По злой иронии судьбы линкор "Новороссийск" в день, когда писатель побывал в гостях у моряков, стоял на той самой 12-й якорной бочке, на которой взорвалась, опрокинулась и погибла "Мария". Мог ли представить себе Сергеев-Ценский, что подобная же участь постигнет и гостеприимный линкор? Только очень мрачное воображение фантаста-мистика могло предречь повторение подобной катастрофы.
Кажется, Гете принадлежат слова: трагедия, повторенная дважды, превращается в фарс. Матросы "Новороссийска" - герои и жертвы трагедии. Комфлота и его штаб - герои кровавого фарса. Страна еще не очнулась тогда от всеобщего фарса сталинского режима. И хотя портреты генералиссимуса были убраны из кают в баталерку, корабельная многотиражная газета еще называлась "Сталинец", жестокий дух вождя витал над кораблем и флотом, властвовал в умах командующего и его штаба, навязывал образ мысли и стиль руководства. В истории "Новороссийска", как в капле крови, отразилась вся пагубная суть вождизма. Сталин не поверил специалистам (дипломатам, разведчикам, военачальникам), что Гитлер вот-вот начнет войну. Адмирал сталинской выучки не поверил специалистам (спасателям, корабельным механикам, инженерам), что линкор вот-вот перевернется. Результат один: потоки напрасно пролитой крови. Разница лишь в масштабах беды.
"Я лично считаю трагедию "Новороссийска" следствием слепого командно-административного подхода к делу, - пишет бывший подводник, инженер-капитан 2-го ранга в отставке В. Грубник из Харькова. - Как председателю колхоза нельзя указывать, что, когда и где сеять, так и на кораблях в случае аварий нельзя вмешиваться в руководство борьбой за живучесть со стороны, с берега, как это случилось на линкоре, когда командующий Черноморским флотом вице-адмирал Пархоменко фактически дезорганизовал своим присутствием на борту спасение корабля, сковал волю и инициативу офицеров - инженеров".
Трудно не согласиться с этим мнением.
Глава седьмая
СТОН ПАМЯТИ
К первому ноября водолазы перестали слышать стуки из корпуса перевернувшегося линкора. Признаки жизни в "Новороссийске" затихли. Севастополь гудел от горя, скорби, слухов...
Траурных флагов по погибшим морякам не вывешивали. Как ни странно, но в нашей коллективистской стране траур объявляют лишь по отдельным лицам.
Как всегда, состоялся ноябрьский парад. Но на парад матросы вышли не в белых, а в черных перчатках. Это было все, чем они могли почтить память "новороссийцев".
В Доме офицеров флота в глубине сцены висел барельеф Сталина, украшенный Государственным флагом. В президиуме торжественного собрания с отнюдь не праздничными лицами сидели заместитель Председателя Совета Министров СССР В.А. Малышев, Адмирал флота Советского Союза Н.Г. Кузнецов, адмиралы С.Г. Горшков, В.А. Фокин, В.А. Андреев.
В 20 часов ночное небо над Севастополем расцветили росчерки праздничного салюта. Но мальчишки "ура" не кричали.
Спустя десять лет после войны снова полетели по стране "похоронки": "Ваш сын (муж, отец, брат) погиб при исполнении служебных обязанностей..." Как гром среди ясного неба... Гром среди мирной ночи... Остра боль нежданной потери, но и ее можно как-то смягчить - чутким словим, состраданием, тактом... Сколь велик тут душевный опыт нашего народа. Увы, горе пострадавших семей было оскорблено и унижено чиновным бездушием, если не сказать злее.
"Не забыть, - пишет вдова офицера с "Новороссийска" Ольга Васильевна Матвеевич, - как через неделю после гибели линкора, когда в бухте еще всплывали трупы моряков, в городе устроили праздничную иллюминацию и банкет в Доме офицеров. И в это же время по радио рассказывали, что в одной из скандинавских стран в шахте погибло несколько десятков человек и по стране был объявлен день национального траура.
Полтора года мы ждали, когда поднимут линкор и торжественно похоронят тех, кто остался в корабле. А хоронили их на рассвете, как когда-то хоронили преступников, сообщив о похоронах всего трем семьям, проживавшим в Севастополе".
Горько и стыдно читать эти строки. Как будто и на тебе лежит тень вины подлого отречения. Чего в нем больше - казенного равнодушия, страха или циничной уверенности бюрократа в том, что его административной воле подвластно все - даже память народа? Прикажет: "Забыть!" - и все забудут.
Правда, было принято закрытое постановление Совмина СССР об оказании помощи семьям погибших при исполнении воинского долга и об увековечивании памяти моряков-"новороссийцев". И помощь была оказана, и мемориал на старинном Братском кладбище, где похоронены участники первой и второй обороны Севастополя, был воздвигнут достойный. Из бронзы одного из гребных винтов линкора отлили фигуру Скорбящего Матроса с преклоненным знаменным флагом*. На гранитных пропилеях барельефы рассказывают то, о чем молчат надписи, о чем умалчивают экскурсоводы и путеводители. В обрамлении силуэта опрокинувшегося корабля - эпизоды отчаянной и героической борьбы за спасение линкора: матросы, подпирающие дверь аварийным брусом; офицер, прижимающий к уху тяжелую трубку корабельного телефона; моряки, выносящие раненого товарища...
На пьедестале монумента горит золотом: "Родина - сыновьям" (проект первоначальной надписи - "Родина - героям", нынешняя скромнее, но душевнее). И еще на мраморной плите, открывающей мемориал, выбито: "Мужественным морякам линкора "Новороссийск", погибшим при исполнении воинского долга 29 октября 1955 года. Любовь к Родине и верность военной присяге были для вас сильнее смерти".
Я много лет прихожу к этим камням, заботливо обсаженным вечной зеленью туи и можжевельника. И всякий раз вижу, как из газонной травы-муравы выглядывают фотографии молодых матросских лиц. Их оставляют здесь матери, приезжающие издалека на величественную, но, увы, безымянную могилу сыновей. Да, как поется в песне: "здесь нет ни одной персональной судьбы, все судьбы в единую слиты". И все же, нарушая благочинность гранитного мемориала, то тут, то там выглядывают навеки двадцатилетние лица парней в тельняшках, форменках, бескозырках. Заливают эти фото на самодельных подставкax осенние дожди и весенние ливни, заносит их недолгим крымским снегом, коробятся они и желтеют, но не исчезают никогда.
Авторы мемориала предусмотрели место для имен погибших. Тридцать три года пустовала мраморная гладь... Разве что рука юного подонка чертила здесь название любимой рок группы. И чья-то другая рука стирала следы кощунства.
Приказано - "Забыть!"
Официальное забвение началось с молчания газет, вышедших на следующий день после катастрофы. "Слава Севастополя" сообщала о заседании в Большом театре по случаю 100-летия Мичурина, об отъезде из Крыма премьер-министра Бирмы У Ну, о скорых гастролях китайского цирка и футбольном поединке одесского "Пищевика" с севастопольской командой "ДОФ".
Столь же далека была от событий, будораживших флот и город, ежедневная газета черноморцев "Флаг Родины".
И только афиши театра имени Луначарского невольно откликались на злобу дня: "Последняя жертва" - извещали они о спектакле по пьесе А.Н. Островского...
Так зарождалась одна из "черных дыр" нашей истории, которая втянула и поглотила память о линкоре "Новороссийск" на несколько десятилетий...
Бывший заместитель по политчасти командира дивизиона главного калибра линкора капитан 1-го ранга запаса М.В. Ямпольский:
- Совет ветеранов нашего корабля зовут в Севастополе "подпольным". Есть в этой горькой шутке доля правды. Мы, оставшиеся в живых "новороссийцы", долгие годы действительно собирались негласно, вопреки воле начальства. Однажды я попросил катер для возложения венка на месте гибели линкора. Один высокопоставленный политработник заявил мне: "Нечего засорять гавань". Правда, сейчас выделяют и катер, и венок разрешают спускать на воду. Но тень какого-то недоверия к нам до сих пор не рассеяна. Мол, помнить не велено, а вы все помните. Да, помним! И будем помнить. Вот сбросились по десятке и заказали в 25-летнюю годовщину памятный значок с силуэтом "Новороссийска" и траурной лентой. Значок отштамповали на одной из фабрик - неофициально, с большим риском.
Но обиднее всего то, что на все наши просьбы установить на кладбище плиты с именами погибших "новороссийцев" мы слышали и слышим осторожное чиновничье: "Нас с вами не поймут!"
Да, товарищи столоначальники, вас не поймут. Вас невозможно понять... Да и чьего непонимания вы страшитесь?! Отцов и матерей погибших матросов? Или, может быть, тех моряков, которые встали в почетный караул к Скорбящему Матросу? Встали без оружия, встали по просьбе ветеранов "Новороссийска", которые пришли в день памяти на кладбище и увидели лейтенанта, приведшего своих матросов на экскурсию. У молодого офицера хватило гражданского мужества и душевного такта, да что такта - сострадания хватило, и он приказал своим бойцам встать в почетный караул к бронзовому матросу.
Или, может быть, севастопольцы забыли, как в день похорон "новороссийцев" все палисадники Корабельной стороны остались без цветов?
Как легко удалось одним лишь росчерком пера отправить в ил забвения 630 имен! Исключить из списков, не выбивать на надгробиях, не упоминать в прессе, изъять из экспозиций, похоронить в архивах. Забыть.
Они стояли до конца. Они погибли в бою. А от них открестились. Им отказали в естественном праве любого смертного - в имени над могилой.
"Не надо. Было и прошло... Дело давнее. Гордиться особенно нечем... Незачем привлекать нездоровое внимание... Нас не поймут".
В одном лишь они, прошнурованные души, правы - их не поймут. Не поймут и не простят кондового канцелярского равнодушия к памяти погибших моряков, к горю их матерей, отцов, вдов и сирот. Сколько лет тянулся поединок родственников погибших с бюрократами во флотских мундирах! И ведь речь-то шла о неоспоримом - об именах на надгробном камне. Они и не спорили, то есть наотрез не отказывали семьям погибших в их очевидном праве, а тихо и умело топили неприятное для них дело в иле казенной переписки.