- Он уже был болен, когда прибыл на Викторию-Ньясса.
Прозвучал сигнал на ужин. Все, кто здесь сидели, поднялись и отправились в кают-компанию. Но за столом - словно все утратили аппетит. Иранита, то входившая, то выходившая, чтобы принести с кухни новое блюдо, заметила, что вся ее стряпня стоит нетронутой, и обиделась:
- Неужели я забыла все, чему училась? Никто ничего не пробует, не ест! Галия, девочка, что случилось?
Ей объяснили. Все сидели подавленные одной общей мыслью: если заболел Омар-Али, значит, то же может случиться и с каждым из членов экспедиции. Что же тогда будет с тем главным, из-за чего мы здесь?
Будто улавливая наши мысли, доктор Орфус промолвил не свойственным ему тягучим голосом:
- Я не могу предложить вам никакого противоядия, сотворцы. Ни вам, ни самому себе... Единственное, на что я надеюсь, здесь, под чудовищно толстым слоем воды, носитель "Блокании" недостаточно жизнеспособен. А Омар-Али... Я повторяю - он уже был болен, когда пришел сюда.
- Но существуют же какие-то сроки скрытой болезни, - рассудительно заметила Грэнси. - Если они минуют, то-о...
- Совершенно справедливо, командир Грэнси, - обрадовался ее словам доктор Орфус. - Если еще через двое суток никто не заболеет, можно считать, что опасность миновала для всех, кроме Омара-Али.
Эти его слова должны были вселить в нас успокоение. Но этого не произошло. Слишком тяжело было сознание, что на борту "Брами" поселилась смерть.
Утихли смех и шутки.
Мы сидели, молчаливо поедая паштет, сдобренный гарниром из свежей хлореллы (ее выращивали в одном из отсеков корабля). Вот только один Иль почему-то не ел, а беспрерывно фыркал, подавляя смех. Я переглянулся с Натальей Ууль, моей соседкой. Мне было непонятно, над чем Иль смеется. Она медленно обвела взглядом стол, всех сидящих за ним, и - тоже заулыбалась. Затем тихонько толкнула меня локтем. Я посмотрел и понял.
Доктор Орфус, который терпеть не мог этого блюда и никогда не ел его, требуя, чтобы ему взамен готовили пюре из вяленых тихоокеанских медуз, на этот раз преспокойно ел то же, что и все, лицо его при этом выражало удовлетворение. Что же касается медуз - то их, морщась, глотал Иль.
Тут не выдержал и я, засмеялся. Невероятная рассеянность и на этот раз сыграла шутку с моим другом. Сидящий рядом с ним Иль незаметно пододвинул к нему свою тарелку, а взамен - взял его еду. Но уважаемый доктор Орфус ничего не заметил. Он так глубоко погрузился в свои размышления о живом веществе, что даже не почувствовал, как с видимым удовольствием ест то, что до сих пор вызывало у него отвращение.
- Ну и как понравилось доктору Орфусу блюдо из медузы? - ласково спросила Иранита, убежденная, что ее кулинарные старания не пропали напрасно, тем более что она питала к доктору Орфусу симпатию и всячески опекала его.
- О-о, отлично, любезнейшая Иранита! - вытирая губы салфеткой, благодарно произнес доктор. - Я даже не представлял себе, что из такой примитивной слякоти, как медуза, можно приготовить столь восхитительное блюдо!
И тут уж Иль не выдержал, стал смеяться.
Разумеется, я опять сделал Илю серьезное внушение, но за него вступились все присутствующие и в первую очередь - сам Орфус, сказавший не без удивления:
- А между прочим, этот крокодилий паштет - совсем не так уж плох... Впрочем, это уже заслуга не крокодила, а нашей несравненной Ираниты!
Эпизоды, подобные описанному, случались в нашей повседневной жизни не часто, но они скрашивали и смягчали то несколько подавленное состояние духа, которое вызывалось безнадежностью положения Омара-Али.
Рельеф подводной местности, по которой, между тем, продвигался "Брами", продолжал оставаться благоприятным, и Грэнси жаждала сейчас только одного - чтобы такая удача сопутствовала нам и дальше.
Подводное плато, по которому мы продвигались, постепенно понижалось. Ничто не нарушало нормального течения жизни на борту "Брами". Каждый занимался своим делом, и поскольку до тех широт, которые принято считать приполярными, оставалось еще немалое расстояние, мысль о том, что произойдет, когда мы, наконец, приблизимся к Эль-Параисо, тревожила умы обитателей спиралехода.
Наши - точнее, мои с доктором Орфусом - шахматные сражения возобновились. Я видел, что мой друг угнетен, ибо никакие его усилия не могли излечить Омара-Али от рокового заболевания, и старался отвлечь его от невеселых мыслей. Иногда я (каюсь в этом!) даже умышленно играл так, чтобы оказаться в проигрыше, чем вызывал бурный протест Иля, наблюдавшего за изменениями на шахматной доске.
Мы знакомы и дружны с доктором Орфусом много лет, и однако же не все еще мне в нем понятно. Поэтому, когда мы играем в шахматы и он сидит передо мной в задумчивости, забыв обо всем, кроме комбинации, которую мысленно разыгрывает, - мне доставляет удовольствие размышлять о своем друге и стараться разгадать в нем то, что еще не разгадано.
Вот и сегодня... Я играю рассеянно и чаще думаю не о расстановке фигур, а о человеке, сидящем напротив. У него высокий (как замечают иной раз шутники - двухэтажный) лоб, длинный острый нос, о котором сам его обладатель говорит, что им можно измерять углы, и светящиеся неистощимой любовью к жизни глаза.
Его первое и главное занятие - медицинская биология, наука, которую он сочетает с лечебной практикой. И если говорить точно, то доктор Орфус является Действительным членом Всепланетной Академии Коммунистической Цивилизации, ученым магистром медицины Седьмого Круга и Высоким Адептом Геральдики.
В наше время (как-никак-XXII век на носу) люди не имеют фамилий. Не существует календарей или справочников имен, так называемых "именословов", согласно которым новорожденного нарекали тем или иным именем.
- Эт-то - неправильно! - уже тысячу раз слышал я от доктора Орфуса категорическое на сей счет суждение. - Человек должен знать свой род, его прошлое, должен им гордиться, если есть за что, и стыдиться, если есть чего. Да, да, именно так!
В моем лице он не встретил союзника.
- Помилуй, - возражал я ему. - Разве ты не находишь, что в отсутствии так называемых фамилий и в том, что каждый имеет свое неповторимое имя, есть что-то как глубоко индивидуальное, так и всепланетное, всеохватное... Ну, как бы сказать - даже космическое: ты, я, мы все разные частицы огромного океана. Частицы разные, но одного океана. Ты меня понял?..
Но доктор Орфус не соглашался. Он, например, посвятил немало времени тому, чтобы выяснить - кто были его предки, вплоть до 1611 года, и установил, что в его жилах течет кровь, по крайней мере, четырнадцати национальностей.
В частной жизни он и был для всех просто - доктор Орфус, но на официальных торжествах или в деловых заседаниях неуступчиво требовал, чтобы его именовали полностью, с перечислением всех присутствовавших в его роду до четырнадцатого колена фамилий. Это неизменно вызывало смех, однако не более, чем любая другая причуда. Ибо все понимали, что это было хобби моего друга, доктора Орфуса.
Наши отношения я охарактеризовал бы так: большая дружеская нежность и понимание. Иногда, часами сидя за шахматами, мы почти не говорили. Но вовсе не потому, что нам нечего сказать. Наоборот.
Итогом всех моих размышлений явилось одно: "продул" одну за другой подряд три партии!
Перед наступлением вечера (здесь смена дня и ночи ощущалась по звуковым сигналам, которые раздавались каждые четыре часа) в рубке управления появилась встревоженная чем-то Наталья Ууль.
- Послушай, Йоноо, правильно ли мы идем? Нет ли какого-либо отклонения от маршрута?
- А почему ты об этом спрашиваешь? У тебя что-нибудь не так?
Наталья Ууль засмеялась.
- У меня как раз-все так! Но, прошу тебя, проверь!
Йоноо вместе со штурманом сверили курс "Брами" с лоциями, лежавшими тут же, на горизонтальной площадке: никакой ошибки не обнаруживалось.
- Все в порядке, - сказал Павел Береза. - Но ведь ты, Наталья, наверное не напрасно спросила об этом?
- Да, не напрасно. - Она положила перед ними лист с нанесенными на сетку кривыми. - Смотрите: вот это - температура забортной воды, это ее соленость. Видите, как меняется то и другое!
Ионоо и Павел Береза увидели линию, которая графически выражала динамику гидрологических анализов, регулярно выполняемых Натальей Ууль и Квантой. Если за день, предшествовавший настоящему, эта линия представляла собой прямую, то за последние несколько часов картина изменилась.
Температурная линия стала более изломанной, но при всем том неуклонно подымалась кверху. А линия, определяющая соленость воды, опускалась. Падала.
- Что это может означать? - спросил Йоноо.
- Это значит, - объяснила Наталья Ууль, - чем дальше мы идем, тем вода становится более теплой и более пресной.
- Не может быть! - категорически опроверг ее информацию Павел, - Ведь мы удаляемся к северу.
- Да, да, это известно! - перебила его Наталья. - Ты скажешь: "Там льды и ледники, там Арктика - как может быть там вода теплей, чем у экватора!" И все-таки это так. Я предполагаю, что мы входим в зону подводного извержения!
Предположение это было настолько неожиданным и серьезным, что Йоноо включил сигнал, требующий немедленного сбора в рубку управления всей команды.
Совет был недолгим. Необходимость изменения курса становилась очевидной.
- Попробуем пойти западнее материковой части, - распорядилась Грэнси, соглашаясь в данном случае с мнением Кванты, - там сейсмичность должна быть меньшей.
Так и сделали.
Но, по прошествии двух часов, оказалось, что мы поступили неправильно. Температура забортной воды быстро повышалась, а чувствительные сейсмографы показывали, что грунт, по которому движется "Брами", испытывает временами слабые толчки.
Совершенно не предполагая этого, мы оказались близ астеносферы. Вопреки расчетам ученых, она в этом районе начиналась не в 70 километрах от поверхности, а гораздо выше, - всего в десяти с половиной. Очевидно, какой-то внутренний катаклизм недр заставил содержимое прорваться вверх, и теперь огненное пластичное вещество, растекающееся по дну океана, давало о себе знать.