– Возьмите всех, сочтите. Кто старых Богов чтил – того по старому обряду в огненную купель. Кто новых чтил, того братья Сергия отпоют. Кто вообще никого не чтил – того земле придайте. Всех святых, кому воины поклонялись никто из нас знать не могет, потому церкву Всем Святым заложите в память воинов сих, – Отдал распоряжение Дмитрий.
– А вы братья, – Из-за его спины повернулась к монахам Мария, – Рубите церкву Пресвятой Богородице и Георгию Победоносцу. Мертвым слава, больным облегчение.
Кончился день Рожества Пресвятой Богородицы.
Поутру, умытый, перевязанный и смазанный разными мазями и зельями, Дмитрий сидел на крыльце трапезной Чудова монастыря. К нему подошел Ослябя.
– Сосчитайте, братья, скольких воевод нет, скольких служилых людей, – Грустно сказал Великий князь.
– Надоть Миху Московского послать, что в казначеях при калите трется, больно горазд по этой части, – Ответил Ослябя, – Не кручинься Донской сделаем.
– Как? Как ты меня назвал!? – Вскинул голову Дмитрий.
– Донской, – Прогудел богатырь, – Ноне все тебя и Владимира Донскими прозывают, за то, что Мамая по-над Доном-Смородиной побили. Вас – Донскими, и казаков, что с нами заодно были, и икону Пресвятой Богородицы, что Тимоха в бою над головой держал – всех теперь Донскими прозывают. И то правильно и верно, – Подытожил он.
– Донскими говоришь? Ну, пусть Донскими. Значит как пращура нашего – Невским, так нас – Донскими. Пусть. А Миха пусть народ побитый сочтет. Тризну справлять надо, – Он опустил руки и задумался, бормоча поднос, – Донской, Донской…
На крутом яру над рекой стояли Мария и Сергий.
– Раньше отче, храмовники город Богородицы по-своему Москвой называли, а теперь и впрямь Москва получается. – Неожиданно повернулась к преподобному боярыня, – Москва на языке тех, кто в Заморской земле, в Небесном Граде Иерусалиме служил то же что по-словенски союз мужской, братство что ли, монастырь одним словом. Так орденские братья обители свои рекут. Так что ныне вроде и имя ей прилипло. Здесь союз мужской родился супротив Орды. Здесь и монастыри ставить.
– Для кого, Лучезарная?
– Для тех, кто после сечи не боец уже – раз. Для вдов и сирот тех, кто голову здесь сложил – два. Для тех, кто душу грехом убийства, али каким другим замарал, и отмолить хочет– три. Для братьев твоих орденских и моих сестер…обещание-то свое помнишь?
– Помню, и сдержу. Значит Москва…, а что неплохо… пусть Москва, пусть звенит как колокол имя ее. Мы тут такую память обо всех оставим. Мы не в книги соборные их запишем. В Соборах их увековечим. В стенах каменных и звонах колокольных. Так ли реку, Лучезарная?
– Только всех Сергий. Вой не виноват, на какой стороне он Правду искал. Доблесть его доблесть, а воля Богов ему долю определять. Похороните и помяните всех по старому. Вот стоим мы с тобой на Бору, на холму Боровицком. А что там за холмы тебе ведомо? – Она обвела рукой стройные ряды сосен и зелень дубрав, разбросанных по берегу реки.
– Так вот, тот, что с нами рядом притулился он вообще безымянный, тот вот Ваганьковский, а там Иванова горка. А что?
– На безымянном – пусть братья Кром поставят, комтур орденский. Утвердятся здесь навсегда твердой рукой. Горку ту Швивую, звать с этого дня будут холмом Красным, ибо там Божий суд был над ханом, что законов Правды не чтил и считал, что у кого сила – тот и пан, – Она задумалась, резко добавила, – Сила-силу ломит!
– А помнишь ли ты пророчество, что храмовникам было дано? – Хитро с прищуром спросил Сергий.
– Про что ты? – Непонятливо повернулась к нему Мария.
– Про Монсельваш. Про замок на семи холмах, где обретет покой Святой Грааль, – Тихо сказал Сергий.
– Что? – Переспросила Мария, – Ты готовишься войти в сонм Посвященных отче, поэтому не тебе таким сказам верить. Святой Грааль сокроют там, где будет угодно Совершенным. И Стражами там станут не храмовники или кромешники. Стражами там встанут Стражи! Но замок Монсельваш стоял по той балладе в Лесной Стране, – Вдруг с улыбкой закончила она, – Так что строй Город-монастырь, отче. Благослови тебя Богородица.
Дмитрий ждал. Он думал о том, что победа пришла нежданно-негаданно, но какой ценой? Стоила ли та победа уплаченного или нет? А дальше что?
– Государь! – Дмитрий отметил про себя, новое обращение, но виду не подал, – Государь дозволь боярина звать, что счет вел?
– Зови, – Дмитрий поудобней устроился на подушках.
– Здрав буде князь, – Поклонился Михаил Московский.
– Счел?
– Счел.
– Тады скажи.
– Нет у нас государь, сорока бояр московских, из тех, что казну берегли и чли. Белозерских князей двенадцати, – Он перекрестился, – Почитай весь род головы сложил, – Да тринадцати посадников новгородских, что с ушкуйниками приходили под нашу руку. Да двадцати бояр коломенских из теремного дворца, тоже почитай вся ближняя дружина голову сложила, – Он повернулся, видя подходящую боярыню Нагую.
– Продолжай, продолжай служилый, – Кивнула она ему.
– Панов литовских, что с Ольгердовичами, пришли три десятка полегло.
– А что городские дружины Земли Залесской? – Не удержался Владимир Храбрый.
– Да сорок бояр серпуховских, да двадцать бояр переяславских, да двадцать пяти бояр костромских, да тридцать пять бояр владимирских, да пятьдесят бояр суздальских, да сорок бояр муромских, да тридцать трех бояр ростовских, да двадцать бояр дмитровских, да семьдесят бояр можайских, да шестьдесят бояр звенигородских, да пятнадцать бояр угличских, да двадцать бояр галичских, – Скороговоркой перечислил Михаил, с шумом вобрал в себя воздух и закончил, – И тех, что Олег Рязанский на подмогу прислал – семьдесят. Все, – Он свернул свиток и подал его Дмитрию.
– Плюс челядь, да дружинники, – Добавил Владимир.
– Плюс малая дружина братская, да казаки с татарами, – Подошел Сергий.
– Плюс те буйны головы, что с нами на поле Куликово пошли, – Подытожил Дмитрий, – Вечная им слава! Преподобный, – Он повернулся к Сергию, – Дашь Мастеров, чтобы каждому святому, что живых уберег, Собор поставить, на месте погоста обители возвести, вдовам и сиротам угол дать поближе к костям кормильцев их…
– Дам! – Коротко ответил Сергий, – Не уговаривай. Мастеров дам, а камень рубить, да лес валить, пусть дружина мечи снимает и топор в руки. Прав я Лучезарная, – Неожиданно повернулся он к Марии.
– Прав отче. Только живые подождут еще. Сегодня дань отдать надо тем, кто головы сложил. Пусть волхвы и монахи тризну готовят. Здесь на Лобненском холме. Здесь и главной церкви стоять в честь Святой Богородицы. Здесь с сего дня ей и быть. Здесь, а не в стольном граде Владимире. Пусть везут. А ты князь, встречу ей готовь Заступнице. А рядом, – Она повернулась к казакам, – Там, где вы врага встретили и шагу назад не отступили, рубите братцы церковь Гребневской Богоматери.
К вечеру всех раненных разнесли по палаткам, по шалашам. Сестры милосердные, монашки и просто бабы местные уход за ними взяли. Все дубравные знахарки, ворожейки, кикиморы и все, кто в зельях и мазях смыслил по тем шалашам и палаткам разбрелся.
Старшие волхвы готовили убитых в последний путь. Кто по старой Вере жил – того сложили на огромные костры. Князей, бояр и добрых дружинников по своему обычаю, на лодьи. Носом повернули на закат, сложили в лодьи всех, белым полотном накрыли, забросали дарами, да под руку им, в путь дорогу дальнюю, то оружие, с которым смерть приняли. Берсерков и вравроний уложили в струги на реке. Черных братьев и всех, кто из опричнины свезли во двор монастыря Симонова. Там Симоновы братья им склеп сделали, обещали над костями их церковь Богородицы поставить. Воинов, что из Литвы и других земель пришли, и рязанских побратимов, вместе с новгородскими ушкуйниками Андронниковские братья свезли на высокий берег Узы, где в нее Золотой Рожок впадает, там обмыли и в последний путь приготовили. Казаки и татары ордынские свой поминальный костер сварганили, всех своих на него сложили. Не было среди победителей свары – как кого хоронить. Всех хоронили вместе: и Мамаевых и своих, потому все одного роду-племени, только вот свела их Марана в страшной смертельной схватке, так это Боги веселятся. А людям негоже души в Ирий не по-людски отправлять, не по Правде. Так порешили все – так и сделали.
Вот придет-то лето теплое,
Закукует в бору кукушечка.,
А я выйду, горька горюшечка,
На прекрасное крылечко
Загорюю я, сироточка, —
Заболит мое сердечушко.
Завел причитание тонкий голос, и подхватили, поддержали его со всех сторон девичий и бабьи голоса, слились в один плач. То берегини оплакали души тех, кого не уберегли в этой сече горячей. Поддержал их звон колоколов от Чудова.
Старший волхв по пояс голый взял в руки смоляной факел, пошел к главному костру, увидев его, пошли к своим кострам другие волхвы, скальды и чародеи.
Се ев а оне ыде
А тужде отроще одьверзещеши врата ониа
А вейдеши в онь – то б о есе красен Прий
А тамо Pa-река теНце
Якова оделящешеть Сверьгу одо Яве.
А ЧеНслобог учеНсте дне нашиа
А рещет богови чеНсла сва.
А быте дне сварзеню
Ниже быте ноще
А усекнуте ты,
Бо се есе – явски.
А сыи есте во дне божстем
А в носще никий есь
Иножде бог Дид-Дуб-Сноп наш…
Забормотал старый волхв, уже давно забытые и никем не понимаемые слова, разрыл землю, сложил туда яйца и корчаги с брагой.
– Это он землю кормит, – Шепнула Дмитрию на ухо Мария, – Богов подземных задабривает, что бы приняли тех, кого мы в сыру землю опустим.
– А наши как?
– Наши с огнем, с дымом костров священных в Прий улетят. Те, кто доблестью своей заслужил те – в Вальхаллу. Вон смотри, – Он повернула его в сторону реки, где поплыли уже пылающие струги, – Вон видишь берсерки и мои вравронии, медвежьих людей на воде хоронят, чтобы даже пепел их вода унесла.