Так свершилось двойное преступление на Чертовой горе.
Вот что читал Бам в бумагах, добытых ценой убийства Эффи Тиллингест.
И, облокотившись на стол, он глубоко задумался…
Глава 6Спасение души
Нам пришлось оставить на некоторое время нескольких действующих лиц. Теперь нужно снова связать цепь событий и возвратиться к Антонии Бартон.
Однажды утром ее муж вошел в комнату и присел рядом с ней. Она взглянула на него и содрогнулась. Антония поняла, что это ее судья, полновластный вершитель ее судьбы.
– Сударыня, – сказал ей муж – вы меня не будете упрекать, надеюсь, что я принимал в отношении вас решительные меры. Я предложил вашему любовнику и вам самим способ искупить то зло, которое вы причинили…
Антония хотела что-то сказать, но Бартон жестом остановил ее:
– Я имел несколько свиданий с мистером Лонгсвордом. До сих пор мои попытки уговорить его остались безуспешными. И потому я вынужден, к величайшему моему сожалению, воспользоваться своими правами…
Молодая женщина содрогнулась. Она поняла скрытый смысл этих слов.
– Итак, – прошептала она, – вы осмелились бы совершить убийство?
– Однако вы слишком вольно определяете то, что есть не более как акт строгого правосудия. Я не могу допустить присутствия незаконнорожденного в своем доме. Мне кажется, что я имею на это право. Но каково бы ни было принятое мною решение, я не хочу, чтоб вы упрекнули меня, что я не испробовал предварительно все меры…
Она удивленно подняла глаза. Неужели он явился с каким-нибудь новым предложением?
– То, что я вам предложу, – произнес он сухо, – конечно, покажется вам весьма странным. Но, я думаю, что теперь мы уже не можем удивляться ничему…
– Говорите, говорите, – стонала несчастная женщина, – вы заставляете меня испытывать смертельные муки!
– Позвольте мне объясниться.
И он начал размеренно и бесстрастно:
– С одной стороны, вы уже заранее любите этого ребенка, этот плод преступления… и готовы пойти на все, чтоб спасти его. С другой стороны, если вы упорствуете в исполнении моей воли, то знаете, что мое положение запрещает мне всякие действия скандального характера… Вам известна участь, которая ожидает в нашей стране неверную жену… Если я бы прогнал вас, то вы погибли бы. Но я не прогоню вас по той простой причине, что свет не должен ничего знать… Итак, я решил спасти и мою честь, и мои семейные права. Я не хочу вас публично позорить, точно так же, как не хочу допускать появления в моем доме этого плода разврата… разве что, как я уже имел честь объяснять вам, ваш любовник примет мои условия, которые могут все уладить: мне возмещают понесенный урон, а вам возвращают утраченную безопасность…
Антония тихо плакала.
– Итак, – продолжал Бартон, – я говорил уже вам, что хочу сделать последнюю попытку… Я пригласил сюда господина Лонгсворда, он придет через несколько минут… и я хотел предупредить вас об этом обстоятельстве заранее, для того, собственно, чтобы вы удостоили меня своим содействием. Может быть, ваши слова будут красноречивее моих…
Антония встала, бледная как смерть.
– Он! Он придет сюда? Нет, нет, я не хочу этого!
Бартон сжал руку ей до того сильно, что она чуть не закричала.
– Сядьте, сударыня, и не забывайте, что здесь, кроме меня, никто не имеет права говорить: «Я хочу!» И потому я хочу – слышите ли – хочу, чтоб вы просили мистера Лонгсворда повиноваться мне… Я хочу, чтоб вы нашли в вашей любви…
Он насмешливо улыбался, произнося это слово, столь непривычное для его губ.
– …В любви вашей силу убедить своего любовника принять мое предложение…
– Нет, нет! – шептала Антония.
В это время послышался звонок. Антония вздрогнула. Бартон прислушивался… шаги приближались… Затем лакей постучал в дверь и доложил:
– Мистер Эдвард Лонгсворд!
– Когда вы переговорите между собой, – сказал Бартон, – то будьте столь добры известить меня… Я к вашим услугам в соседней комнате…
Антония, упав на диван, дрожала от ужаса.
– До свидания! – добавил Бартон.
И он вышел, закрыв за собой дверь.
Эдвард вошел.
Он наклонился к белым исхудалым рукам любимой женщины и, целуя ее пальцы, горько плакал. Его губы могли произнести только одно слово:
– Антония! Антония!
Но это слово, двадцать раз повторенное, выражало все оттенки страдания. Потом он заговорил:
– Прости, прости меня! Зачем я погубил тебя? Зачем нарушил спокойствие твоей жизни? Бедная, любимая моя, ты должна ненавидеть меня, потому что это я погубил тебя! Прокляни, прогони меня…
Она же, пробуждаясь от этого голоса любви, счастливо улыбалась.
– Я люблю тебя! – тихо, но твердо произнесла она.
Они снова замолчали.
Вдруг Антония вздрогнула и приложила руку к сердцу.
Лонгсворд выпрямился. Он тоже вспомнил… Завеса, скрывшая на несколько мгновений ужас их положения, упала. Если бы их было только двое, они приняли бы любые муки за этот миг счастья… Но маленькое существо, требовавшее своих прав на жизнь, – разве можно было его забыть? Разве оно не было осуждено?
Лицо Эдварда покрылось смертельной бледностью. Идя сюда, он принял решение…
– Послушай, – сказал он Антонии, – у нас мало времени…
Антония кивнула.
– Ответь мне… Считаешь ли ты своего мужа способным исполнить то, чем он угрожал?
– Да, – твердо сказала Антония.
– Ты полагаешь, что он может убить тебя?.. Убить нашего ребенка?..
– Да, – повторила Антония.
– В таком случае, – сказал Лонгсворд, – ни жизнь, ни совесть больше не принадлежат мне. Все в мире имеет свою цену. Цена твоей жизни и жизни ребенка неизмеримо выше, чем…
Антония зажала ему рот ладонью.
– Нет, нет, нет!.. Подумай, разве ребенок наш мог бы жить… если бы его жизнь была куплена такой варварской ценой? Да я боялась бы, что каждый мой поцелуй отравлен… Может ли он войти в жизнь с такой тяжелой ношей?.. Подумай, там… ведь тоже много матерей, много детей!..
Она упала к ногам Лонгсворда и, схватив его за руки, шептала:
– Как я хотела бы с гордостью называть твое имя нашему ребенку, как бы я хотела… Но произносить имя бесчеловечного убийцы… Нет, Эдвард, нет…
– Спасибо, моя родная, – проговорил Лонгсворд, – спасибо тебе за то, что ты есть, за то, что ты такая… Ты спасла меня. Теперь я найду способ спасти всех нас. Ты вдохнула в меня силу, которой мне так не хватало! Я буду достойным тебя!
Они слились в последнем поцелуе, в последнем объятии…
Лонгсворд выбежал из комнаты.
– Я осуждена, – шептала Антония, – но я спасла всех нас…
Глава 7Старые друзья
В редакции газеты «Девятихвостая кошка» сидят два благообразных джентльмена.
Очень трудно, почти невозможно было бы узнать в них Трипа и Мопа из «Старого флага»!
Моп – ныне Франциск Диксон, из Коннектикута, – выглядит как преуспевающий торговец, румяный, полный, лоснящийся.
А полковник Гаррисон уже никак не напоминает зеленовато-серого Трипа. Он прекрасно одет, у него здоровый матовый цвет лица.
– Ну-ка прочти еще раз, – говорит Трип.
– Зачем? И так все ясно, – хмурится Моп.
– Прочти… Я хочу понять.
Моп, вздыхая, читает письмо:
– «Дорогие друзья! Обстоятельства изменились. «Кошки» больше нет. Впрочем, не беспокойтесь, я вас не забываю. Сегодня вечером, в девять часов, я приду. Нам нужно переговорить о многом. Прилагаю при сем чек на сто долларов. Г. Б.».
Оба тяжело вздохнули.
– Не знаю как ты, Моп, а я не могу жить без «Кошки».
– Я тоже, – вздохнул Моп.
– Мы найдем кое-что получше, – произнес с порога Бам.
Он окончательно превратился в Гуго Барнета, элегантного джентльмена, делового, сухого, сосредоточенного. Трип и Моп застыли в почтительных позах.
– О чем это, черт возьми, вы говорили, когда я вошел? – весело произнес Бам. – Я слышал ропот недовольства.
– Что поделать? – сказал Моп. – Мы вошли во вкус нашей профессии…
– Ну и что? – сказал Бам. – Берите пример с меня! Вы уже видели, сколько разных профессий я испробовал. Ну а теперь осваиваю еще две…
– О! Какие же?
– Первая – это женитьба…
– Женитьба! – вздохнул Моп. – Женитьба! Какой ужас…
– Но, друг мой, дорогой мой Бам, – воскликнул Трип, – позволь старому товарищу, который любит как отец… я повторяю… как отец, – позволь мне сказать тебе, что это просто глупость… Ты погибнешь… ты похоронишь себя! Нам остается лишь оплакивать тебя… Ах, если есть еще время, то мои бескорыстные советы…
– Теперь поздно, – перебил, смеясь, Бам, – я уже три дня как женат.
Восклицание «о!», заключавшее в себе все оттенки отчаяния, вырвалось из груди компаньонов.
– Погодите предаваться отчаянию! Я еще не сказал ничего о второй профессии!
– Он прав, – сказал Моп, – если у него есть вторая профессия, она искупает недостатки первой…
– Я уверен в этом, – сказал Бам, – я банкир!
Второй взрыв изумления издателей «Кошки».
– Банкир… как мы – журналисты?
– Ну и что? Разве вы не были журналистами с газетой?
– Так ты банкир с банком?
– Да, именно, с банком, дорогой мой Трип!
– Банк! Банк! – возразил недоверчиво Моп. – Это как кто понимает это слово! Много людей считают себя банкирами, имея большую квартиру на первом этаже, несколько лакированных столов, железную решетку и пустую кассу!
– Я предоставлю вам самим судить о подлинности моего банкирского дома.
– Ну, говори! – произнесли оба друга, облокотившись на стол, чтоб лучше слышать.
– Так вот, недоверчивые друзья мои, полагаю, что я могу называться и женатым, и банкиром, если жена моя – дочь Арнольда Меси, первого банкира Нью-Йорка!
Третий взрыв изумления нет никакой возможности передать словами. Это нужно было видеть!
– Так, – продолжал Бам, – а теперь поговорим о деле…
– Бам, – торжественно произнес Трип, – у нас есть тела и, вероятно, души. Все это принадлежит тебе!