока не так далеко… Нет, уж лучше не думать о плохом, а занять себя другими мыслями, по делу.
Вот интересно, для этого рыжебородого гиганта такой интерес общества привычен или он просто по жизни невозмутим, как сам пень? Судя по словам Эргеи, их семья тут самый главный объект для сплетен. Хотя это не так удивительно. Дом у них стоит отдельно от прочих, по сравнению с другими он очень большой и даже внешне отделан так, что выделяется из толпы обычных черных избушек. Одеты его хозяева почти как горожане, в той таверне я бы не взялась сказать сразу, откуда они. Табун лошадей в тридцать восемь голов, конюшня, пастбище, и все у одной семьи. Действительно, тут есть чему завидовать.
Интересно, как это они приобрели такое богатство? Семейно дело, передавшееся по наследству одному из супругов? Надо будет узнать. Конечно, вряд ли это важно, но мне любопытно…
— Нольг-Нольг, а куда ты идешь? — вдруг подбежала к нам какая-то девочка лет пяти.
— Навестить старушку Агапу в лесу, — улыбнулся медведь, садясь на корточки перед девчушкой. — А ты куда бежишь? От мамки зачем ушла?
— Она меня стирать заставляет, — сморщила курносый носик девочка. Я умиленно улыбнулась, глядя на это деревенское чудо в платочке и с русыми косичками.
— Надо матери помогать, — наставительно сказал ей Нольг. — Иди к ней и не убегай больше, а я вернусь и сделаю тебе деревянную лошадку.
— С гривой? — загорелись серо-зеленые глаза.
— С гривой и хвостом, — кивнул Нольг серьезно. — Ну все, беги, а я пойду.
— Ага! — кивнула девочка, потом развернулась и весело поскакала куда-то. Нольг встал с земли и посмотрел на меня.
— Инга, — объяснил он.
— Тебя и дети любят? — удивленно спрашиваю.
— Любят. И я их люблю. Чего их не любить? Они хорошие, веселые, у них перед глазами и мир другой, — сказал Нольг, продолжив путь. — А ты, ведьма? Ты думаешь, что дети — это бестолковые животные, не умеющие мыслить по-человечески?
— С чего ты взял? — пораженно смотрю на него. — Не могу сказать, что я в большом восторге от детей и люблю возиться с ними, но и неприязни не испытываю. Дети и дети. Но руку на них не подниму и вредить им ни за что не стану.
— Ведьма.
— Да что ты все «ведьма» да «ведьма»!? — возмущаюсь. — Я совершенно обычный человек! Просто у меня больше прав и возможностей, вот и все. Я не виновата, что родилась с такими способностями. И не надо мне приписывать черты идеала всемирного зла!
— Вы, ведьмы, на людей даже не похоже, — заметил Нольг. — Одеваетесь, как мужчины, говорите, как мужчины. В вас ни нежности, ни мягкости женской нет. Вы не пойми кто, на вид вроде и обычные девушки, а как внутрь заглянешь, так упадешь, сколько там темноты.
— Ты же меня совсем не знаешь! — пытаюсь оправдаться, хотя понимаю, что он прав. — Откуда такое предвзятое отношение к ведьмам? Много ты их вообще видел?
— Достаточно для того, чтобы знать вас и судить. У вас у всех одинаковые души, очень малым вы друг от друга отличаетесь. Я еще не встречал живых женщин, которые не любят детей и не готовы любить. Это плохо и против самой вашей природы. Но все ведьмы к детям никаких особых чувств не имеют.