А там за Черной Грязью, в садах, где с прошлого вечера укрылись конные полки Владимира Храброго и старая гвардия Боброка Волынского, ожидание петлей сжимало горло каждого, камнем давило на сердце витязей. С ночи болотами, буераками, дикими ериками и оврагами, десятками, маленькими группками стекались они сюда. Чтобы не одна сорока на хвосте, ни один пластун и лазутчик и подумать не могли, что под наливными яблоками, в кустах малинника и ежевики сокрыта главная сила Залесской Руси. На свежих конях в кованых бронях, под рукой тех, кто знает дело в жестокой сече врага одолевать, изводились они ожиданием. Вдруг тогда, когда завязли в тягучей сече с ордынцами полк левой руки и маленький отряд Дмитрия, разверзлось небо над головой засадных полков и вышло из него облако, будто багряная заря разлилась над тем место, где рубился Великий князь. И полетело в их сторону, скользя низко. Облако же то было наполнено руками человеческими, и те руки распростерлись над Лобненским холмом, и над полками там стоящими, как бы проповеднически или пророчески. Облако это много венцов мученических держало и вдруг опустило их на войско, на головы дружинников. Владимир вздрогнул, будто ему это голову терновым венцом сжало.
– Так какая же корысть в стоянии нашем? Какой успех у нас будет? Кому нам пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны, жестоко погибают от поганых, будто трава клонится, – Зло сплюнул он.
– Беда, княже, велика, но еще не пришел наш час: начинающий раньше времени вред себе принесет; ибо колосья пшеничные подавляются, а сорняки растут и буйствуют над благо рожденными. Так что немного потерпим до времени удобного и в тот час воздадим по заслугам противникам нашим. Ныне только повели каждому воину молиться прилежно, и готовится к славе воинской, – Спокойно удержал его воевода.
Кони под дружинниками, чуя нетерпение хозяев, вставали на дыбы и крутились волчком. Даже княжеский конь, рыл копытом землю, как бы говоря хозяину, не пора ли? Владимир приподнялся на стременах, крикнул хрипло:
– Что рветесь, как званные на свадьбу сладкого вина испить! Подождите немного, буйные сыны русские, наступит ваше время, когда вы утешитесь, ибо есть вам с кем повеселиться!
Вот в это время и взвился в грозовое небо свечой сокол с красной тряпицей, Да не один, а стаей соколиной.
– Княже Владимир, наше время настало, и час удобный пришел! – Рыкнул вдруг по медвежьи Боброк, скинул плащ и остался в шкуре матерого князя леса, – Братья моя, друзья, смелее! – Добавил он, поднимая коня на дыбы. Дружинники рванули, опережая его и князя, выскочили из дубравы, из садов, словно сами были соколы, сорвавшиеся с золотых колодок. Стяги их заполоскали на ветру, упал камень и освободил их сердца львиные, точно лютые волки пошли они в рыск, растекаясь по урочищам, отрезая пути отхода к переправам, выходя в бок ордынцам, уже почуявшим вкус победы.
А на самом гребне Лобненского холма, на самом месте Лобном, за зелеными зарослями колючих кустов, росших здесь наверно с сотворения мира, ждали этого сигнала, постоянно раздувая фитили, пушкарские люди князя Пронского. Там на Воже они свое дело сделали и здесь уже руки затекли, все сигнала ждали. И вот они соколы в небе свечой. Прочь загородки колючие! Прочь засеки и затворы! Выкатили телеги с лежащими в них тюфяками и единорогами, что как жирные боровы развалили свои туши черные на желтой соломе. Вот они ордынцы, повернули бок свой и спину свою под огненный вихрь под удар Перунова молота. Увлеклись тем, что с лучниками сцепились. Одна задача у людишек пушкарских, так порскнуть, чтоб своих не повалить. Но на то они и мастера, на то и старшим над ними Великий Мастер дела пушкарского поставлен, что битвы в Закатной Ойкумене прошел, и знание из рук самого Черного Монаха принял. Порскнули пушкари, и смел огненный вихрь ордынцев, как сама Марана метлой промела, как сама Смерть косой прошла. Опешила ордынская рать. Сам древний Бог Перун проскакал по полю в своей громовой колеснице. Проскакал и палицей своей покрошил головы. Сам бог Святобор вселился в тела стоящих пред ними берсерков, ибо не тронули их Перуновы стрелы. Скинули вдруг шеломы, стоящие в центре лучников воины, подняли коней на дыбы, рассыпались у них по плечам огненные косы. Вспомнили ордынцы, что поклонялись их предки враврониям и ждали после смерти своей встречи с Валькириями. Вот они сами – Валькирии, но не на их стороне, а на стороне этих странных Залесских дружин. Разнесся, покрывая шум боя, и прижимая его к земле, воинский клич дев воительниц и засверкали их не знающие жалости клинки.
Ордынцы повернули коней. А сбоку по урочищам вылетели свежие дружинники, будто поднялись все мертвые по зову Валькирий и пришли из Вальхаллы старые богатыри, постоять за дело правое! Пушкари ударили в спину бегущим, выпалывая с поля скверну под самый корень. Справа ударили брянцы, слева, переведшие дух, лучники, а по оврагам и балкам выкатывались все новые и новые дружинники Владимира Храброго, отсекшие переправу через Узу. Мамай собрал тяжелые конные сотни и уже поднял платок, что бы бросить их в сечу и смять эти свежие, наверно последние силы Дмитрия, но вдруг с боку и с тылу вкруг Швивой горки раздался лязг мечей. Он повернул голову туда, откуда накатывался боевой клич волжских казаков и сибирских татар. Впереди на вороном жеребце мчался похоже сам Илья Муромец, а конь под ним напоминал коня Апокалипсиса. Мамай вздрогнул, он понял это не простой воевода, даже не простой смертный! Это герой из Вальхаллы! Правы были его волхвы, когда говорили, что ходит слух, что, простерла над Залесской Русью свой Покров Богородица, и сама Дева Ариев благоволит молодому князю. Он вызверился на стоящего рядом главного волхва. Резко перетянул его ногайкой, зло сцедил сквозь зубы:
– Надо бы пса булатом попотчевать, – Приподнялся на стременах, и зычно крикнул, – Уже нам, братья, в земле своей не бывать, а жен своих не ласкать, а детей своих не видать, ласкать нам сырую землю, целовать нам зеленую мураву, и с дружиной своей уже нам не видеться, ни с князьями, ни с боярами! – Повернул коня и в сопровождении личной гвардии понесся к Кузьминой гати, сбивая по пути заслоны противника.
Остальных дружинники Боброка оттеснили на крутой берег и сбросили в воду. Напрасно рвались к другому берегу ордынцы, ожидая там спасения. Лучники, еще вчера отряженные с Девичьего поля, дождались своего часа и теперь хладнокровно расстреливали плывущих. Мамай проиграл вчистую. Мамай проиграл. Начался закат Орды.
Напрасно вспомнили его рубаки старых Богов, которым пытались молиться. Носились по полю имена Перуна и Салавата, Ираклия и Хорса. Напрасно каялись, что не уберегли Мухаммеда, удавленного Мамаем. Только тех, кого уберегли их боги, и помогли добраться до другого берега, приняли сестры милосердные и защитили от мечей дружинников. Да еще не тронули отходчивые воины раненных. Особо много полегло их на горке Швивой. Здесь, на холме, хотел Мамай царский Красный холм устроить. Здесь он непокорных хотел судить. Тут ему и нукерам его и устроила жизнь Божий суд. Вповалку лежали татары и дружинники, казаки и рыцари. И ходили уже по полю монахи и монашки, разбирали, кто еще дышит, в ком жизнь теплится, а кого уже в Нрий отправили.
Начали возвращаться воины, у кого конь устал, кто почувствовал рану, в пылу боя не замеченную, кто просто гнаться не захотел. Флажковые подняли стяги, бунчуки и прапора, что бы легче мог дружинник свое место отыскать. Под прапора стягивались лекари и ворожейки, стольники и кравчие, надо воина обласкать обиходить. В поле пошли знахари увечных, убогих искать.
На месте Лобном, где лучники стояли, облокотясь на руку оруженосца, в окружении своих дев воительниц, стояла жрица Богородицы. Обтирая саблю от горячей крови, сказала:
– Что ж день хорош. Таков и должен быть, в день Рождения Матери нашей Богородицы. За кем Правда – за тем и поле! Спасибо сестры, – Она поклонилась враврониям, распускавшим тугие ремни кожаных доспехов, – Спасибо братья, – Она поклонилась Ослябе и берсеркам, пустившим по кругу заздравную чашу из черепа медведя, – Спасибо всем!!! А где ж князь наш?!!
– Князь то где?! – Под черным знаменем власти подскакал Владимир в окружении своей дружины, – Эй трубачи трубите сбор!!
– Кого ищем? Сияние победы? – Подъехали братья Ольгердовичи, вытирая со лба кровавый пот, – Конь по колено в крови идет. Вы здесь что, молотилкой всех молотили?
– После князья. Дай вам Бог здоровья. Дмитрия не видели? – Спросил Владимир, – Если пастух погиб – и овцы разбегутся. Для кого эта честь будет, кто победителем сейчас предстанет? Кто видел его?
– Видели его, когда он палицей врагов разил, – Ответил один из дружинников.
– И я видела, когда он от четырех ордынцев отмахивался, – Добавила враврония, – Еще сестры ему в подмогу повернули.
– Так я его вот видал, – Вдруг протиснулся воевода Стефан Новосильский, – Он раненый сильно, пешим в сторонку шел, притулится где хотел. Сам бы ему помог, но на хвосте трое татар висело, только отмахнуться успел.
– Так ищите! – Грозно и тихо сказала Мария.
Все разбрелись по полю. Сначала литовцы наткнулись на тело Бренка в княжьем плаще. Потом нашли убитых князей Белозерских. Наконец два пластуна Федор Сабур, тот который из Орды откинулся и напарник его Гришка Холоп, глянули в сторону молодого дубняка, чудом сохранившегося около того места, где стояли стрельцы. Вот там под срубленной березой и лежал Дмитрий в изрубленных доспехах. Федор поднес ему к губам флягу с крепким медом. Тот отпил, с трудом открыл глаза.
– Чего там. Поведай!
– Победа брат! – Подводя ему коня, сказал Владимир.
Дмитрий, опираясь на руку дружинника, встал, и тяжко вздохнув сел на коня.
– Поехали, посмотрим что ли, – Буднично и устало сказал он, окинул поле взглядом. Увидел Волынца, – Действительно воевода, правы приметы твои, подобает тебе всегда воеводой быть!
– На все воля Богов, – Уклончиво ответил Боброк.
На Лобном месте, прямо у хоругви с иконой Пресвятой Богородицы, они увидели уже обмытых и собранных в последний путь: Бренка, Семена Мелика и князей Белозерских, рядом лежали принесенные сюда Пересвет и Челубей.