Щелкает кнут. Карета трогается.
Антония не произносит ни слова.
А с кем, впрочем, говорить?.. Кто он такой?.. Кто же иной мог согласиться послужить орудием преступления, как не один из таких же негодяев, как Бартон?
А Лонгсворд? Где Лонгсворд? Почему его нет здесь? Жив ли он? Неужели мщение Бартона уже исполнено?
Карета катится все быстрее и быстрее. И при монотонном стуке колес Антония чувствует, что мозг ее тяжелеет. Становится темно в глазах, но огромным усилием воли она сопротивляется подступающему обмороку.
Но вот карета останавливается. Дверца открывается. Холодный воздух пахнул в лицо. Где же она? Она слышит журчание. Это что-то похожее и на песню, и на стон. Это вода…
Карета остановилась на берегу, около самой пристани. Антония видит пароход в нескольких шагах…
Послушная своему провожатому, она идет по трапу. Вот она на палубе… Открывается каюта, и едва успела закрыться за ней дверь, как послышался свисток, скрип винта, потом шипение пара. Черный дым взвился клубами, и пароход понесся по волнам.
Антония до того ослабела, что уже не боялась, она даже спрашивала себя, не жертва ли она одного из тех страшных кошмаров, когда чувствуешь, что летишь в пропасть… И Антония боролась с этим кошмаром, пытаясь пробудиться.
Но нет, это был не сон. Она бодрствовала, потому что слышала, как свистел ветер, как волны бились о борт парохода, как работала машина; но она не сознавала только течения времени. Минуты ли это проходили или часы? Она не знала…
А когда пароход остановился, кто-то открыл каюту и тихо сказал: «Пожалуйте, миссис!» Затем человек, весь в черном, лицо которого она не могла видеть, взял ее за руку, чтоб помочь ей привстать; она встала и пошла как во сне или как автомат, двигающийся на пружинах…
Она опять увидела черные волны, мостик; потом ее повели через какую-то местность, похожую на сад или, может быть, кладбище… Потом – звук отпирающегося замка, скрип раздвигаемой решетки, лестница, потом опять несколько дверей и наконец – комната.
Пережитые потрясения до того истощили ее силы, что она почти в беспамятстве позволила чужим рукам раздеть себя, потом упала на кровать, белые занавески которой казались ей саваном, и повернула голову к стене, как бы готовясь умереть.
Но в возбужденном воображении возникали образы Лонгсворда и ребенка… Она зовет их к себе на помощь, она просит их спасти ее… потому что снова возвратился ужас, безумный, тяжелый, немой, убийственный… Бедная, бедная Антония! Напрасно ты шепчешь эти два имени: один уже не слышит тебя, другой еще не может услышать! И ты мысленно ищешь человека, который мог бы спасти тебя; ты вспоминаешь дом, где твоя мать плачет у камина, а холодный, строгий старик – отец, смотря на черные стены своего фамильного замка, радуется, что спас честь фамилии, продав ее Бартону.
Тишина. Только в соседней комнате часы отсчитывают долгие, медленные часы… Машинально Антония повторяет за звоном: «Один, два, три!» Горячка охватывает ее мозг… и она тихо шепчет слова песни, которыми убаюкивала ее старая негритянка-няня…
И в эту минуту – не игра ли это воспаленного воображения?.. Ей кажется, что две руки, нежные девичьи руки обнимают ее шею, потом губы прикасаются к ее лбу и голос, звонкий и чистый, как воркованье птички, говорит ей:
– Надейтесь!
Глава 10Заговор честных людей
Кто произнес это? И кто же, впервые за столь долгое время страданий, обратился к несчастной женщине со словом утешения?
Мы сейчас объясним это…
Расставшись с Антонией, Эдвард отправился к Дану Йорку. Друзья строили предположения, анализировали, спорили…
Бартон, конечно, обратился к одному из тех врачей, которыми наводнен Нью-Йорк и которые извлекают доходы из чужих преступлений.
В Нью-Йорке, как, впрочем, и во всех городах Соединенных Штатов, существует чудовищная индустрия, открыто заявляющая о себе, рассылающая свои объявления, печатающая свои рекламы, цинично взывающая к самым низким страстям…
Если бы не всем известные факты, то нельзя было бы поверить, что целые дома в Нью-Йорке исключительно предназначены для такого рода постыдных операций… и полиция будто ничего не знает и не хочет знать, вмешиваясь только в случаях публичного скандала. Как в Спарте убивали плохо развитых или больных детей, так в Соединенных Штатах уничтожают детей незаконных.
Итак, Бартон только следовал традиции, ища содействия одного из таких врачей, а искать он должен был лишь потому, что ему нужен был человек надежный, который сохранил бы тайну, и еще потому, что он сам боялся того, что делал.
Дан Йорк организовал тайный и постоянный надзор за Бартоном, твердо решив помешать задуманному преступлению.
Поэтому, как только Лонгсворд изложил ему последний разговор с Антонией, Дан сказал:
– Идем!
Они пришли на площадь Святого Марка.
Дан направился к дому миссис Симонс. Когда она увидела Дана, то вскрикнула от испуга. Никогда она не встречала его иначе. Худой, мрачный, с блестящими, как черные бриллианты, глазами, Дан пугал ее и приводил в трепет.
– Эванс дома? – спросил Йорк, не замечая ее волнения.
– Да, сэр Дан, да, он дома.
Миссис Симонс уронила две гренки в золу.
– Мне необходимо видеть его, причем немедленно.
Дан и Эдмонд Эванс были давно знакомы. Их сдружил интерес к природе. Очень часто они вместе с Колоссом ночи напролет занимались различными опытами, восхищаясь и ужасаясь раскрытыми ими тайнами материи…
Эванс тотчас же вышел. Лонгсворд удалился вместе с миссис Симонс в соседнюю комнату.
Йорк и Эванс долго говорили. Затем пожали друг другу руки. Эванс не колебался ни минуты. Он согласился исполнить роль мерзавца, полезного Бартону… Они решили, что он сам предложит свои услуги в качестве детоубийцы. Бартон не побоится довериться ему: он молод, следовательно, готов на все, чтоб разбогатеть…
– Это еще не все, – сказал Дан Йорк. – Вы понимаете, дорогой Эванс, как тщательно мы должны все продумать и предусмотреть… Нам нужен еще один человек, который бы ухаживал за больной. Иначе Бартон запросто может приставить к своей жертве шпиона или даже убийцу, отравительницу… чтобы скорее докончить дело, совершающееся, по его мнению, слишком медленно.
Эванс раздумывал с минуту.
– Благодарю вас, Дан, – сказал он, – что вы подумали обо мне, когда задумали доброе дело. Да… Вы правы: нельзя ничего делать наполовину… Подождите меня немного…
Эванс зашел к миссис Симонс и, извинившись перед Лонгсвордом, сказал этой славной женщине несколько слов на ухо. Она выразила крайнее удивление. Но в этот день она, кажется, была расположена повиноваться и потому немедленно взбежала по лестнице, а через несколько секунд появилась вновь в сопровождении Нетти Дэвис.
Эванс представил Нетти Дана Йорка. Поэт пристально смотрел на нее. Какие-то неясные образы волновали его, когда он смотрел на это лицо.
– Извините, – сказал он наконец, – не имел ли я ранее чести где-нибудь встречать вас?
– Не думаю, – отвечала Нетти, – хотя очень давно я хотела познакомиться с вами…
– Может быть, – предположил Эванс, – Дан Йорк встречал вас в Академии художеств…
И он напомнил о картине, наделавшей шуму и которой, если помнит читатель, так долго любовался поэт.
Дан Йорк казался погруженным в размышления. Потом вдруг он вскинул голову.
– Я убежден, – сказал он, – что если я не видел юную леди, то встречал одного или даже двух существ – не смейтесь, это так, – абсолютно похожих на нее… Мы поговорим об этом после… Мы поищем… А пока скажите мне вот что: выставленная вами картина не взята ли из действительных воспоминаний? Не была ли она в некотором роде отражением опыта?
Нетти взглянула на него с любопытством.
– Почему вы так считаете?
– Все равно! – быстро отвечал Дан. – Я угадал? Правда?
– Да.
Дан Йорк провел рукой по лбу.
– Хорошо, хорошо! – сказал он. – Мы поговорим потом… Сегодня займемся страждущими, требующими нашей помощи… Эванс, сказали ли вы мисс Нетти, о чем мы ее просим?
– Нетти согласилась.
Поэт церемонно взял ее руку и поцеловал.
– Нечего делать! – воскликнул он. – Мизантроп становится филантропом, если на свете есть такие славные люди…
Вот почему Антония почувствовала объятие нежных рук. А побледневший Эванс стоял тут же, в ногах у больной, и ожидал рождения ребенка, которого взялся спасти…
Глава 11Смерть Антонии
На правом берегу Западной реки Арнольд Меси выстроил нечто вроде загородного дворца и меблировал его со всевозможной роскошью; сад, прилегавший к обширному лесу, был убран с царственным великолепием и окружал дом, в котором банкир соединил все ухищрения фантазии человека, швыряющего золото пригоршнями.
Усадьба состояла из двух строений. Завершено было только одно из них. Зима прервала работы во втором павильоне, соединенном с первым широкой галереей, предназначенной для зимнего сада.
Этот дом и предоставил Меси в распоряжение Бартона.
План был тщательно продуман и застрахован от любых неожиданностей. Врач получил самые подробные инструкции. Перевезти Антонию было поручено Баму, и читатель догадался, что помощниками его в этом деле были Трип и Моп.
Комната, где Антония должна рожать, убрана великолепно. Тяжелые шелковые занавеси закрывают окна, снабженные, кроме того, толстыми ставнями – так что ни один луч света, ни малейший шум не проникают туда.
Эванс возле больной. Нетти Девис утешает ее, улыбается ей. Бедной женщине ничего не объяснили, но она понимает, что она не одинока и постепенно надежда возвращается в ее душу.
Ребенок родился через несколько часов. Когда Нетти положила новорожденного рядом с матерью, чтобы та поцеловала его, бедная женщина разрыдалась. Но это были слезы радости и проснувшейся надежды.
Эванс внимательно посмотрел на нее и отвел взгляд. Ему показалось, что он заметил признаки смерти… И он не ошибся.