Я не могу сделаться причиной несчастья Жанны. Она начинает любить меня, быть может, лелеет уже чудную мечту… Бедное дитя… Ах, если бы она знала!
Нет, я решительно не могу оставаться здесь! Каждый лишний час все крепче и крепче связывает нас… уехать необходимо!
Завтра я покину Вибрэ и вернусь в Бретань; я поселюсь там в полном уединении, вдали от шума и света!
Боже мой! Как я хотел бы отплатить тем людям, которые украли у меня честь и счастье, мучениями за те мучения, которые они заставляют меня переживать! О! Подлецы!»
VIII
«Боже мой! Неужели я схожу с ума? Барон де Фруадефон только что отвел меня в сторону. Каждое его слово глубоко запало мне в душу. Случилось это после ужина, который, по обычаю глухих провинций, начинается в восемь и кончается в девять. Жанна по знаку отца вышла и удалилась в свою комнату. Барон и я остались у камина в старинной столовой, где по стенам развешены портреты младшей линии нашего рода.
«Маркиз, – внезапно спросил меня де Фруадефон, – сколько тебе лет?».
«Тридцать два, дядя».
«Ты спустил свое родовое имение?»
«Почти что…»
«И тебя чуть не лишил наследства твой дядя, барон де Ласи?» «Увы!» «Ах, молодость, – пробормотал барон снисходительно, – безумная молодость! Однако ты славный и честный малый!» – прибавил он на мой вопросительный взгляд.
Я смотрел с удивлением на барона, не понимая, куда он клонит разговор.
«Маркиз, – продолжал он, – приходила ли тебе в голову мысль о женитьбе?»
«Дядя…» – пробормотал я, смутившись.
«Этим кончают все порядочные люди: браком завершаются безумия юности и им полагают начало суровым взглядам на жизнь зрелого возраста. Ты получишь от шевалье шестьдесят тысяч годовой ренты, и должен найти себе жену, которая принесла бы тебе в приданое столько же, равенство имуществ – залог будущего счастья. Что ты на это скажешь?»
Я вздрогнул и опустил голову.
«Бедный друг, – продолжал барон снисходительным отеческим тоном, каким обыкновенно говорят старики, – мне шестьдесят лет… и я дорогою ценою приобрел прозорливость, которая дает мне возможность читать в сердцах людей…»
Я вздрогнул снова, и холодный пот внезапно выступил у меня на лбу.
«Предлагаю тебе, подобно римлянам, перед началом враждебных действий, мир или войну… Война – это прощание, оседланная лошадь, на которую ты сядешь завтра утром. Мир – это брак. Моя прозорливость не обманула меня, – продолжал барон, – а теперь я уверился, что Жанна начинает любить тебя…»
Я побледнел, как мраморная статуя.
«Если ты хочешь сделать счастливой моего ребенка, будь моим сыном и оставайся; если твое сердце занято – уезжай немедленно; быть может, горю еще можно помочь».
Барон удалился, желая дать мне ночь на размышление… Размышлять!!! Ах! Я знаю только одно: Жанна любит меня… а я ее обожаю…»
IX
«Я провел всю ночь в молитве. Я вспомнил свое детство, спокойное, благочестивое, проведенное в лоне многочисленной в то время семьи, теперь уже вымершей. Я вспомнил мать и деда, старого гвардейца, говорившего мне: „Встань на колени, дитя мое, и моли Бога, чтобы Он сохранил тебя честным и непорочным…“ Я вспомнил молитвы, которым они меня учили; скептик исчез… я верил… я молился… Я так искренно молил Бога простить мои грехи, что Он, наверное, простит меня и позволит мне соединиться с ангелом, который носит имя Жанна… Я не уеду!..»
X
«Я пошел к дяде и сказал ему:
«Я люблю Жанну де Фруадефон, мою кузину, и прошу у вас ее руки».
Голос у меня дрожал в то время, когда я произносил эти слова, потому что мне показалось, что тень генерала де Рювиньи встала передо мной.
Барон вскрикнул от радости.
«Сын мой!» – были единственные слова, которые он произнес, так велико было его волнение.
Я женюсь на Жанне… Жанна, непорочный ангел, будет женою убийцы Гонтрана! Какая гнусность! Но ведь я люблю ее!.. О, как люблю!.. Люблю так, как никогда ни одна женщина не была любима… Бог, конечно, простил меня…»
XI
«Через неделю мы уедем в Париж. Наша свадьба состоится в первых числах ноября, а теперь 10 октября.
Сегодня небо покрыто тучами, солнца не видно, осень сменила зима, и в больших лесах, окружающих Вибрэ, глухо завывает дующий со стороны моря ветер и наводит уныние.
Природа всегда сильно действует на меня морально и физически. Я не люблю зимы и смотрю на нее как на время года, имеющее нечто роковое для меня. Все несчастья всегда обрушивались на меня зимою, в сильные холода. Я убил генерала в туманное утро; зимою я встретил Леону, зимою же она бросила меня. В тот день, когда умер де Берн, небо было серо, несмотря на то, что было всего только восемь часов утра.
В солнечные дни я, наоборот, всегда был счастлив. Я в первый раз надел эполеты в апреле; король Карл X собственноручно вручил мне орден в середине мая.
Наступает зима… и зимою, в ноябре – в печальный месяц! – я женюсь…
Мне кажется, что страшная катастрофа ожидает меня на пороге счастья. Я боюсь полковника и его сообщников… его сообщников, а также и моих! О! Если бы мне даже пришлось убить их всех до одного, я заставлю их молчать… Жанна должна быть счастлива».
XII
5 ноября.
«Прошли месяцы, дни. Я выйду из своей квартиры холостяка на улице Гельдер с тем, чтобы вернуться туда уже супругом Жанны. Сегодня в одиннадцать часов утра в мэрии десятого квартала состоится подписание брачного контракта, а затем и свадьба в полдень в церкви св. Фомы Аквинского.
В течение месяца, который я провел в Париже, я не видал никого из нашего ужасного общества. Полковник переменил квартиру. Никому не известно, где он; остальных также нет в Париже. Д'Асти живет в Порте и охотится с Эммануэлем, поселившимся в Монгори вместе с женою; Мор-Дье в Италии; Гектор Лемблен в Африке. Да! Бог простил меня… Он хочет, чтобы я был счастлив.
Сегодня де Фруадефон дает бал. Завтра вечером я и Жанна уедем в Испанию, где мы проведем зиму.
Сердце мое стучит… Жанна, Жанна, я люблю тебя».
XIII
В ту минуту, когда Гонтран дописывал эти строки, раздался звонок. Маркиз вздрогнул и им овладело странное беспокойство; он поспешно бросил дневник в ящик стола и запер его на ключ.
Было девять часов утра. Уже давно по лестнице того дома, где жил Гонтран, поднялось и спустилось множество людей, и несколько поставщиков звонили в квартиру маркиза.
Но де Ласи не обращал на это ни малейшего внимания и спокойно сидел в халате в своем кабинете, курил, поставив ноги на каминную решетку, и мечтал об ожидавшем его счастье. Раздавшийся звонок показался ему погребальным колоколом. Он был резок и нетерпелив, как звонок кредитора… У Гонтрана не было долгов… Гонтран должен был получить в это утро в приданое за женой шестьдесят тысяч ливров годового дохода.
Бледный, с сильно бьющимся сердцем, маркиз думал, что прошла целая вечность между ударом звонка и приходом слуги.
Лакей, войдя, подал карточку.
– Господин шевалье, – доложил он, – просит господина маркиза принять его, несмотря на то, что теперь еще очень рано.
Гонтран взглянул на визитную карточку и побледнел, как смерть. Он прочел на ней роковое имя:
«Шевалье д'Асти».
Быть может, он отказался бы принять шевалье, но тот уже стоял позади слуги и вошел, прежде чем Гонтран успел ответить. Он подошел быстрыми шагами, с улыбкой, как друг, спешащий сообщить приятную новость.
– Здравствуйте, дорогой маркиз, – сказал он, протягивая руку де Ласи.
Гонтран поспешно встал, как человек, увидевший перед собою отвратительное пресмыкающееся.
– Здравствуйте, маркиз! – повторил шевалье самым любезным тоном.
Слуга вышел, и Гонтран остался наедине с д'Асти. Гонтран растерялся и, несмотря на храбрость, задрожал.
– Сударь… – наконец пробормотал он.
– Как! Дорогой друг, – сказал шевалье, – неужели мое посещение настолько сильно встревожило вас, что вы так странно встречаете меня?..
– Я! Нет… простите меня… шевалье… – пробормотал Гонтран, окончательно растерявшись.
– Друг мой, – продолжал д'Асти, садясь и сжимая руку Гонтрана, которую тот не решился отдернуть, – я в Париже со вчерашнего дня и узнал о вашей женитьбе.
Гонтран вздрогнул.
– Вы правы, для нас, бедных прожигателей жизни, брак – это тихая пристань. Я пришел поздравить вас, как друг, а так как я хотел быть первым из нас…
При этих словах ужас де Ласи усилился.
– … То вы не удивитесь моему несколько раннему визиту.
– Шевалье, – пробормотал де Ласи бледный, как смерть, – благодарю вас…
– Довольно! – остановил его д'Асти. – Я угадываю причину вашего смущения.
– Моего смущения? – спросил Гонтран.
– Вы вообразили, что я явился воспрепятствовать вашему браку от имени наших друзей?
Гонтран все еще чувствовал, что дрожит.
– Успокойтесь, дорогой мой, – продолжал шевалье, – общество «Друзей шпаги» ничего не имеет против уз Гименея; напротив… Доказательством могу служить я, как, кажется…
– Итак, – сказал Гонтран, успокоившийся немного, – вы явились не за тем, чтобы?..
– Я явился только пожать вам руку…
– А не по приказанию полковника?
– Безо всякого приказания.
Де Ласи вздохнул с облегчением.
– Притом полковник, друг мой, вот уже месяц, как путешествует по Италии.
Гонтран почувствовал, как в душе у него воскресла надежда.
– Его сын болен; он все еще не может оправиться от двойной раны; отцу посоветовали поехать в Ниццу и во Флоренцию. Они уехали в октябре и вернутся не ранее конца зимы.
Сердце у Гонтрана начало биться спокойнее.
– Он уехал, – продолжал шевалье, – оставив мне полную доверенность и верховную власть над обществом «Друзей шпаги».
Гонтран снова вздрогнул.
– Но задача моя не трудная… нам ровно нечего делать. Черт возьми! Мы все счастливы и пристроились.
Шевалье взял с камина сигару и продолжал: