стан врага, скользнули в сторону цитадели. Промелькнув по улочкам крепости, пробежав, когда луна спряталась за тучку через центральный двор, они юркнули в главную башню замка. Прокрались мимо караульни, спустились по круто уходящей вниз лестнице. Затем Юрек нащупал секретный камень, открывающий тайный ход, нажал на него, и вот уже все трое очутились на потайной лестнице, ведущей к заветному колодцу. Тихо ступая вдоль стены, они спустились в подземелье и только тогда зажгли принесенный с собой факел. Прошли дальше под низкими сводами и оказались в небольшой зале с колодцем, накрытым дощатой крышкой, посередине.
– Ну что, Юрек, тебе лезть! – произнес Стефан. – Ты и в детстве всегда первым сюда лазал, – и передал ему кожаный футляр.
– Можно хоть глазком… – Юрек просяще смотрел на Юдифь.
– Можно, – она кивнула.
Шляхтич вынул свиток, развернул, поднес поближе факел. На темном пергаменте выступили незнакомые буквы, похожие на меленьких жучков, торопливо куда-то бегущих.
– Арамейский! – тихо подсказала Юдифь, – Это язык древних воинов и магов. Его уже никто не знает и не помнит, кроме волхвов, друидов и ведьм. Не смотри на меня так, Юрек. Я не ведьма, я просто маленькая еврейская девочка, оставшаяся сиротой.
– Арамейский, – повторил Юрек. Он поближе поднес факел. С него упала капелька смолы прямо на пергамент и застыла на нем. Юрек свернул его, уложил в футляр. Перчаткой снял смолу с факела и залепил в футляре все дыры, – Так надежней будет. С богом.
Он спустился в колодец по веревке, что они принесли с собой. В глубине колодца, почти у самой воды Юрек нашел маленькую нишу, о которой, похоже, кроме него и Стефана уже никто не знал. Встал в нее, вынул два камня из тайника, сделанного ими еще в детстве, и уложил футляр туда. Закрыл тайник камнями и обмазал глиной со стен колодца. Дернул за веревку и вылез наружу. Обратный путь они проделали молча и быстро.
Троица жила в своем сарае под надежной охраной кованого замка и потемневших от времени бревенчатых стен. Иногда друзья покидали Юдифь, уходя или в ночные вылазки или участвуя в коротких, но яростных стычках. Юдифь вела хозяйство, готовила, обстирывала их, перевязывала раны, готовя какие-то зелья, мази и микстуры. Осада тянулась день за днем. Юрек начал замечать, что Стефан и Юдифь теперь старались лечь спать на другом конце сеновала. Понял все, но не обиделся. Дело молодое. Он старался теперь к вечеру пойти в шинок к их старой детской подруге и вернуться оттуда попозже, а то и задержаться до утра, давая им вволю насладиться друг другом. По ночам, просыпаясь, он слышал их жаркий шепот, прерывистое дыхание и сдавленные приглушенные стоны страсти. Юдифь была достойной дочерью своего племени, умелой и страстной, отдающей мужчине всю себя и забирающей его всего. Он не мешал им и не завидовал.
В одной из вылазок они столкнулись с казачьим разъездом старых запорожских рубак. Из всего их отряда вернулись только Юрек и Стефан. Порубленные и пострелянные. Стефан умирал долго. Юдифь пыталась отогнать старуху смерть всеми известными ей способами, но не удавалось. В ту ночь она пришла к Юреку в полной наготе. Торопливо начала раздевать его, шепча:
– Любовью, любовью ее прогоним. Есть такое средство. Против любви она не устоит. Это ему надо. Ему. Ты должен, должен помочь Стефану.
Он не сопротивлялся, как опоенный зельем. Всю ночь они занимались любовью рядом с раненным. Такой любовью, что Юрек потом за всю свою жизнь не познал. В уши ему лился горячий шепот:
– Это ему, ему надо… Это магия такая древняя… Магия великих жриц… Руки ее, легкие, нежные, словно порхали, лаская его, сухие огненные уста находили его губы… Заставляли его руки делать что-то с ней, пробуждали в нем силы, которых он в себе и не знал… А ее страстный шепот одурманивал и лишал воли:
– Это ему, ему…
Когда они упали в изнеможении, старуха смерть, глядя на их неистовство, отступила. Им не хватило чуть-чуть. Им не хватило зачатия новой жизни, и она вернулась.
Утром Стефан открыл глаза. Позвал друга:
– Юрек… я все… ухожу… Юдифь оставляю на твоих руках… возьми ее в свой дом и береги… в память обо мне… клянись!
– Клянусь, Стефан. Пока жив буду. Никто, даже я, пальцем ее не тронет.
– Спасибо брат, – Стефан сжал его руку, – позови ее.
Юрек позвал Юдифь, посадил рядом с побратимом и удалился в шинок.
Замостье выстояло. Витязь Юрек стал одним из лучших в польской шляхте. В доме его жила сначала красавица еврейка, потом воспитательница его детей породистая еврейская домоправительница, потом воспитательница его внуков, старая еврейская ворожея, потом…
Глава 5
Стряхнув с себя дурман, Редактор ожидал увидеть себя в родной уже кухне Секретного дома, но наткнулся на вопросительные взгляды Лунина и Раевского.
– Да, – повторил он, – Я знаю, где искать свиток. Увидимся через три дня на башне. Я договорюсь с комендантом и дежурным офицером. Это все, достойные братья.
Через три дня в том же составе друзья встретились в условленном месте.
– Честь имею господа офицеры, – приветствовал их Лунин.
– Вас еще не арестовали, – хмуро то ли пошутил, то ли уточнил Лукашинский.
– Почти, – ответствовал Лунин. – Великий Князь отпустили на охоту, в надежде, что я уже пятки смазал до Вены. А я вот здесь. Привыкаю к арестантским будням, – столь же невесело отшутился полковник.
– Ближе к делу господа, – остановил их Раевский, – Я понимаю, у нас у каждого приговор не на один год и торопится некуда, но я бы все же поспешил. Не ровен час поляки революцию устроят.
– Ваш выигрыш Раевский. Юмор у вас действительно черный. Пошли в подвал, – ухмыльнулся Лукашинский.
Они спустились в подвал. Миновали комнату стражи, нашли лестницу вниз. На середине лестницы Валериан остановился, начал что-то искать. По лицу его было видно, что он пытается вызвать из памяти какие-то образы. Рукой он машинально шарил по стене, затем наткнулся на камень, как-то повернул его и, на удивление всем, кусок стены отъехал в сторону, открывая узкий лаз. Протиснувшись в него, офицеры попали на потайную лестницу, ведущую еще ниже. Спустившись теперь по ней, наощупь они вошли в небольшой зал.
– Господа у кого есть свет?
– Сейчас, – ответил Лунин. Он достал кресало, высек искру и запалил взятый с собой трут.
Слабый огонек осветил помещение и в нем, судя по всему, колодец. Лукашинский уверенно подошел к колодцу, вынул из-под тюремного халата веревку, обвязал себя в поясе.
– Ну, я пошел, держите, – кинул им свободный конец и начал спускаться в черноту колодца.
Обратно поднялся минут через тридцать. В руках его был цилиндрической формы футляр из потемневшей кожи, обмазанный чем-то, похожим на смолу для факела.
– На башне разглядим, – буркнул он.
Они поднялись на башню тем же путем, что и спускались. На легком весеннем ветерке затхлый запах гнилого колодца развеялся, и можно было рассмотреть футляр получше. Он был из толстой старой кожи, когда-то инкрустированной золотой и серебряной проволокой, складывающейся в странные письмена и рисунки звездного неба. Серебро потемнело в сырости колодца, а золото тускло поблескивало на солнце. Футляр был обмазан черной смолой, затвердевшей за долгие годы и превратившейся почти в камень. Лукашинский осторожно обколотил смолу, острым стилетом подковырнул и снял ее с футляра. Теперь крышка подалась легко, показав внутри желто-серый пергамент, свернутый в трубку.
Валериан осторожно вытащил его из футляра и аккуратно расстелил на каменном полу башни. Пергамент оказался на удивление тонким и мягким. Он развернулся на достаточно большую длину, открыв взору надпись, сделанную странной, похожей на арабскую, вязью, и небольшой рисунок посередине. Вязь, хотя и походила на восточное письмо, но была явно не арабской, не персидской и не еврейской. А вот рисунок смутно что-то напоминал. Лукашинский, Лунин и Раевский склонились над свитком. На челе полковника пролегла суровая складка раздумья. Наконец, он выпрямился:
– Господа, я не знаю, что это за язык, но предполагаю, что корни надо искать на востоке. А вот рисунок очень похож на схему музыкального инструмента.
– Вы правы Михаил Сергеевич, – поддержал его Раевский, – Это какая-то восточная вязь. Причем, читать надо не слева направо, а наоборот, как у татар. А рисунок точно музыкальный инструмент. Струнный музыкальный инструмент.
– Это монохорд! – уверенно заявил Лукашинский, – Монохорд символизирует музыкальную гармонию мира. А язык этот арамейский. Древний язык воинов и магов, – словно вспомнив что-то, добавил он.
– Монохорд? – переспросил Лунин, – Поясните, майор.
– Все в мире имеет гармонию. Все. Мир людей и мир богов, мир звезд и мир элементов. Все подчиненно музыкальному строю. Тот, кто умеет играть на инструменте, настроенном на гармоничные лады Вселенной, именуемом монохорд, тот может изменять мир под свою музыку. Тот может регулировать судьбу.
– Похоже на миф об Орфее, очаровавшем своей музыкой самого Аида, и пытавшимся увести от него Эвридику, – пошутил Раевский.
Лунин разглядывал свиток.
– Смотрите, здесь капля той же смолы, которой был запечатан футляр, – он поскреб каплю ногтем, – значит, кто-то открывал его в темноте, смотрел при свете факела, – А кстати, в списке книг Просперо, о которых мне говорил кто-то в обществе «Трех мечей», была такая фраза, – он потер лоб и вспомнив процитировал: – «Этот атлас содержит множество карт ада. Во время своего подземного путешествия в поисках Эвридики Орфей пользовался этой книгой, и листы ее обуглились и почернели от адского пламени, и кое-где содержат и хранят отпечатки зубов Цербера». Уж не лист ли из этого атласа мы держим в руках?
– Нет, скорей всего инструкцию, как заставить души умерших вернуться в этот мир, увлекая их таинством музыки сфер, – задумчиво произнес Лукашинский.
– Инструкция Нильса об одной палочке и восьми дырочках, что поведут за собой толпы крыс, – опять горестно пошутил Раевский.