– Ордынец, – Отметила про себя Мария, – Чей стан? – Мимоходом спросила она.
– Ханши Тайдулы, – Лениво, не поднимая глаз, ответил вой.
– Тайдулы, так Тайдулы, – Буркнула про себя Мария и пришпорила коня. Она правила к колокольне монастыря, поставленного ей самой в память Андрея Боголюбского, любимого ее князя. Это была ее память. Ее, да может еще Микулицы. Боголюбский монастырь, а они его в Богоявленский перекрестили. Люди они и есть люди.
Она знала, после смерти митрополита Феогноста, сребролюбивого сподвижника Симеона Гордого, на святой престол Владимирский и Киевский сел Алексий. Тот Алексий, которого в детстве крестил сам Иван Калита и которому Микулица, явившись, изрек пророческие слова: «Не трудись, напрасно птиц ловя. Ловцом людей будешь!» К этому «ловцу людей» и держала свой путь теперь посланница Богов.
Неожиданно из незаметного просвета среди сосен, откуда-то с боковой просеки, ведущей к спуску вдоль реки, вылетела десятка всадников лихого вида. Мария передвинула саблю и попробовала, легко ли вынимается шестопер из петли у седла. Первый всадник чуть не наскочил грудью на ее иноходца, но конь, привыкший и не к таким передрягам за свою немереную жизнь, легко уклонился от удара, слегка подтолкнув нападавшего и впечатав его в вековой дуб, росший на опушке. Второй всадник видом породовитей сдержал коня и подбоченясь боком подъехал к незнакомке. Мария была в женском платье ордынского покроя и в накинутом на голову плате.
– Кто такая? Почему одна? Почему дорогу не уступаешь? – В голосе его слышалась привычка повелевать.
– Птаха залетная. Божья странница, – С поклоном смиренно ответила Мария, не сбрасывая с лица узорчатого платка.
– А чего лик прячешь? По голосу вроде не старица? А по платью не смиренница? – Мария разглядела, что спрашивающий был, явно из опричных людей покойного Симеона Гордого. Да к тому же, видать, первого десятка.
– Перед незнакомым людом Бог не велит себя открывать, – Продолжала она гнуть свою линию, мысленно призывая Угрюмов и зная, что они уже в седлах и на пути к ней.
– Да пред тобой, кулема, сам Алексей Петрович Хвост – тысяцкий Московский и бывшего князя любимец! – Гордо вскинув голову, но, не снимая шапки, представился всадник.
– Хвост, – боковым зрением Мария увидела меж деревьев Угрюмов, прикрытых зеленым лапником и облегченно выдохнув, распрямилась в седле, откидывая изумрудное покрывало и блеснув солнечным зайчиком с драгоценной диадемы, перехватывающей ее солнечный волосы, – Хвост – это тот, который Бесоволк, – Она увидела, как передернуло боярина.
– Уйми язык дерзкая! – Он потянулся за плетью, а его холопы сдвинулись вкруг Марии.
– А я Мария– искусница! Слыхал о такой? Та, что повелением Матери-природы самой Богородицы землю эту от таких как ты воров и разбойников хранит. Берегиня я земли Росской! – Он махнула рукой.
Хруст веток заставил холопов оглянуться. Вид Угрюмов не придал им смелости, а всколыхнувшиеся в голове воспоминания стариковых рассказов о Марье-кудеснице, прогнали прочь браваду и высокомерие. Руки непроизвольно вложили мечи в ножны, и даже спесивый тысяцкий отступил с дороги, пропуская эту чудную женщину с ее жуткими слугами, туда, куда она держала путь.
– Я запомню, я надолго запомню эти слова, – Сквозь зубы прошипел Хвост, – Ты еще у меня слезами умоешься красавица. Я еще твою красоту в такой грязи изваляю…, – Он резко повернул черного, как смоль жеребца и стегнул нагайкой.
– Этому дорога к предкам! – Кинула Угрюмам Мария, – Вы меня поняли?
– Да Сиятельная. Зажился!
Иноходец вынес ее к монастырю, где юркий монашек показал ей дорогу к Алексию. По глазам она увидела, что он уже знает все и встречает ее как посланницу старых волхвов, а может самих Богов этой суровой земли.
– Какие же сороки им на хвосте все таскают. А может и вправду волхвы новой Веры, какие-то знания старые от Посвященных берут, – Она задумалась и решительно вошла под свод так хорошо знакомого ей собора, в котором первую службы служили сестры ее обители из Боголюбова сюда ей после гибели князя Андрея переведенные.
– Милости просим в обитель нашу. Сестры и братья молитвы, который день за легкую вам дорогу читают, – Он зыркнул в сторону Угрюмов.
– Вы тут у ворот обождите, – Перехватив его взгляд, сказала Мария.
– Проходи, проходи сестра, – Отметив ее догадливость, Алексей радушно встретил гостью, – Зачем пожаловала в наши края?
– Ты брат, весточки получил? – Вопросом на вопрос ответила она.
– Получил, а что?
– И приглашение от хана Чанибека Тайдулу излечить получил?
– Получил.
– И что Тайдула в ханском дворе на Бору стоит со своей дружиной, почитай пятый день, знаешь?
– Знаю. И что? – Алексий уже вспомнил, где он видел эти огненные косы и пытался сопротивляться из всех сил, призывая на помощь своего Бога. Он вспомнил, как отходил в другой мир Симеон Гордый. Гордый во всем. Даже в своей смерти. Вот тогда, рядом со Смертью, мелькнули эти косы Аринии – Богини Мщения. Тогда она завещала ему Русь. Ему и Сергию Радонежскому. Завещала от имени старых Богов. И теперь она опять здесь. – Тайдула ужо три года как света белого не видит, а до того больна была сильно. Ходят слухи, что ее крылом Черная Смерть задела, да Чигирь из ее лап ханшу вырвал. Вот там она очи в ее когтях и оставила. Кто против Черной смерти встанет? Ты? Я – нет!
– Ну, Чигирь, не Чигирь ее из Нави вырвал, я того не ведаю, – Она проказливо склонила голову, – А вот против тьмы в ее очах ты встанешь. А что б в тебе веру в себя укрепить…пойди сюда брат, – Она подошла к иконе Божьей матери, – Протяни руку, а то, что это у иконы заступницы и свечу или лампаду возжечь не удосужились!
Алексий протянул руку, и свечи стоящие в семисвечнике вдруг загорелись ровным, каким-то неземным пламенем осветив все вокруг и золотым нимбом сложившись над головой гостьи.
– Убедила Марья. Хотя я знаю, слышал, ты многое умеешь. Но…убедила. Пойду на двор ханши. Делать то что?
– Промоешь ей глаза из вот этого пузырька. Прозреет она. Будет тебе дары сулить. Не бери. Проси пусть из Дома Святой Богородицы, из Москвы-матушки ханский двор с холма Боровицкого выведет. Ты ж на этом месте монастырь поставишь, наречешь Чудовым. Рядом хижину отстроишь, я туда отшельника поселю. Букало его звать. Он у вас тут капища старые хранить будет.
– Все сделаю кудесница. Что еще?
– Сестер моих из Богоявленского монастыря выведешь. Новый монастырь им заложи, там, на речке Сивке у Лебяжьего озера. И последнее – старые Боги скоро царя Ивана Доброго заберут. Не ко двору он тут. Тебе его сына Дмитрия пестовать и племяша Владимира, что от брата Андрея остался, выучивать. Большая им судьба уготована. Пожалуй, все.
– А ты куда, берегиня? – Он впервые отважился назвать ее так.
– Я к Сергию в лавру отскочу. Одного Просветленного, тебя, посмотрела, хочу на другого взглянуть, – Она замялась, – Да здесь еще дельце незавершенное осталось, – В ее глазах сверкнула сталь булата, – Благослови отче!
– Кого? – Опешил Алексий.
– Меня, – С улыбкой уточнила Мария.
– Благословляю на дела твои! – Он осенил ее широким двуперстным крестом, с благоговением глядя на нимб над ее головой, – Во имя Господа нашего! Аминь!
Мария поцеловала ему руку, потом обняла, повернулась и вышла вон.
Морозным утром следующего дня на Пожаре, большой торговой площади на берегу Москвы-реки, сторожа нашли труп тысяцкого Алексея Хвоста. Холопы его ходили по площади с белыми, как лунь головами и рассказывали страшную байку. Будто бы хозяин их вечером нагнал на площади гостью, что живет в Спасе на Бору у монахов на постое, рванул ее за ворот парчового платья. Кликнул холопов, чтобы потешились. Она сама скинула платье и осталась в ослепительной наготе под светом полной луны. Когда же тысяцкий соскочил с коня и пошел к ней на призыв ее, поманив холопов своих, волосы огненные на голове ее превратились в змей медных, а пред ними – холопами предстали волки в человеческий рост и завыли на полную луну. А была та гостья самой Девой Ариев, Ариной – Богиней мщения и лопнуло сердце у Хвоста по прозвище Бесоволк, потому как никакому волку против самой Марьи-кудесницы не устоять. Да и им, псам опричным, супротив волкодлаков кишка тонка. Вот поэтому и сгинул ненавидимый всеми Алексей Хвост, жадный во всем и неудержимый даже в смерти своей. Вот потому и посеребрила головы холопов его седина от ужаса, как напоминание всем, что придет час расплаты, к тем, кто не чтит устоев старых.
Однако не было ни в каком монастыре никакой гостьи со слугами. А после похорон боярина и отпевания его, направился митрополит Алексей на Бор, на ханский двор, к ханше Тойдуле по зову ее.
Тем же морозным утром, звонкий цокот подков раздавался на северной дороге, где, взметая снежную пыль, летели по обледеневшей дороге пятеро всадников в теплых тегиляях, закутанные в башлыки по самый нос. Они, не останавливаясь, пронеслись мимо Радонежа, мимо Хотькова и прямиком направились к новому монастырю, что расположился на живописной поляне, на горе Маковец. Поветрие, рожденное Черной Смертью, сюда еще не дошло, поэтому темные бревенчатые срубы церквей, еще не обнесенные стенами, ярко выделялись на белом снегу. Да еще выше самых высоких сосен взметнулась в низкое зимнее небо стрела звонницы.
Гору Маковец с большой натяжкой можно было назвать горой. Скорей это было лесное урочище, затерянное среди таких же урочищ поросших густыми темными лесами, так напомнившими дубравы и боры далекой Залеской земли. Да ведь и само это урочище находилось по дороге в родной Владимиро-Суздальский край. Почти на полдороге к Переславлю-Залескому. Мария помнила, как они с Андреем перенесли маленький уютный Плещеевск с дальнего берега Плещеева озера на этот, ближний к дороге, как ставили Ярилово капище на высоком холме при въезде в новый город.
Не выпуская из виду островерхий шатер звонницы, всадники с горки на горку приближались к месту окончания их пути. Монастырь в этой затерянной пустыне основал Сергий, прозванный Радонежским. Это был второй Просветленный, которого должна была увидеть и посетить Мария. Алексий все сделает как надо, Мария это знала. После похорон Хвоста, назначив на его место, мыт собирать, Андрея Кобылу, конюшего Ивана Доброго и Тимофея Вельяминова митрополит собрал обоз и двинулся во Владимир ко двору князя. Сестры же его Евпраксия и Юлиания, шустрые и деятельные, еще в Богоявленском монастыре выбившиеся в старшие жрицы, по указу его взялись за основание новой обители. Близ Красного пруда заложили они церковь Покров