— Том Гардвин…
— Человек, который убит, брат ли он твой?
— Да… мой брат… мой бедный Марк…
— Марк Гардвин?
— Да…
— За что ты убил его?..
Том тупо посмотрел на него. Можно было подумать, что это обвинение он слышит впервые.
— Убил? — пробормотал он. — Убил? Как это?..
— Ну! Ну! — рявкнул Роллингс. — Потрудись отвечать! Ты убил своего брата?
— Нет! Нет! — вскрикнул Том.
Только теперь до него дошел весь ужасный смысл происходящего.
— Это ложь! — заревел он. — Убить брата!.. Клянусь, что это ложь! Это не я…
— Свидетелей, свидетелей! — закричала толпа.
Тиллингест холодно и отчетливо заявил, что, услышав выстрел в горах, он прибежал на шум, нашел еще теплый труп там, на дороге, а в нескольких шагах — карабин, который убийца уронил во время бегства…
Этого было достаточно. Требование смерти было ответом на это показание, так прямо обвинявшее Тома.
— Линч! Линч! — ревели голоса.
Роллингс встал и с торжественной важностью начал советоваться с импровизированными членами суда. Толпа нетерпеливо роптала.
Наконец он заговорил и, пародируя церемонию нормального суда, призвал Тома честно сознаться в совершенном преступлении.
Осужденный молчал.
Тогда был вынесен приговор: «Смерть».
Толпа тут же набросилась на несчастного и поволокла к ближайшему дереву.
Гигант Кломп схватил его, собираясь лично исполнить обязанность палача…
Несколько минут спустя Арнольд Меси и Сэм Тиллингест, улыбаясь, смотрели на тело, качавшееся на ветви сосны…
Так свершилось двойное преступление на Чертовой горе.
Вот что читал Бам в бумагах, добытых ценой убийства Эффи Тиллингест.
И, облокотившись на стол, он глубоко задумался…
6СПАСЕНИЕ ДУШИ
Нам пришлось оставить на некоторое время нескольких действующих лиц. Теперь нужно снова связать цепь событий и возвратиться к Антонии Бартон.
Однажды утром ее муж вошел в комнату и присел рядом с ней. Она взглянула на него и содрогнулась. Антония поняла, что это ее судья, полновластный вершитель ее судьбы.
— Сударыня, — сказал ей муж, — вы меня не будете упрекать, надеюсь, что я принимал в отношении вас решительные меры. Я предложил вашему любовнику и вам самим способ искупить то зло, которое вы причинили…
Антония хотела что-то сказать, но Бартон жестом остановил ее.
— Я имел несколько свиданий с мистером Лонгсвордом. До сих пор мои попытки уговорить его остались безуспешными. И потому я вынужден, к величайшему моему сожалению, воспользоваться своими правами…
Молодая женщина содрогнулась. Она поняла скрытый смысл этих слов.
— Итак, — прошептала она, — вы осмелились бы совершить убийство?
— Однако, вы слишком вольно определяете то, что есть не более как акт строгого правосудия. Я не могу допустить присутствия незаконнорожденного в своем доме. Мне кажется, что я имею на это право. Но каково бы ни было принятое мною решение, я не хочу, чтоб вы упрекнули меня, что я не испробовал предварительно все меры…
Она удивленно подняла глаза. Неужели он явился с каким-нибудь новым предложением?
— То, что я вам предложу, — произнес он сухо, — конечно, покажется вам весьма странным. Но, я думаю, что теперь мы уже не можем удивляться ничему…
— Говорите, говорите, — стонала несчастная женщина, — вы заставляете меня испытывать смертельные муки!
— Позвольте мне объясниться…
И он начал размеренно и бесстрастно:
— С одной стороны, вы уже заранее любите этого ребенка, этот плод преступления… и готовы пойти на все, чтоб спасти его. С другой стороны, если вы упорствуете в исполнении моей воли, то знаете, что мое положение запрещает мне всякие действия скандального характера… Вам известна участь, которая ожидает в нашей стране неверную жену… Если я бы прогнал вас, то вы погибли бы. Но я не прогоню вас по той простой причине, что свет не должен ничего знать… Итак, я решил спасти и мою честь, и мои семейные права. Я не хочу вас публично позорить, точно так же, как не хочу допускать появления в моем доме этого плода разврата… разве что, как я уже имел честь объяснять вам, ваш любовник примет мои условия, которые могут все уладить: мне возмещают понесенный урон, а вам возвращают утраченную безопасность…
Антония тихо плакала.
— Итак, — продолжал Бартон, — я говорил уже вам, что хочу сделать последнюю попытку… Я пригласил сюда господина Лонгсворда, он придет через несколько минут… и я хотел предупредить вас об этом обстоятельстве заранее для того, собственно, чтобы вы удостоили меня своим содействием. Может быть, ваши слова будут красноречивее моих…
Антония встала, бледная как смерть.
— Он! Он придет сюда? Нет, нет, я не хочу этого!
Бартон сжал руку ей до того сильно, что она чуть не закричала.
— Сядьте, сударыня, и не забывайте, что здесь, кроме меня, никто не имеет права говорить: «Я хочу!». И потому я хочу — слышите ли — хочу, чтоб вы просили мистера Лонгсворда повиноваться мне… Я хочу, чтоб вы нашли в вашей любви…
Он насмешливо улыбался, произнося это слово, столь непривычное для его губ.
— … В любви вашей силу убедить своего любовника принять мое предложение…
— Нет, нет! — шептала Антония.
В это время послышался звонок. Антония вздрогнула. Бартон прислушивался… шаги приближались… Затем лакей постучал в дверь и доложил:
— Мистер Эдвард Лонгсворд!
— Когда вы переговорите между собой, — сказал Бартон, — то будьте столь добры известить меня… Я к вашим услугам в соседней комнате…
Антония, упав на диван, дрожала от ужаса.
— До свидания! — добавил Бартон.
И он вышел, закрыв за собой дверь. Эдвард вошел.
Он наклонился к белым исхудалым рукам любимой женщины и, целуя ее пальцы, горько плакал. Его губы могли произнести только одно слово:
— Антония! Антония!
Но это слово, двадцать раз повторенное, выражало все оттенки страдания. Потом он заговорил:
— Прости, прости меня! Зачем я погубил тебя? Зачем нарушил спокойствие твоей жизни? Бедная, любимая моя, ты должна ненавидеть меня, потому что это я погубил тебя. Прокляни, прогони меня…
Она же, пробуждаясь от этого голоса люови, счастливо улыбалась.
— Я люблю тебя! — тихо, но твердо произнесла она.
Они снова замолчали.
Вдруг Антония вздрогнула и приложила руку к сердцу. Лонгсворд выпрямился. Он тоже вспомнил… Завеса, скрывшая на несколько мгновений ужас их положения, упала. Если б их было только двое, они приняли бы любые муки за этот миг счастья… Но маленькое существо, требовавшее своих прав на жизнь, — разве можно было его забыть? Разве оно не было осуждено?
Лицо Эдварда покрылось смертельной бледностью.
Идя сюда, он принял решение…
— Послушай, — сказал он Антонии, — у нас мало времени…
Антония кивнула.
— Ответь мне… Считаешь ли ты своего мужа способным исполнить то, чем он угрожал?
— Да, — твердо сказала Антония.
— Ты полагаешь, что он может убить тебя?.. Убить нашего ребенка?..
— Да, — повторила Антония.
— В таком случае, — сказал Лонгсворд, — ни жизнь, ни совесть больше не принадлежат мне. Все в мире имеет свою цену. Цена твоей жизни и жизни ребенка неизмеримо выше, чем…
Антония зажала ему рот ладонью.
— Нет, нет, нет!.. Подумай, разве ребенок наш мог бы жить, если бы его жизнь была куплена такой варварской ценой?.. Да я боялась бы, что каждый мой поцелуй отравлен… Может ли он войти в жизнь с такой тяжелой ношей… Подумай, там… ведь тоже много матерей, много детей…
Она упала к ногам Лонгсворда и, схватив его за руки, шептала:
— Как я хотела бы с гордостью называть твое имя нашему ребенку, как бы я хотела… Но произносить имя бесчеловечного убийцы… Нет, Эдвард, нет…
— Спасибо, моя родная, — проговорил Лонгсворд, — спасибо тебе за то, что ты есть, за то, что ты такая… Ты спасла меня. Теперь я найду способ спасти всех нас. Ты вдохнула в меня силу, которой мне так не хватало! Я буду достойным тебя!
Они слились в последнем поцелуе, в последнем объятии…
Лонгсворд выбежал из комнаты.
— Я осуждена, — шептала Антония, — но я спасла всех нас…
7СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ
В редакции газеты «Девятихвостая кошка» сидят два благообразных джентльмена.
Очень трудно, почти невозможно было бы узнать в них Трипа и Мопа из «Старого флага»!
Моп — ныне Франциск Диксон, из Коннектикута, — выглядит как преуспевающий торговец, румяный, полный, лоснящийся.
А полковник Гаррисон уже никак не напоминает зеленовато-серого Трипа. Он прекрасно одет, у него здоровый матовый цвет лица.
— Ну-ка, прочти еще раз, — говорит Трип.
— Зачем? И так все ясно, — хмурится Моп.
— Прочти… Я хочу понять…
Моп, вздыхая, читает письмо:
«Дорогие друзья!
Обстоятельства изменились. «Кошки» больше нет. Впрочем, не беспокойтесь, я вас не забываю. Сегодня вечером, в девять часов, я приду. Нам нужно переговорить о многом. Прилагаю при сем чек на сто долларов.
Оба тяжело вздохнули.
— Не знаю как ты, Моп, а я уже не могу жить без «Кошки».
— Я тоже, — вздохнул Моп.
— Мы найдем кое-что получше, — произнес с порога Бам.
Он окончательно превратился в Гуго Барнета, элегантного джентльмена, делового, сухого, сосредоточенного.
Тоип и Моп застыли в почтительных позах.
— О чем это, черт возьми, вы говорили, когда я вошел? — весело произнес Бам. — Я слышал ропот недовольства.
— Что поделать? — сказал Моп. — Мы вошли во вкус нашей профессии.
Ну и что? — сказал Бам. — Берите пример с меня! Вы уже видели, сколько разных профессии я испробовал. Ну, а теперь осваиваю еще две…
— О! Какие же?
— Первая — это женитьба…
— Женитьба! — вздохнул Моп. — Женитьба! Какой ужас…
— Но, друг мой, дорогой мой Бам, — воскликнул Трип, — позволь старому товарищу, который любит как отец… я повторяю… как отец — позволь мне сказать тебе, что это просто глупость… Ты погибнешь… ты похоронишь себя. Нам остается лишь оплакивать тебя… Ах, если есть еще время, то мои бескорыстные советы…