– И тогда, – продолжала Мабель, – я слышу… О, негодяи! О, мерзавцы, которые не пожалели ни мать, ни дитя!.. Я слышу Валуа… слышу, как Маргарита отдает тебе этот ужасный приказ… И ты, ты повинуешься! Я слышу крики моего ребенка… я хочу, о, всеми силами, всей душой, хочу кричать, умолять, подняться на ноги!.. Нет! Ничего! И я, мать, смотрю, как моего ребенка уносят, чтобы утопить… Как только ты можешь жить с этим, Ланселот Бигорн? Неужто твои ночи не наполнены криками этого бедного малыша?
Мабель разрыдалась.
– Бедный мой малыш! – бормотала она. – Жан, мальчик мой!..
Несколько минут в камере раздавался лишь ее плач.
Возможно, она забыла о Бигорне, о своей мести, обо всем на свете, так как в этот момент она слышала крики ребенка, который зовет на помощь маму…
– Так вы спрашиваете, – проговорил Ланселот Бигорн мрачным голосом, – как я могу жить, совершив такое злодеяние?
– Какая теперь разница! – пробормотала Мабель сквозь зубы. – Главное то, что ты – в моей власти. Вас было трое: ты, Валуа и Маргарита. Ты отправишься на тот свет первым, только и всего. Прощай, Бигорн! Умирая от мучений в этой камере, в отчаянии, в проклятии души и тела, знай лишь, что это я тебя убиваю! Прощай!
Бигорн сделал два быстрых шага, встал перед Мабель, вытащил из своей одежды некий небольшой блестящий предмет и протянул ей, сказав:
– Прежде чем уйти, взгляните-ка на это, Анна де Драман!
Мабель мельком взглянула на предмет, затем схватила его трясущейся рукой и, судорожно вздохнув, прошептала:
– Медальон, который я повесила на шею моему Жану!..
Она поднесла его к губам и пылко поцеловала.
Затем, поднимая глаза на узника, сказала:
– Спасибо. Прежде чем умереть, ты сделал доброе дело, вернув мне медальон, который снял с моего сына перед тем как утопить его… Я положу этот медальон к тем его вещам, которые сохранила – его детской одежде, туфелькам, расческе… да, я храню это, это мое сокровище. Спасибо, Бигорн: умри же спокойно и без мучений – медальон избавит тебя от пыток.
– Этот медальон взял не я, – промолвил Бигорн, – и не у меня он находился до сегодняшнего дня.
– Что ты хочешь сказать? – удивленно вопросила Мабель.
– Я хочу сказать, что другие нашли ребенка и взяли медальон…
Мабель медленно покачала головой.
– Да. Нашли труп малыша на берегу реки, не так ли?
– Я не сказал: труп, – произнес Бигорн. – Я сказал: другие, а не я, нашли ребенка.
Мабель провела рукой по лицу. Ее била конвульсивная дрожь. Машинально она перевела взгляд на факел, пламя которого то почти затухало, то разгоралось ярче.
Бигорн продолжал:
– Эти другие, о которых я говорю, нашли ребенка в той заброшенной хижине, в которой я его оставил.
Хриплый вздох вырвался из груди Мабель. Она хотела заговорить, но губы не слушались. Однако рука ее с такой силой сжала руку Бигорна, такую мольбу излучали ее глаза, что, потрясенный до глубины души, Ланселот произнес твердым голосом:
– Ребенок, которого я оставил в той хижине, был жив. Те, другие, которые нашли его, вы слышите, Анна де Драман, нашли его живым: живым же они его и унесли!.. Малыш Жан не был убит ни мной, ни другими…
Ужасный крик разорвал тишину камеры.
Ланселот Бигорн закончил:
– Ваш сын, Анна де Драман, ваш сын жив. Я его видел. Я даже говорил с ним все эти последние дни. Анна де Драман, вы хотите увидеть вашего сына?..
– Жив! – простонала Мабель.
– Жив! – торжественно подтвердил Ланселот Бигорн. – Клянусь вам в этом головой этого ребенка, которого я успел полюбить, клянусь кровью Христовой, и если я лгу, да буду я вечно скитаться от мрачных земель чистилища до горящих равнин ада. Святой Баболен мне свидетель: никогда еще я не давал такой клятвы!
И тогда, в то время как Мабель, вся дрожа и все еще не в силах прийти в себя от радости, склонившись к Ланселоту, слушала его всем сердцем, наш искатель приключений рассказал, как у него не хватило духу выполнить приказ Валуа, как он оставил ребенка в заброшенной хижине, чтобы позднее вернуть матери, как, придя за мальчиком, его уже не обнаружил.
Затем он поведал Мабель, как малыша Жана нашли те люди, которые увезли его в Бетюн: весь рассказ, услышанный им от Симона Маленгра.
– Эй! – воскликнул он вдруг, когда закончил. – Что это с вами? Клянусь дьяволом, вы разбиваете мне сердце!.. Что это с моими глазами?.. Как! И я тоже плачу?..
Действительно, Ланселот Бигорн плакал.
Плакал, глядя на плачущую мать Буридана.
Она упала на колени. Она схватила грубые – и, добавим, очень грязные – руки Ланселота Бигорна. Она покрывала их поцелуями и стонала:
– Как я тебя проклинала! Как желала тебе смерти и мучений! А ты говоришь, что мой малыш жив! Говоришь, что ты его спас, мой славный Ланселот! Да ты самый лучший человек на свете!.. Каков он?.. Высок, силен и красив, наверно? Он уже и тогда был крепышом, а когда сжимал кулачки, казалось, вот-вот ударит. Ты знаешь, мой славный Бигорн, я могу все! Ни о чем не беспокойся. Считай, что ты уже богат – я об этом позабочусь… Да, но, надеюсь, ему-то не довелось страдать так же сильно, как мне? Нет… понимаю, те люди, которые его подобрали, были хорошими людьми… Только бы он не забыл свою мать!.. Только скажи, чего ты хочешь, мой славный Бигорн, – и ты это получишь…
Вытерев глаза, Ланселот отвечал:
– Клянусь рогами дьявола, сейчас я хочу лишь одного: выбраться отсюда. Что до богатства, то я им, конечно, пренебрегать не стану, учитывая тот факт, что даже если потрясти меня как следует, из моих карманов не выпадет ни единого су, ни даже денье. Однако же, так как деньги нужны лишь, чтобы хорошо есть и еще лучше пить, а для того, чтобы пить и есть, нужно жить, а для того, чтобы жить, нужно…
Ланселот Бигорн и дальше бы продолжал свои мудреные логические умозаключения, если бы Мабель не встала и не потащила его к двери. В коридоре она наткнулась на томившихся в ожидании лучников.
– Ха-ха! – воскликнул Жан де Преси. – Сами ведете нам вашего человека! Судя по тому пылу, с каким этот малый следует за вами, похоже, ему так и не терпится, чтобы его допросили! Ну, женщина, что решила? Повешение? Пытка? Дыба?
– Свобода, – отвечала Мабель. – Именем королевы, этот человек свободен.
– Именем королевы! – повторил прево суровым голосом, с трудом скрывая свое удивление.
Лучники при этих словах: «Именем королевы!», вытянулись по стойке смирно и отдали честь, словно королева сама там присутствовала.
– Сержанты, – продолжал прево, – откройте ворота и выведите узника за пределы нашей тюрьмы Шатле!..
Спустя десять минут Ланселот Бигорн, широко улыбаясь, полной грудью вдыхал прохладный воздух, что поднимался от Сены.
– Клянусь святым Варнавой, святыми Баболеном и Панкратием, и даже святым Адамом, которого, если не ошибаюсь, изгнали из рая! Там, в подземелье, я находил, что мой рот слишком широк для воздуха, который в него проникает. Здесь же он кажется мне слишком маленьким для воздуха свободы… Никогда мы, люди, не будем чувствовать себя удовлетворенными в полной мере. Но пойдем-ка подальше от этого места нищеты и страданий!
– Твоя нищета вскоре закончится, дорогой Ланселот, – сказала Мабель.
Когда они поднялись на Гревскую площадь, мимо прошел ночной сторож, покачивая фонарем и крича меланхоличным голосом:
– Спите спокойно, парижане! Сейчас полночь, парижане!
– Полночь! – глухо промолвила Мабель и вздрогнула, словно очнулась ото сна. – Полночь!.. Но раз мой сын жив… тогда я не могу допустить… О, я несчастная!.. Какая же я презренная мерзавка!.. Уже слишком поздно!.. В этот минуту Маргарита дает ему яд!..
Бигорн покачал головой:
– Раз уж вы столь влиятельны, я больше не боюсь за вашего сына, Анна де Драман.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я хочу сказать, что он был арестован во время студенческого бунта в Пре-о-Клер. Но вы вытащите его из тюрьмы, как вытащили меня… Да, кстати, забыл сказать: ваш сын – это мой хозяин… крепкий, однако, парень! Вы будете гордиться им, клянусь кровью Господней, так как никто не может сказать, что он более отважен, дерзок и силен, чем Жан Буридан!
Жалобный вопль, вопль тревоги и страха разорвал тишину Гревской площади.
– Жан Буридан! Жан Буридан!.. Ты сказал: Жан Буридан?
– Да, – растерянно проговорил Бигорн, – таково имя вашего сына.
– Сейчас полночь, парижане!.. – донесся далекий голос сторожа.
На сей раз глухой, приглушенный стон, похожий на рев быка, которого ведут на убой, сорвался с бледных губ госпожи де Драман, и она повалилась на землю, прохрипев:
– Это мое проклятие!..
XXXI. Пузырек с ядом
Посетив камеру Ланселота Бигорна мы теперь переместимся в ту, где были заперты Буридан, Филипп и Готье д’Онэ. И если какой-то читатель сделает нам замечание, что у нас, мол, за последние главы набралось слишком уж много камер, мы ему ответим так: не наша вина, что герои этой истории столь часто попадают в тюрьму. Разумеется, мы бы предпочли описать их пребывание в каком-нибудь веселом кабачке, но факты таковы, каковы они есть, а мы являемся всего лишь рассказчиком.
В любом случае, если мы и не можем, к величайшему своему сожалению, обнаружить наших героев, свободными и счастливыми, в зале какого-нибудь трактира, по крайней мере, представляем читателю сцену их кутежа, о котором мы уже говорили.
Итак, Буридан, Филипп и Готье сидели за столом.
Было одиннадцать часов вечера. Не то чтобы их пирушка – а то была настоящая пирушка – так затянулась, но, по какой-то непонятной прихоти, обслуживавший их слуга только-только накрыл стол. Тщетно весь вечер Готье колотил кулаком в дверь, крича, что умирает с голоду, – слуга из-за двери лишь советовал ему сохранять терпение, даже не подозревая, что подобная добродетель была Готье совсем не свойственна.
Наконец, как мы уже сказали, стол был накрыт, и трое друзей заняли свои за ним места, отметив, что ужин еще более, чем предыдущие, богат на дорогие блюда и вина, которым Буридан и Готье героически оказали чест