ошел в Ирий, считая, что все что мог, исполнил.
Но не там за Ярданом, на опустошенных Черной смертью и Великим Мором землях, решалась судьба мира. Здесь у высоких берегов маленькой лесной речушки зрело недовольство против воинских родов. Время завоеваний кончилось. А бездействие, так же как и безделье разрушает армию, и армия разлагалась на глазах, превращаясь в шайки разбойников с большой дороги. Орда уже была не нужна. Ей не было дела в этом завоеванном и укрощенном мире. В этом мире без войны не нужны были воины, но они этого не знали. Им нужна была война, как птице воздух, или рыбе вода. Это была их среда обитания. После Великого Мора и избавления земли от Черной смерти им не было дела, и они начали его искать сами. Кто-то подбрасывал хворост в этот, то и дело потухающий костер самолюбия и эмоций. Ордынские дружины искали себе применения везде. Посвященные и Ангелы отсылали их на окраины Ойкумены. В самой Ойкумене все уделы, все феоды, все лены платили единый ясак, верили в одну Веру и говорили на одном языке. Здесь была Вселенная земля, где ленники царя-священника исправно платили положенную десятину. Орда выполнила свое дело, ей не было место под солнцем Вселенной, но смириться с этим она не хотела.
На берегу неспешной реки, у подножья холма, по склонам которого разбежались рослые мачтовые сосны, белым лебяжьим крылом отражалась в водах синего озера березовая роща. Прямо на опушке, там, где извилистая тропинка взбегала на горбатый мосток, приткнулся маленький терем. Терем, не терем – так теремок. От соседнего монастыря отделяли его крепкие дубовые стены, не раз мечом рубленные и огнем жженные, но так ни разу и не преодоленные. А вот теремок стоял, как заговоренный. Ни Ольгердовая рать, ни ханские баскаки так его и не тронули, будто березки прятали его в своей листве от лихих людей. Вот к резному крыльцу этого теремка и направил коня залетный гость – воевода Боброк.
Конь осторожно ступал по узкой тропе, косясь с опаской на придорожные кусты, как будто там прятался какой-то страшный и опасный зверь. Боброк нетерпеливо ткнул ему в бок шенкелями. Конь всхрапнул и вместо того, что бы ускорить шаг, попятился назад. На дорожку выехал всадник, при появлении которого только опытная рука воеводы удержала коня от того, что бы он, сломя голову, не бросился прочь. Поверх серого жупана у всадника была наброшена волчья шкура, да и сам он с серым, как мышь конем, казался какой-то серой тенью. Такие же тени мелькнули сзади и с двух сторон тропинки, там, где кусты подошли к ней вплотную.
– Здрасте, здрасте, братцы Угрюмы, – Нисколько не оторопев, с распевом пробасил воевода, – Сколько лет, сколько зим…
– Здрав будь, дядька Данила. Почитай второй век меняем, – Подъезжая к нему и обнимая в седле, в тон ему, ответил старший Угрюм, – Проходи, ждет хозяйка. Стол накрыла для дорогих гостей.
– Да вижу, как ждет, коли вы в дозоре.
– Береженого, бог бережет….поспешай. У крыльца девка сенная, поможет спешиться, коня отведет, накормит.
Боброк пригнулся от тяжелой сосновой ветки, перегораживающей тропу, и, вынырнув из ее зеленой тени, оказался на полянке пред теремком. К нему подошла девка в цветастом сарафане, одна из тех, что сновали по полянке. Данила без труда различил под ярким ситчиком каленые брони и понял, что это вравронии, девы-воительницы.
– Ну, прими коня, что ли, красавица, – Хохотнув, сказал он, – Амазонки, валькирии, бисовы девки, – Он спрыгнул сам, не ставя ногу в стремя.
С другой стороны поляны выехал всадник в темном плаще Магистра с белыми крестами по отвороту. Сзади его сопровождали два рослых витязя в братских схимах. К ним тоже подбежали дворовые девки, взяли коней под уздцы. Боброк не стал ждать незнакомца. Уверенно взбежал на крыльцо, уверенно толкнул тугую дубовую дверь и вошел в сени. В лицо ударил запах трапезы. Терпкий дух запеченной с травами дичи, и неуловимый запашок свежих ягод, густой вкус солений и валяной рыбы, распаренный влажный чад каких-то варевов и сквозь все это, до боли знакомый аромат меда и медовухи. Он толкнул следующую дверь и попал в светлую широкую светлицу. Посреди которой стоял высокий стул, скорее похожий на трон. С этого трона на встречу ему поднималась столбовая боярыня в парадном платье, горящем яхонтами и лалами. Он пригляделся и выдохнул, уже никого не таясь:
– Малка! Малка! Солнышко ты наше!!!
– Здравствуй дядька седоусый. Какой был – такой и остался. Как тебе там, в Вальхалле, среди гурий и валькирий? Жуешь яблоки и щиплешь жриц забвения.
– Умолкни балаболка! Я там от скуки чуть челюсть не свернул, зевая. Тишь, гладь, Божья благодать. Только, что и мечтал, что надобность обо мне в этом мире возникнет, и призовут меня из Нави в Явь. Вот и дождался. Открывай свои тайны, Лучезарная. Так ведь тебя ноне в народе зовут.
– Так нет никаких тайн, старинушка. Все что нам Андрюша…Андрей Боголюбский, Великий Мастер наш завещал, все под гору катится. Пора нам все на свои места ставить. Да еще попытаться отыскать, кто этот воз в сторону свернул с проторенной дороги?
– А ты, Малка считаешь, что есть тут кто-то?
– Считаю. Считаю, что просто так и прыщ не вскочит! Так что надо искать, кто тут старается. Кто нам палки в колеса норовит вставить. Впрочем, это дело не твое, а мое. Твое дело привычное. Будем мы городские дружины и братских воев супротив Орды поднимать…
– Супротив Орды?! Не согласный я с тобой!
– Супротив Орды, – Голос Марии стал похож на шипение змеи, даже Данила отпрянул, – Потому как не та Орда, что мы с тобой знали, и не те внуки Дажьбожьи. А меня ты больше Малкой прилюдно не клич. Зови Марией, в край Марьей. Надо так. Много чего не так, много воды утекло. Ладно, сам скумекаешь, старинушка. Время нет. Гости в сенях – садись за стол. Слушай и на ус мотай. Тебе, на поле бранном, грудь под меч подставлять. Тебе битвы выигрывать. Все. Не лупай глазами, – Она опять села на свою лавицу, более похожую на трон.
Раздался стук в дверь. Не то что бы осторожный, скорее вежливый, но по звуку принадлежащий руке, привыкшей повелевать.
– Входи Сергий, открыто. – Нараспев сказала Малка, глазами показывая Даниле место рядом с собой.
– Мир этому дому, – С чуть заметным наклоном головы, смиренно сказал вошедший. Данила узнал в нем того Мастера, что встретил на поляне. – Поклон тебе боярыня от обители нашей.
– Входи, входи Мастер. Будь ласка, – Она повернулась к Даниле, представила, – Преподобный Сергий Радонежский, настоятель Троицкой обители…
– Ага, – Отметил про себя Данила, – Значит или Посвященный или Просветленный.
– Великий Мастер кромешного ордена, – Малка повернулась в другую сторону, притом сделала это так, что создалось впечатление, что это не она поворачивается, а мир вертится вкруг нее, – Воевода Дмитрий Борок Волынский, – Как бы оговорилась она, но оба поняли смысл оговорки. Значит верный слуга Святобора, – Прошу жить дружно и ладить крепко. Вам еще вместях много чего делать.
Гости раскланялись между собой и протянули друг, другу руки, сомкнув их в крепком рукопожатии. Волна какого-то нечеловеческого холода на мгновение окатила Сергия, и он понял – это житель Нави, призванный в Явь для больших дел. Однако рука его не дрогнула, только рукопожатие стало крепче. Данила отметил это и зауважал Мастера еще больше. Глаза их встретились, и он одним только взглядом успокоил его, мол, будем вместе и никакая нам сила не страшна. Тот ответил ему прямым взглядом темных, строгих глаз, в которых теплота настоятеля и стальной холод воителя смешались в странном сочетании. Они еще раз пристально посмотрели друг на друга и поняли – быть им вместе в самые тяжелые минуты их жизни, их дела, и каждый из них друга не подведет и за жалкие сребреники не предаст. Мария смотрела на этот безмолвный диалог и утверждалась в мысли, что да, она была права, когда настояла, что бы Данила был здесь. Здесь, рядом с малыми Дмитрием и Владимиром, с благочестивым Алексием и с неистовым Сергием. Он им был нужен, как ковш холодной воды на их разгоряченные головы в жаркий полдень, что бы, ни дай Бог, удар не хватил. От мыслей их отвлек новый стук в дверь. Осторожный и вкрадчивый.
– Ну, вот и Алексий с князьями, – Сказала Мария, – Входи отче.
– Долгие лета всем, – Вошел митрополит.
– Всем поклон до земли, – В унисон звонкими голосами добавили два юных витязя, стоявших чуть сзади.
– Проходите, нечего порог обивать, – Радушно сказала хозяйка, но вдруг сурово спросила, – А Евдокия где?
– Дома, мала еще…, – Запальчиво ответил Дмитрий.
– Тебе Великий князь, вопрос не задавали, – Резко оборвала его Мария, от чего он опешил и, кажется, растерялся, – Ну? – Она повернулась к Алексию.
– Виноват, Лучезарная, – Горделивый митрополит, как-то обмяк, – Виноват, сейчас гонца пошлю.
– Мои слетают, – Мария махнула рукой Угрюмам, – Ваши пока еще только о корни и пеньки спотыкаться могут. Евдокия опора ваша и надега. Я ее вам из Суздаля не детей рожать сватала, а власть вашу поддержать ненадежную супротив ханских родов. Смотри Алексий, будешь свою игру играть, враз скручу. При всех говорю, потому, как глазки строить боле некогда, и по полу рукавами месть негоже. Все. К столу гости дорогие. Разделим хлеб да вино. О деле поговорим, как княгиню вашу дождемся. Мои гридни ее вмиг примчат.
Гости расселись. Сенные девки разнесли меды по кубкам. Через короткое время дверь без стука распахнулась. Угрюмы не спрашивали у хозяйки позволения войти, ее желание они угадывали чутьем. На крыльце стояла, порозовевшая от морозного ветра и быстрой скачки, Евдокия в накинутом на парчовое платье меховом волчьем плаще. От этого она еще больше казалась похожей на лесную ведунью, берегиню рода или посланницу старых лесных Богов.
– Входи, входи, душа моя, – Ласково позвала ее Мария, – Ты на этих мужиков внимания не обращай. Они кроме своего меча, да коня уже и видеть все вокруг разучились. Входи и ко мне сюда во главу стола. Ты ж у нас рода продолжатель, на тебе земля стоит, а не на этих рубаках. Забыли чай все вокруг, что на Руси Богородица всех выше.