– Теперь, когда мы допускаем, что сын Валуа мог остаться в живых, выслушай, что я тебе расскажу, мой дорогой Бигорн. Несколько лет назад меня вдруг нещадно потянуло на родину. Я испытал непреодолимое желание вновь увидеть серые равнины Севера и провести какое-то время в Бетюне.
– Дьявол! – ухмыльнулся Бигорн. – Я и не знал, что ты так любишь родные края!
– Повела меня туда любовь или что-то другое, но мне было совершенно необходимо вернуться на какое-то время в Бетюн. К тому же, я отправился туда с согласия моего хозяина, графа де Валуа. А теперь слушай и мотай на ус: напротив постоялого двора, где я остановился, жила пожилая женщина по имени Маржантина. Она ни с кем не общалась, выходила из дома редко, по большей части молчала; она была не из Бетюна, приехала в эти края с мужем и ребенком; к тому моменту, когда я там оказался, она вдовствовала уже лет девять, притом что ее сыну могло быть лет этак пятнадцать. Чуть позже назову тебе и имя умершего мужа…
Бигорн слушал рассказ с неусыпным вниманием.
– А как он выглядел, этот ребенок? – промолвил он глухо. – Ребенок, или, скорее, юноша, судя по названному тобой возрасту?
– Вот уж чего не знаю – того не знаю, – отвечал Маленгр. – Юношу этого я никогда не видел, зато видел Маржантину, то есть ту, которую все считали матерью этого Жана…
– Его звали Жан! – прошептал Бигорн, вздрогнув.
– Да, а теперь я должен сказать тебе, что тоска по родным краям, о которой я говорил, охватывала меня, как правило, ночью. Дни я проводил в своей гостинице, никуда не выбираясь, но вот вечером уже не мог противостоять этой ностальгии: мне обязательно нужно было выйти и посетить кое-какие населенные пункты, которые, по счастливому стечению обстоятельств, как раз и просил меня изучить мой благородный хозяин. Улавливаешь?
– Продолжай… Я слушаю тебя даже внимательнее, чем ты думаешь.
– Хорошо. В одну из таких ночей, возвращался я, значит, после прогулки в гостиницу – было уже, наверное, часа два, – когда из стоявшего напротив дома донеслись, как мне показалось, чьи-то стоны. И как раз в этот момент дверь открылась. Я увидел нечто вроде белого призрака и сначала хотел убежать, но потом заметил, что то и не призрак вовсе, а женщина, и что эта женщина открыла дверь, чтобы позвать на помощь. Я подошел ближе и, хотя я не люблю тратить время на бесполезные занятия, решился войти и осмотреть несчастную. Помочь ей я уже ничем не мог, так как она была при смерти и действительно умерла часом позже. Этой женщиной и была та, которую звали Маржантина.
– Та, которую все считали матерью пятнадцатилетнего юноши по имени Жан? – уточнил Ланселот Бигорн.
– Именно. То есть та вдова, муж которой умер девять лет назад и имя которого я обещал тебе назвать. Словом, Маржантина умирала. Вскоре она и сама поняла, что ей уже ничто не поможет. Она чувствовала, что умирает. Я уже собирался удалиться, сожалея о потерянном времени, когда эта женщина схватила меня за руку и, от имени Бога, ангелов и Девы Марии, попросила оказать ей одну большую услугу. Как истинный христианин, я не смог отказать ей в этой просьбе, тем более что Маржантина заявила, что в оставит мне в вознаграждение те небольшие ценности, что у нее имеются. Так что я не только остался, но и при слове «ценности» крепко-накрепко запер дверь, чтобы никто не смог мне помешать оказать несчастной умирающей ту услугу, о которой она просила.
– Я всегда знал тебя как человека великодушного и деликатного, – промолвил Бигорн.
– Ничего не поделаешь – так уж я создан. Да и не я ведь отправился топить ребенка в реке. Но ты не подумай, я тебя ни в чем не упрекаю. Короче говоря, вот в чем состояла просьба старухи Маржантины. Речь шла о том, чтобы отправиться в Париж, разыскать в Университете (она дала мне название улицы и дом) молодого человека по имени Жан и ввести его в курс кое-каких обстоятельств. Дело все в том, что, будучи склонным ко всевозможным авантюрам, парижской жизни и учебе, этот Жан, похоже, уехал, чтобы поступить в качестве студента в одно из тех жалких мест, что соседствуют с коллежем мэтра Сорбона[33]. Учитывая тот факт, скольких бы это стоило трудов, Маржантина передала мне в дар шесть золотых экю. Остаток ее «богатств» состоял из двадцати других, также золотых, экю и серебряной цепочки, с которой свисал медальон, содержавший в себе прядь женских волос. Забрав все, я поклялся честно передать молодому Жану двадцать экю и серебряную цепочку… К несчастью, на медальоне имелся довольно-таки красивый бриллиант…
Бигорн сжал кулаки, и губы его побледнели.
Он и сам был еще тот мошенник, этот Ланселот Бигорн, но такого двуличного циника, как Симон Маленгр, он еще не встречал.
– И что же, – произнес Бигорн жестким голосом, – это были за обстоятельства, в курс которых ты должен был ввести этого юношу…
– Ну, слушай! – сказал Симон Маленгр. – Молодой Жан знал, что Маржантина – не его мать, но только это и знал. Он взял фамилию человека, который жил с Маржантиной, но знал, что это не его фамилия. Как бы то ни было, Маржантина надеялась – открывая юноше те самые обстоятельства, – что это принесет ему почести и богатство, подталкивая к поиску настоящих родителей, которые, как ей было известно, являлись людьми благородными и состоятельными. А теперь, почему бы ей самой не рассказать было Жану то, о чем она попросила рассказать ему меня? Именно это ты, наверное, спрашиваешь у себя, именно это и я спросил у нее. Она мне ответила, что ей есть за что упрекать себя в этом деле, к тому же, она хотела избежать упреков этого юноши, Жана, которого она в конце концов полюбила, как родного сына… Терпение, Бигорн: вот и те самые обстоятельства, и ты сейчас увидишь, сколь интересными для тебя они окажутся…
– Для меня?.. Но я-то к этому какое имею отношение?..
– Сейчас увидишь. И если бы ты был здесь ни при чем, к чему бы я вообще стал рассказывать тебе эту историю?..
– Ну-ну. Продолжай.
– Так вот, судя по тому, что мне рассказала Маржантина, похоже, она знала, кто были настоящие родители юноши. Или, скорее, догадалась об этом по определенным меткам, сделанным на одежде ребенка…
– И кто же они были такие? – вопросил Бигорн, задыхаясь.
– Вот этого-то она так и не смогла мне сказать! В тот момент, когда она собиралась назвать мне имя, которое я должен был передать молодому Жану, смерть сомкнула ей уста. Зато она успела рассказать мне остальное, и вот в чем оно заключается: она и ее муж нашли малыша Жана и, догадавшись, кто были его родители, оставили ребенка у себя, чтобы в дальнейшем, предъявив его, как я понимаю, выкачать из этих родителей как можно больше денег… Смекаешь?
– Еще бы: ты говоришь об этих вещах с такой страстью, что они сразу становятся понятными и занимательными.
– Это все потому, что меня интересуют все благородные порывы. К несчастью, муж ее умер уже через год после того, как они нашли малыша Жана. Что до Маржантины, то, похоже, она раскаялась, отказалась от первоначального плана, одна воспитала найденного малыша, откладывая день ото дня те признания, что собиралась ему сделать. Настал день, когда он пожелал уехать в Париж. Она и тогда ему ничего не сказала. Но потом спохватилась, и пообещала себе в скором времени разыскать Жана, чтобы рассказать ему все. Скоропостижная смерть ей в том помешала. Такая вот история. Что скажешь?
– История, конечно, повторюсь, занимательная, да и рассказчик ты превосходный. Но я жду продолжения.
– Полагаешь, есть и продолжение? – промолвил Маленгр с насмешливым видом.
– У всего есть свое начало, продолжение и конец. Начало мы знаем; остается услышать продолжение.
– Ты ошибаешься, Бигорн, начала ты не знаешь, и я сейчас тебе его расскажу. Но прежде хочу закончить с моей поездкой в Бетюн. Моя любовь к родным краям успокоилась в то же время, как я выполнил и данные мне графом де Валуа поручения: счастливое совпадение, которое позволило мне вернуться в Париж. Маржантина умерла, а я забыл и думать о молодом Жане. Естественно, я сохранил цепочку и медальон с бриллиантом. Бриллиант я продал, но вот медальон с прядью женских волос оставил. До последнего времени я и не вспоминал о малыше Жане, но тут определенные обстоятельства и кое-какие слова, сказанные Жийоной, резко вернули мне память. Тогда-то я принялся за его поиски… А теперь, Бигорн, я скажу тебе начало: знаешь, где Маржантина и ее муж нашли малыша Жана, когда пересекали королевство, направляясь во Фландрию?..
– Откуда ж мне знать? – промолвил Бигорн хриплым и дрожащим голосом, который мог бы показаться странным его собеседнику.
– Так вот, – продолжал Симон Маленгр, – малыш Жан был найден… Слушай же!.. Найден в одной из лачуг в предместье Дижона!.. Скажи-ка, Бигорн, а ты уверен, что утопил того мальчугана?
И Симон Маленгр погрузил острый взгляд в глаза Ланселота.
Тот вздохнул, провел рукой по лицу и отвечал:
– Хотелось бы мне не быть в этом уверенным! Тогда бы и совесть меня так не мучила. Я и сейчас вижу, как этот бедный малыш барахтается над водой, а затем уходит на дно. Я еще с час там пробыл, не в силах себе простить то, что наделал… Сын графа де Валуа точно мертв, чего уж там!..
– Хорошо. Теперь же я скажу тебе, почему Жийона и я подумали о тебе. Знаешь, как звали мужа Маржантины? Другими словами, знаешь, какую фамилию взял и по сей день носит тот малыш Жан, которого нашли в заброшенной хижине у Дижона?..
– Откуда ж мне знать? – повторил Бигорн, который, однако, уже произнес про себя эту самую фамилию.
– Буридан! – сказал Симон Маленгр.
– Буридан! – глухо промолвил Бигорн.
Да! Именно это он и ожидал услышать! Еще пару минут назад он понял, что найденным Маржантиной ребенком был Буридан…
И тем не менее приятель Маленгра впал в некий ступор.
Будучи натурой отнюдь не заурядной, Ланселот Бигорн был способен уловить – пусть, конечно, и смутно – опасную поэзию некоторых ситуаций, коими управляет главный постановщик нашей жизни, имя которому – случай.