ь и к которым Филипп остался абсолютно равнодушен.
Само собой, завязался разговор. И, как всегда, повосторгавшись насчет того, как с ними обходятся в сей странной тюрьме, друзья принялись беседовать о том, о чем обычно говорят узники, – о свободе.
– Ах, – сказал Буридан, – если бы мы только знали, где находимся!
– Если бы, – добавил Готье, – я только знал, как построена эта тюрьма!
– И что бы тебе это дало? – мягко спросил Филипп.
– Боже правый, возможно, это помогло бы нам найти путь к бегству, тогда как мы сидим здесь, как барсуки в норе – пусть и с хорошими припасами, но, согласитесь, все же как барсуки, – а мне этого явно недостаточно.
– Чего же тебе не хватает? – вяло улыбнулся Филипп.
– Разрази меня гром! Да того, что я не могу пойти куда мне взбредется, подраться с патрулем, навестить Аньес Пьеделе, выиграть несколько экю в «Истинном Роге», да всего того, из чего и состоит жизнь, черт возьми!
В этот момент, и так как ужин подходил к концу, вошел слуга.
Здесь мы должны сказать, что Филипп д’Онэ и его брат снова надели маски и не снимали даже ночью, – из опасения, что кто-нибудь войдет и заметит их лица.
Слуга – а прислуживавшего им человека никак нельзя было назвать тюремщиком – поставил на стол флакон, на первый взгляд, содержавший чистую воду.
– Что это? – полюбопытствовал Готье.
– Напиток, предназначенный лишь для одного из вас, – отвечал слуга.
– И для кого же, черт подери?
– Для того, на ком нет маски.
– Тогда это для меня! – воскликнул Буридан и, схватив пузырек, внимательно его осмотрел. – И кто же столь щедро жалует мне этот напиток?
Но слуга уже исчез. Буридан принюхался к флакону, но никакого запаха не обнаружил, потряс, разглядывая его на свету, но оказалось, что содержащаяся в пузырьке жидкость совершенно бесцветна.
Буридан посмотрел на друзей.
– Какой-то напиток? Для меня одного? Что бы это значило?
– Хе! – воскликнул Готье. – Вероятно, это от некой дамы, которая желает тебе добра и которая узнала, что ты в тюрьме.
Буридан перелил содержимое пузырька в свой кубок.
– В таком случае, – проговорил он, – я его выпью, и выпью один, в честь сей дивной незнакомки… Кто знает, может, он подействует на меня самым благоприятным образом?
– Или же пагубным! – рассмеялся Готье.
– Не пей, Буридан! – серьезно промолвил Филипп.
– Это еще почему?..
Буридан вздрогнул, но тотчас же взяв себя в руки, продолжал:
– Полноте? С чего бы здесь быть яду? Но даже если это и яд, зачем кому-то желать смерти одному лишь мне? Почему бы, напротив, не попытаться убить всех троих сразу? И потом, пожелай кто-либо убить меня или нас, разве не легче было бы сделать это, пока мы спим? То, как с нами здесь обходятся, те знаки внимания, что нам оказывают, этот богато сервированный стол, великолепные кушетки – все здесь пока свидетельствует о том, что зла нам не желают. И потом, наконец, чтобы меня отравить, было бы удобнее не пробуждать во мне сомнения, принося сюда флакон, предназначенный лишь мне одному. Я пью! Пью за ту незнакомку, что оказала мне эту любезность, будь даже она самой…
Он намеревался сказать: «Маргаритой Бургундской!», но взгляд его упал на Филиппа, и Буридан умолк. В ту же секунду он поднес кубок к губам и осушил до дна.
– Ну, и как на вкус? – спросил Готье.
– Просто изумительно! – отвечал Буридан, поцокав языком.
– И ты не оставил нам даже и капли!
– Просто изумительно! – повторил Буридан. – Обычная вода.
– Без какого-либо вкуса? – спросил Филипп.
– Увы! Утешьтесь же, мои дорогие друзья, и забудем этот странный случай. Я даже склонен полагать, что это здешний наглец-слуга посмеялся надо мною. Обязательно пожалуюсь на него судьям, когда возбудят наш процесс.
– Ха! Да уж, – заметил Готье, – наш процесс, клянусь всеми чертями! Постоянно забываю, что это пышное застолье…
В этот момент молча вошел слуга, забрал опустошенный Буриданом флакон и, не произнеся ни слова, удалился.
Щелкнули дверные запоры.
Трое друзей вздрогнули, Филипп побледнел.
– Так что ты там говорил? – хладнокровно уточнил Буридан.
– Я говорил, – уже заплетающимся языком продолжал Готье, – что все эти застолья неизбежно должны закончиться процессом, который, в свою очередь, закончится…
– Добрым славным повешением! – воскликнул Буридан, разразившись нервным смехом.
А Филипп д’Онэ про себя отметил:
«Буридан отлично знает, что ему прислали яд. И таким образом пытается избежать виселицы. А ты эгоист, Буридан!..»
И, покачав головой, словно для того, чтобы отогнать мрачные мысли, вслух он произнес:
– Так и есть: нас повесят или же обезглавят. Буридан, ты будешь болтаться на веревке между Готье и мною.
– Уже сейчас готов себе это представить, дорогой друг…
– Прежде, – продолжал Филипп, – в те героические времена, когда еще существовало дворянство, а король был лишь вождем среди себе равных, никто бы не посмел арестовать и приговорить к казни сеньоров, потребовавших правосудия. Все это изменил покойный король Филипп. Нас посмели арестовать и нас приговорят. Если так, я бы предпочел пойти на плаху…
– Хо! – промолвил Буридан. – Отрубленная голова или пеньковый галстук на шее, мне безразлично, – что одно, что другое означает прощание с жизнью.
– А пока же, – предложил Готье, – пойдемте спать.
– Будь по-твоему! – сказал Буридан. – Пойдемте спать. Сон – славная штука.
Готье, пошатываясь, направился к кушетке. Живо подскочив к брату, Филипп шепнул ему на ухо:
– Не раздевайся, Готье.
– Почему? В одежде особо-то и не уснешь…
– Потому, что Буридан вознамерился умереть.
– Умереть? Без нас? Как это?
– А так! Он принял яд.
Готье, мгновенно протрезвев, так и застыл с открытым ртом у кушетки, на которую затем, как и советовал брат, бросился не раздеваясь.
В голове у Филиппа крутилось:
«Буридан не оставил нам нашей доли. Это плохо. Хотя, быть может, он решил, что на троих там не хватит».
Буридан же, насвистывая некий военный и радостный марш, думал:
«А стоит ли мне раздеваться? Через час, максимум через два, яд подействует, и я отправлюсь ad patres[41], как говорит его ученое преподобие доктор Шелье. А если то был не яд?.. Что ж, тогда – тем хуже для меня… В конце концов, смерть через повешение, возможно, и не намного страшнее, чем смерть от яда… Как бы то ни было, яд этой ночью или же веревка, либо топор палача спустя двое-трое суток – и прощай, моя столь прекрасная бедняжка Миртиль, прощай, жизнь!»
– Буридан, тебя что, в сон клонит? – спокойным голосом спросил Филипп, с острой тревогой посмотрев на покачнувшегося вдруг товарища.
– Похоже, да, – отвечал Буридан. – Спокойной ночи, дорогой друг.
– Спокойной ночи, милейший Буридан, спокойной ночи, – произнес Филипп мягко.
В этот момент было уже далеко за полночь.
Но трое друзей того и не ведали, так как никакие внешние шумы в их темницу не проникали.
Готье испустил хриплый вздох, более похожий на мычание.
– Что с тобой, черт возьми? – спросил Буридан.
– А то, что спать жутко хочется, – отвечал Готье, повалившись на кушетку и зарывшись лицом в подушку, дабы приглушить рыдания.
Внезапно раздался шум поспешных шагов, и в следующее же мгновение трое друзей были на ногах, друг рядом с другом.
Секундою позже до них донесся чей-то душераздирающий вопль.
– Ох! – проворчал Готье. – Да это не тюрьма, а самый настоящий ад!
Шум шагов, вперемежку с шумом голосов, приближался. Видимо, за ними уже шли.
– Да уж, самый настоящий ад! – мрачным голосом проговорил Филипп.
– Но это не тюрьма, – пробормотал Буридан. – О!.. Я, кажется, понял! Знаю!
– Что? – пробурчал Готье.
– Что ты понял? – вздрогнул Филипп.
– Мы в подвале Нельской башни!..
Филипп опустился на табурет. Готье что есть силы врезал кулаком по столу. Буридан побледнел от мысли, что его догадка может оказаться верной…
И вдруг дверь распахнулась.
На пороге – охваченная ужасом, с растрепанными волосами и блуждающим взглядом – возникла женщина.
Буридан разразился ужасным хохотом. Филипп покачнулся и смертельно побледнел под своей маской. Готье потянулся за отсутствующим кинжалом.
И все трое, разом содрогнувшись, выдохнули:
– Маргарита Бургундская!..
XXXII. Призраки Нельской башни
Через несколько минут, благодаря ночной свежести и хлопотам Ланселота Бигорна, Мабель пришла в себя.
– Кровью Христовой клянусь, – ворчал Ланселот, – я бы вам не сказал, что вашего сына зовут Жан Буридан, если б знал, что это имя едва вас не убьет. Клянусь дьяволом, однако же это имя столь достойного юноши, что вы еще будете им гордиться!..
– Ты уверен? – прохрипела Мабель. – Точно уверен? О! Если у тебя человеческое сердце, не лги мне, не обманывай меня!
– В чем вы хотите, чтобы я был уверен? Что до того, солгал ли я вам, то даже если меня выпотрошат, живьем сварят на площади Свиного рынка, как если бы я сам был свиньей…
– Ты уверен, что это он?.. Что это Буридан… мой сын? Да!.. Да!.. Ты в этом уверен! – добавила она, даже не дожидаясь ответа. – Если бы я могла догадаться сама! Эта странная симпатия, которую я к нему испытывала в тот самый час, когда готовила его смерть…
– Его смерть!.. – оторопело пробормотал Бигорн.
– И то, что он сказал мне! Что его зовут Жан!.. Рожден от неизвестных родителей… О, ну зачем он сказал мне, что родился в Бетюне!..
Мабель ломала руки в отчаянии.
– Полночь! – встрепенулась она. – Уже пробило полночь!.. Ведь ночной сторож прокричал полночь?.. Как знать? Пойдем же, пойдем, пойдем! К переправе!… Может, еще не поздно!..
Она схватила Бигорна за руку и неистово потащила за собой.
Но, сделав пару шагов, остановилась, задыхаясь.