о связано с «наказывающим» раствором, содержавшим хинин. Затем обученных пчел подвергли проверке[235], не давая им ни награды, ни наказания, чтобы посмотреть, какое лицо они выберут.
От 80 до 90 % прошедших обучение пчел выбирали правильное (целевое) лицо, а не отвлекающее, однако если лица были перевернуты, пчелы выбирали лицо случайным образом. Это указывает на то, что они умеют различать похожие человеческие лица, что они могут научиться этому через выработку условных рефлексов и что они используют физические ориентиры на лицах для их распознавания – точно так же, как поступаем мы сами. Тот же эксперимент повторили на общественных осах – со сходными результатами[236].
Это весьма удивительно, особенно если учесть, что не существует никаких эволюционных причин для развития у этих насекомых способности распознавать человеческие лица. Возможно, тот факт, что медоносные пчелы обладают комплексными способностями к обучению, не так уж и удивителен, поскольку распознавание и запоминание цветков является ключевым моментом экологии их пищедобывающего поведения. Менее очевидны причины, по которым такой способностью обладают общественные осы, потому что они – охотники-универсалы, которые ловят практически любое встречающееся им беспозвоночное, поэтому работа с визуальными образами и обучение на том уровне, который мы наблюдаем у пчел, им не требуются. Возможно, черты лица для них – лишь физические ориентиры: просто у некоторых людей носы напоминают скалы, а волосы похожи на кусты больше, чем у других.
Похоже, что Арис слегка осовел. Не могу сказать точно, что стало причиной этого – вино, возраст, переваливший за 2400 лет, или потрясение от того, что насекомые способны узнавать людей. Чтобы поднять ему настроение, я рассказываю, что получила несколько сообщений от разных людей, которые (в точности как у Маргарет Морли) жаловались, что их по многу раз преследуют общественные осы из определенных колоний, предпочитая именно их, а не их друзей.
Понятно, что такой человек чувствует, будто осы избрали его своей жертвой. Он убежден, что осы что-то имеют против него лично. Возможно, в его лице есть что-то такое, что эти конкретные осы научились ассоциировать с угрозой, или дело в его одеколоне. Здесь важно другое: эксперименты показывают, что мозг перепончатокрылых, несмотря на наличие в нем менее одного миллиона нейронов, способен выполнять удивительно сложные задачи – такие, которые, как нам казалось ранее, под силу лишь людям или как минимум позвоночным животным. Для обработки сложных стимулов явно можно обойтись и без большого мозга. Экология может направить развитие крошечного мозга на решение сложных задач познавательного характера.
Наступает ночь, и похоже, что Аристотель наконец-то насытился. Сейчас мы пьем лучшую в Афинах питьевую воду из-под крана. Конечно, во времена Аристотеля водопровода в доме не было. Женщины каждый день ходили за водой к источникам. Воду тогда ценили высоко и уважали как хороший напиток; греки особенно любили ее и часто добавляли в вино, чтобы не опьянеть.
Разумеется, опьянение совершенно ни к чему для обсуждения с Арисом последней из запланированных мной тем: закона и порядка.
В Древней Греции закон и порядок во многом основывались на инициативе снизу. Возможно, причина в том, что это родина демократии. Правосудие и социальная сплоченность в значительной степени обеспечивались гражданами (к которым не относились рабы, иностранцы, женщины и дети). Если проступок требовал суда, то собиралась группа обычных граждан – никаких профессиональных юристов, адвокатов или официальных судей. Две «стороны спора» (уважаемые и влиятельные люди) дискутировали о том, было ли деяние действительно незаконным, а коллегия присяжных из 500 граждан решала, виновен ли ответчик.
Коллегия присяжных получала полномочия сроком на один год и в течение этого времени несла ответственность за принятие новых законов, а также за контроль всех аспектов политической системы. Если за вами закрепилась дурная слава, вы рисковали подвергнуться остракизму: всего 6000 подписей могли отправить вас в изгнание на десять лет. Во времена Ариса Афины несколько отличались от остальной Греции: в афинских судах выступал оратор, который произносил речь, написанную составителем речей. Считается, что эти составители речей были ближе всего к современным юристам.
Безусловно, здесь находила применение аристотелевская триада убедительного красноречия – логос, этос и пафос, равно как и умение вести повествование. Судебные процессы, по сути, превратились в риторические баталии и имели мало общего с законом. А первую демократию иногда омрачали вспышки гражданской войны (stasis) между группами граждан, не согласных друг с другом по социальным, экономическим или политическим вопросам.
Закон и порядок имеют первостепенное значение в любом нормально функционирующем обществе, будь то древние Афины, пчелиный улей или колония ос. Рабочие осы не размножаются; вместо этого, как мы уже видели, они передают свои гены посредством помощи в выращивании близких родственников – своих братьев и сестер. Но это не идеальный вариант, ведь родственники не являются их клонами. Более того, хотя рабочие особи общественных ос не могут спариваться – у них нет мешочка для хранения спермы, как в брюшке у их матки-королевы, – они способны откладывать неоплодотворенные (мужские) яйца[237]. (Я напоминаю Арису, как работает гаплодиплоидия.) Таким образом, способностью откладывать мужские яйца обладает каждая самка в колонии. Это создает конфликт на почве воспроизводства: матки против рабочих особей, рабочие против рабочих. Однако, пока жива матка, рабочие особи размножаются редко. Как же поддерживаются закон и порядок?
Лучший способ свести конфликт к минимуму – убрать оспариваемое благо. Когда мои дети дерутся из-за Xbox (я объясняю Арису, что это нечто вроде очень популярной настольной игры): я могу свести конфликт к нулю, просто выдернув вилку из розетки. (Конфискация, Арис.) Повод для ссоры исчезает: дети просто дуются и молчат. Дело сделано. Поэтому, если бы я была маткой у общественных ос, моей предпочтительной линией атаки в борьбе с самодеятельным размножением рабочих особей было бы помешать развитию их яичников. Тогда никто другой не смог бы откладывать яйца, и потому конфликт просто не возник бы.
Конечно, именно так и поступили в некоторых из самых сложных муравьиных сообществ: у рабочих муравьев-листорезов Atta нет яичников – у них нечему развиваться. Однако полная стерильность рабочей касты у насекомых встречается редко, и у рабочих как в колониях медоносных пчел, так и в колониях общественных ос Vespula могут развиться яичники, что и вызовет конфликт. Это происходит из-за того, что рабочие особи все же могут получить небольшой, но важный кусочек репродуктивного пирога, если им удастся отложить яйца самим.
Наилучшая альтернатива для матки Vespula – это каким-то образом подавлять развитие яичников у рабочих, самой подавая правдивый сигнал о собственной способности к воспроизводству. Матки вырабатывают химическое вещество, которое сигнализирует об их плодовитости и дает им контроль над размножением рабочих. Эти длинноцепочечные кутикулярные углеводороды (мы познакомились с ними в главе 4) действуют как домашний овицид – тормозят появление яичников у рабочих и обращают вспять их развитие на любой стадии. Что еще более примечательно, этот же набор предельных углеводородов также контролирует размножение рабочих особей у целого ряда других муравьев, общественных пчел и ос[238]. Поэтому вполне вероятно, что в сообществах пчел, ос и муравьев одна и та же химическая дубинка позволяет маткам железной лапкой подавлять своих склонных к мятежу подданных. Это больше похоже на игры олимпийских богов, чем на эволюцию.
Но какие бы социальные правила вы ни вводили, уклонисты найдутся всегда. В осином гнезде небольшая часть рабочих ос избежит чар держащего их в узде королевского аромата, у них разовьются яичники, и они произведут некоторое количество яиц, которым судьбой уготовано породить самцов. Для чего им это вообще нужно? В конце концов, рабочие особи весьма неплохо устроились (с точки зрения генетики), помогая своей матери выдать побольше сестренок и братишек.
Тут-то половая жизнь сложноорганизованных общественных насекомых и делает ситуацию интереснее. Точно так же, как у медоносных пчел, матка у общественных ос спаривается с большим количеством самцов. Она сохраняет сперматозоиды всех своих ухажеров (обычно примерно 7–10 самцов) в своем мешочке для хранения спермы и использует их для оплодотворения откладываемых ею яиц. Это означает, что у ее дочерей может быть от 7 до 10 разных отцов. Хотя это идет на пользу самой матке (генетическое разнообразие дает всевозможные преимущества вроде защиты от болезней или улучшенного разделения труда), это не так-то выгодно ее дочерям-пролетариям (тем, кто стал рабочими особями) в отличие от дочерей-принцесс (маток следующего сезона). Если рабочая особь служит матке, спаривавшейся семь раз, то из каждых семи сестер, которых она помогает выращивать, полнородной сестрой ей приходится лишь одна. Остальные шесть – только полусестры, которые с генетической точки зрения представляют собой лишь часть сестры.
Именно здесь и рассеяны семена конфликтов, восстаний и мести среди рабочих. Если рабочей особи сойдет с лапок тайная кладка собственных (мужских) яиц и при этом она и дальше будет выглядеть законопослушной работницей, ее генетическая отдача резко возрастет. Как же получается, что колония не скатывается в пролетарский хаос кладки яиц? Для этой проблемы у эволюции есть афинское решение: блюстителями закона выступают сами граждане. Одни рабочие особи зорко следят за тем, чтобы другие соблюдали правила: они приползают и пожирают большую часть пролетарского потомства прежде, чем оно достигнет хоть какой-то зрелости. И хотя этот способ гарантирует, что большинство самцов в выводке (если не все) будут потомками матки, он сопряжен с издержками для колонии: рабочие особи тратят много времени на поиск и поедание яиц, когда могли бы заботиться о потомстве матки.