– Ему было предложено на выбор: или жить обесчещенным, презираемым женою и детьми, или уехать, причем они должны были считать его умершим, и оставить по себе благоговейную память.
– И он выбрал последнее?
– Пока клали труп в гроб, он уехал в Гавр и сел под чужим именем на пароход, отходивший в Ост-Индию, откуда он никогда не вернется.
– Честное слово, – пробормотал Мориц Стефан, – если все это правда…
– Я уверяю вас в этом честью.
– Однако все случившееся удивительнее любого романа Анны Радклиф.
– Остается погубить только еще двух «Друзей шпаги». К одному я отношусь безразлично, а другой…
– Кто же он?
– Это глава общества, тот, кто организовал эту ассоциацию.
– А!
– Тот, кто был его душою, заправилой, словом, тот, кто был причиною смерти мужа Дамы в черной перчатке, систематически мстящей за него всем его бывшим сотоварищам.
– Но кто же он?
– Это отец Армана, – сказала Фульмен.
– Полковник Леон?
– Он самый.
Англичанин и Мориц Стефан переглянулись с печальным изумлением.
– Теперь вы понимаете, – продолжала Фульмен, – что Дама в черной перчатке готовит ему самое ужасное, самое жестокое наказание, большее, чем для всех остальных, потому что он всех виновнее, и она приберегает его напоследок.
– В чем же будет состоять это наказание?..
– О, я догадываюсь, в чем: она хочет погубить его сына, его единственную привязанность, единственную надежду, цель его жизни!
Мориц вздрогнул.
– Потому что, – продолжала Фульмен, – этот человек, этот полковник Леон, некогда жестокий и безжалостный убийца, по приказанию которого проливалась кровь, теперь старик, терзаемый угрызениями совести и имеющий только одну безграничную привязанность, которой, по-видимому, посвятил всего себя; и чтобы вернее поразить его и причинить ему самые сильные страдания, необходимо погубить его сына.
– И вы думаете?..
– Я думаю, что Дама в черной перчатке поняла это, – сказала печально Фульмен. – Она долго колебалась. Два раза она сама сказала мне с гневом: «Увезите его подальше от меня, увезите на край света, если необходимо… Увезите его или он погибнет».
– Ну, и что же?
– Арман любит ее… Он остался около нее, как раб, как послушное орудие… он служил этой женщине и помогал ей мстить…
– Неужели? – удивился англичанин.
– И он не знал, несчастный, что будет последнею жертвой в драме, в которую он так неблагоразумно вмешался!
– Но нельзя ли ему раскрыть глаза, рассказать все? – спросил Мориц Стефан.
– Нет, – ответила Фульмен.
– Почему?
– Потому что страшная клятва связывает меня.
И Фульмен рассказала все, что произошло в Бадене в течение ночи, когда она, перескочив через забор сада д'Асти, с кинжалом в руке потребовала объяснения у Дамы в черной перчатке.
– И вот тогда, – продолжала Фульмен, – эта женщина рассказала мне свою историю, и мы заключили с нею странный договор.
«Поклянитесь, – сказала она мне, – что вы ничего не скажете Арману из того, что услышите от меня, и я предоставляю вам свободу действия. Попытайтесь отбить его у меня, боритесь со мною, если желаете, я не против борьбы, но помните, что, как только Арман узнает, кем был его отец и какую я преследую цель, он тотчас погибнет от неизвестной руки».
– Его необходимо вырвать из-под влияния этой женщины, – сказал Мориц Стефан.
– Я за этим-то и пригласила сюда вас обоих и прошу вашего совета, а также хочу поговорить с вами о своем плане…
– Его надо спасти! Спасти во что бы то ни стало…
– Мы спасем его, – сказал лорд Г. с британской флегматичностью.
Луч надежды блеснул в черных глазах Фульмен.
XLII
Два дня спустя после описанной нами сцены мы застали бы сына полковника Леона в его маленьком домике в Шальо. Арман сделался тенью самого себя. Когда-то пылкий, увлекающийся молодой человек теперь был бледен, изнурен и молчалив; развалившись на диване курильной, он устремил глаза на деревья сада, видневшиеся в раскрытое окно, и, по-видимому, погрузился в глубокую думу.
Вошел Иов. Арман поспешно поднял голову и взглянул на старого слугу с сильнейшим беспокойством.
– Ну, что, ну, что? – спросил он. – Застал ты ее?
– Да, сударь.
– Она прочла мое письмо?
– Иов утвердительно кивнул головой.
– И… она придет?
– Да, сударь.
Арман вскрикнул от радости.
– Ты не лжешь? – спросил он. – Ты не… обманываешь меня?
Иов вздохнул, и слеза капнула на его сморщенную, как старый пергамент, щеку.
– Неужели эта женщина так околдовала вас, мой бедный барин? – произнес он так печально, что молодой человек невольно вздрогнул.
– Я люблю ее, – пробормотал Арман.
– Ну, а я, – сказал старый солдат с грубою искренностью, – ненавижу ее…
– Молчи, Иов.
– Я ненавижу ее, потому что она измучила вас. Я ненавижу ее… потому что… о, господин Арман, простите меня, я старый солдат, старое животное, человек без образования, но, видите ли… у меня есть предчувствие…
– Какое? – спросил Арман, печально улыбнувшись.
– Я предчувствую… что эта женщина… Иов остановился.
– Да говори же! – сказал молодой человек с нетерпением.
– Что она принесет всем нам несчастье.
– Я люблю ее… – повторил Арман с упрямством своенравного и избалованного ребенка.
– Видите ли, – продолжал Иов, – с тех пор, как вы возвратились из Германии, господин Арман, вы побледнели, сделались печальны и так изменились, что вас с трудом можно узнать; и когда мы смотрим на вас, мой полковник и я, то сердце у нас разрывается, и мы плачем…
– Ты плачешь? – спросил Арман, протянув руку Иову. – Ты плачешь с моим отцом, мой бедный, старый друг?
– Ах, мы прекрасно видим, как вы страдаете, – ответил Иов.
– Молчи…
– Мой бедный полковник, – продолжал Иов, – так изменился, что за него даже страшно; в течение четырех или пяти лет он постарел на двадцать лет; а за последние полгода он обратился в столетнего старика…
Последние слова Иова больше повлияли на Армана, чем все, что говорил старик до сих пор. Улыбка снова появилась у него на губах.
– Ну, хорошо! – решил он. – Ты увидишь, мой старик Иов, я снова буду так весел, что отец помолодеет.
– Да услышит вас Бог, господин Арман!
– Однако, – продолжал сын полковника, – дайте же мне отчет в вашем поручении, господин посол.
– Ах, правда! – встрепенулся старик Иов.
– Был ты на площади Бово?
– Да.
– Видел ты ее?
– Видел.
– Она прочла мое письмо?
– Два раза подряд.
Радость засветилась в глазах Армана.
– Вот как! – прошептал он. – Теперь мне кажется, что она любит меня… Она была одна?
– Нет, этот старик… вы знаете?
– Да, граф Арлев.
– Он сидел около нее, и она показала ему ваше письмо и спросила: «Что делать?»
– А! – проговорил, нахмурившись, Арман. – Она спросила у него совета?
– Да, и прибавила: «Должна я идти туда?»
– А что же он ответил? – спросил Арман.
– Он вздохнул, грустно взглянул на меня и сказал: «Идите, сударыня, никто не избегнет своей судьбы!» Я не понял, что он хотел этим сказать, но испугался…
– Понимаю.
– Что же он этим хотел сказать?
– Что она любит меня и не должна долее скрывать этого от меня.
Старик с недоверием покачал головой. Арман спросил:
– Значит, она придет?
– Да, сударь.
– Когда?
– «Идите, – сказала она мне, – я следую за вами».
И как будто судьба захотела оправдать слова старого слуги: в эту минуту позвонили у ворот.
– Это она! – прошептал сын полковника, бледный и дрожащий от волнения.
Он бросился в соседнюю комнату, окна которой выходили во двор.
Маленькая карета остановилась у подъезда. Из нее вышла женщина, тщательно закутанная. Это была Дама в черной перчатке.
Арман хотел было броситься к ней навстречу, но силы изменили ему, и он остался прикованный к месту, на верхней площадке лестницы, дрожащий, не дыша и без голоса. Иов стоял позади своего господина и поддерживал его.
– Ах, – пробормотал старый солдат, – я никогда не испытывал страха на поле сражения, а вот теперь я чувствую, как дрожь пробегает по телу… мне кажется, что вместе с этой женщиной войдет к нам несчастье…
В это время Дама в черной перчатке быстро подымалась по лестнице. Очутившись около Армана, она подняла вуаль и улыбнулась грустной улыбкой, но на этот раз не насмешливой, какая бывала у нее иногда. Арман взял ее руку, поцеловал, хотел сказать что-то, но не мог, так велико было его волнение. Он увлек ее в залу, предложил кресло и знаком попросил Иова выйти.
– Ах, уж эта мне женщина! – повторил старый солдат, уходя. – Ах, эта женщина… Я думаю, что это олицетворенная судьба…
Дама в черной перчатке села, и, продолжая держать ее руку, Арман опустился перед нею на колени.
– Наконец-то, – пробормотал он. – Наконец-то. вы согласились приехать ко мне…
Она взглянула на него печально и спросила.
– Вы все еще любите меня?
– Люблю, – прошептал он. – И вы никогда не поймете, как я страдал в течение недели, когда вы лишили меня своего присутствия…
– Может быть, – проговорила она.
– Однако, – продолжал он со слезами в голосе и устремляя на нее свои большие глаза, в которых было столько нежности, что они делали его иногда похожим на женщину, – однако я всегда повиновался вам, исполнял ваши приказания, не рассуждая, я был в ваших руках орудием и был счастлив своею судьбою… Ах, сударыня, что такое я сделал, чем заслужил такую немилость?
– Ничем, – сказала она, улыбаясь.
– Значит… в ваших глазах… я не виновен.
– Нет, мой друг!
Он восторженно поцеловал ее руку.
Она продолжала, спокойно и добродушно улыбаясь:
– Друг мой, вы жалуетесь на меня и, может быть, вы правы. Долго избегая вас, отталкивая вашу любовь, исчезая от вас, я кончила тем, что позволила вам победить себя. Ваши постоянство и привязанность тронули меня. Я согласилась, чтобы вы поехали со мною в Баден, я сделала вас участником моей мести, и у вас хватило мужества…