Илда, видя молодые счастливые лица, которые смотрели на нее из-за цветов, расставленных на столе, сама почувствовала себя моложе.
— А дом с пристройкой достанется теперь Липи с Кларой, — проговорил Лукас. — Так что мы старались не зря.
— И Липи там напишет свою новую книгу, — подхватила Клара.
Она была в восторге от первой книги своего жениха. А вторую он, кажется, написал об их с Кларой любви. Эта книга должна была вот-вот выйти. Лукас читал уже гранки. И Клара с нетерпением ждала ее появления. Она дорожила каждым словом, каждой строкой написанной Липи. А если он написал о них, то можно себе представить, с каким необыкновенным чувством она ждала его откровения.
Липи понял, что речь идет о нем, и, по своему обыкновению, вежливо улыбнулся, он думал о чем-то своем и из-за глухоты мог участвовать в общем разговоре только улыбками, продолжая свои размышления.
Илда смотрела на шумливую молодежь, которая строила планы на будущее, и невольно думала об Аманде.
У ее старшей дочери тоже появилось будущее. Она работала в тюремной больнице. Больница и Аманда — кто мог представить брезгливую избалованную красавицу моющей неопрятных старух, подающей им судно, исполняющей их капризы. А слюнявые рты, которые нужно обтирать, поднося к ним ложку? А зрелище постоянного страданий, немощи, бессилия…
Но Аманда не жаловалась, исполняя самую черную работу. Сегодня она сказала матери:
— Я чувствую себя так, словно кто-то приоткрыл передо мной дверь, и я увидела место смутно, неотчетливо, где-то очень далеко, — но оно мое. Оно всегда было там. Оно меня дожидалось…
Илда смотрела на тонкое лицо Аманды и видела, что, несмотря на худобу, измученность, страдание, это лицо обретает какую-то высшую красоту, красоту смирения и покоя.
— Ты так изменилась, дочка, ты мне все больше и больше нравишься, — сказала она и погладила Аманду по голове, как гладила в раннем детстве.
— Впереди меня ждут большие перемены. Я хотела бы уйти в монастырь, мама. Хотя понимаю, что это будет нелегко. Но в моей жизни не было ничего легкого.
Илда в первую минуту испугалась ее решения…
— А ты хорошо подумала? — спросила она. — Ты не будешь потом жалеть?
— Я жалею о том, что моя жизнь была такой дурной, такой неправильной, но и в ней было и светлое, и хорошее — это ты, мамочка!
Илда заплакала и обняла свою несчастную дочь, которая тоже идет к добру, но только очень долгим и трудным путем…
После того как Аманда приняла решение о монашестве, она стала еще строже, еще спокойнее. Она простилась с Адербалом, который обещал ждать ее выхода из тюрьмы, предлагая ей свою любовь, надеясь на ответную.
— Я никогда не любила тебя, Адербал. Прости меня, если сможешь, за то, что внушила тебе столько иллюзий, что так часто лгала. Но сейчас я не лгу. И не нужно подавать прошение об уменьшении для меня срока. Я никогда не выйду из этих стен. Здесь я обрела жизнь вместо фантомов и призраков, которыми когда-то жила.
Тюремное начальство, оценив ее беззаветную работу, разрешило ей увидеть даже Силвейру, чего не допускали тюремные правила.
Потухшие глаза Силвейры загорелись, как только он увидел Аманду.
— Сколько времени я был мертвецом, лежал в могиле, чувствовал себя трупом, но вот появилась ты, и я вновь ожил. Ты моя жизнь! Ты пришла ко мне!
— Я пришла проститься. Сказать, что готова искупать свою вину. Пришла попросить прощения.
Аманда говорила спокойно, только губы ее горько кривились. Она хотела бы не горевать, не винить, но пока не могла отрешиться от прожитого.
— Мы плохо жили, Силвейра, мы жили неправильно, — прибавила она.
— Нет! С тобой я прожил самые чудесные, самые упоительные минуты своей жизни.
— Ты? Может быть. Но чего они стоили мне? Но я пришла не винить тебя, я пришла проститься и сказать, что больше никогда не буду думать о тебе, что сделаю все, чтобы забыть тебя и стать совсем другой Амандой. И ты тоже не думай обо мне. Я тебе это запрещаю.
— Но я всегда хотел тебе только добра. Я хотел для тебя всегда самого лучшего, самого дорогого, самого красивого.
Силвейра был взволнован всерьез. Прижимая руки к груди, он умоляюще смотрел на Аманду. Она не могла уйти от него, не могла его бросить — Аманда, цель, смысл и оправдание всей его жизни. Она всегда любила его, обожала, боготворила. Он привык быть обожествленным кумиром, которому позволено все. Она не смела перестать ему поклоняться! Не смела лишать его своей любви! Не смела говорить, что он недостоин чего-то!
— Я хочу жить совсем по-другому, — устало сказала Аманда. — Жизнь — это вовсе не хорошее, не дорогое и не красивое. В ней много бед, страдании, уродства, бессилия, которые превозмогаются покорностью, смирением и терпением, принося душе покой.
— А я могу тебе что-то дать? — спросил Силвейра.
— Нет. Покой не по твоему ведомству. Покой дает только Бог и чистая совесть.
С этими словами Аманда ушла. Она простилась со своим прошлым, хотя пока еще никого не простила. Но путь ее был еще долог. Она была в самом начале своего нового пути.
О покое она только мечтала. Пока с каждым днем она все явственнее, все отчетливее видела перед собой содеянное и раскаивалась в нем. Она не верила, что такие грехи возможно простить. И работала день и ночь, не щадя себя, чтобы заслужить хотя бы надежду на прощение.
Глава 29
Как только черная меланхолия одолевала Артурзинью, он отправлялся к Лиане и пытался напиться.
Однако предусмотрительная Лиана все уменьшала и уменьшала количество спиртного в своих гремучих коктейлях, зато с готовностью выслушивала излияния своего посетителя, в которых становилось все больше и больше откровенности
В последнее время все печали Артурзинью были связаны с Арлетой.
После бурного романа, когда эта очаровательная девушка готова была даже распроститься с девичеством, и только благородство Артурзинью помешало этому решительному шагу…
С какой нежностью вспоминал Артурзинью поздний вечер, когда ему говорились такие страстные слова, когда ему признавались в такой романтической любви, правда, после нескольких бутылок шампанского.
Поэтому он и ушел после нескольких томительно долгих поцелуев. Он не хотел, чтобы Арлета, проснувшись поутру, пожалела о произошедшем. Ему хотелось, чтобы и утром она взглянула на него с той же страстью..
Хотя вполне возможно, если бы она смотрела на него с той же страстью всю неделю, он бы уже рассеянно оглядывался по сторонам. Но…
Короче говоря, Арлета резко изменилась сразу после этого вечера. Можно было подумать, что она едва знакома с Артурзинью, когда она, а не он рассеянно поглядывала по сторонам, словно бы ища вокруг знакомых, которые были бы ей приятнее и интереснее ее спутника.
Артурзинью будто подхлестнули кнутом. Все его чувства поднялись на дыбы. Еще вчера он с томной меланхолией смотрел на Арлету, зато сегодня уже пылал. И вот началась погоня — охотник гнался за добычей, а она никак не давалась ему в руки. Хотя постоянно находилась в дразнящей близости.
Лиана с большим сочувствием слушала перипетии охоты. Когда Артурзинью понадеялся заарканить свою лань, предложив ей руку, сердце и протянув кольцо для обручения, она ответила ему:
— Брак это предрассудок прошлого. Неужели уже и я выгляжу такой старомодной?
Что-что, а язык у Артурзинью был подвешен прекрасно. Краснобай, говорун, он мог обаять кого угодно, но перед отточенным язычком журналистки он пасовал. Но ненадолго.
— Я предлагаю тебе не брак, а совместное плавание. А это, — он показал на колечко, — первое звено якорной цепи, которое сулит мне надежду пришвартоваться к тебе!
— Надежду я тебе оставляю вместе с этим колечком, а сама уезжаю в Сан-Паулу, — ответила Арлета.
— Как же так? — уже без всяких прикрас возопил Артурзинью. — Я же тебя люблю! Я жить без тебя не могу!
— А вот это я и проверю, — заявила безжалостная девица, собрала чемодан и была такова.
Артурзинью пытался по совету матери удержать свою ненаглядную на автобусной остановке, но Арлета уехала, несмотря на то, что все вокруг, присоединившись к Артурзинью, умоляли ее:
— Оставайся! Оставайся!
Экспансивный Артурзинью пришел в отчаяние. Если бы это была первая неудача в его жизни, может быть, ему было бы легче. Но ведь начиная с Аманды все девушки убегали от него…
Выслушав его, Лиана рассмеялась.
— Артурзинью! А ты сразу же бежал за следующей, так ведь? Ты всегда любил хорошенькие ножки, стоило им замелькать перед тобой, как ты бежал следом! Разве нет?
Артурзинью глубокомысленно смотрел на Лиану, вникая в ее слова.
— Что же ты хочешь сказать, что я несерьезно относился к своим девушкам? — спросил он.
— Мне кажется, не очень. А Арлета согласна только на очень серьезные отношения. Других она не признает, — подтвердила Лиана.
— Так ты хочешь сказать, что…
Артурзинью не закончил фразы, потому что к их столику подошел Азеведу, попросил прощения и увел Лиану.
— Ты только посмотри, какое потрясающее письмо принес мне только что мальчишка посыльный! — сказал он и протянул жене листок бумаги.
Лиана взяла его и начала читать:
«Дорогой сеньор Азеведу, вы единственный, кто разгадал мою тайну. Я вернулся в эти края с чужим лицом, под чужим именем, с чужой жизнью, но с единственной целью — обладать Амандой, женщиной, которая всегда считала себя моей дочерью. Многие скажут, что это тягчайшее преступление, но я любил ее, любил больше жизни!
Не сомневаюсь, что вы догадались, что Седину я похитил из любопытства. Мне хотелось посмотреть на свою дочь, которой я никогда не видел, которую я не признавал, но вместе с тем никогда не сомневался, что она — моя дочь. На свой манер, я даже защищал ее впоследствии.
Мое признание — последняя дань уважения человеку, чья проницательность восхитила меня. Уважать кого бы то ни было мне приходилось нечасто. Вы достойны узнать правду. Остальным, полагаю, это ни к чему. Когда вы получите это письмо, меня уже не будет в живых. Представляю, какой бы подняли переполох простаки из нашей Маримбы, узнай они, что имели дело с покойником. Тиноку».