Тайны поля Куликова, или Трилистник дороги — страница 56 из 69

Дорога мягко ложилась под копыта коней, пряча в золотистую пыль цокот стальных подков. Давно остались за спиной стволы так нелюбимых им северных лесов, широкие плесы спокойных равнинных рек, несущих свои воды от далеких морей суровых викингов к Сурожскому и Русскому морям, куда и тропили они свой путь. Давно перестал им дуть в лицо сухой ветер степей, и теперь сухость пыльной бури смешивалась с соленым дыханием близкого моря. Дорога петляла между странными, похожими на стол вершинами гор, как бы срезанными острым серпом какого-то неведомого хлебопашца. Чуть отклонившись на встающее солнце, Мамай направил коня в обход ставки южных ханов – Бахчисарая и крепости-монастыря Чуфут-Кале. Мало ли как там отнесутся к бывшему советнику, силой взявшему себе титул хана, и получившего от богов такой удар за свою наглость? Он мог предполагать, что даже если южные ханы безразлично отнесутся к его поражению, то Посвященные, те, что жили в каменных кельях горного гнезда, уж точно доподлинно знают, за что ему такая кара. Потому нет уверенности, что не ждут его там, у подъемного моста с заряженными пищалями в руках воинские дружины монахов-отшельников. Мамай не стал испытывать судьбу, направляя свою ватагу в ущелье, ведущее к Сурожу в обход Качинской долины. Не доезжая Сурожа, они стали станом на склонах горы, напоминающей издалека лежащего медведя. Говорят, ее так и звали местные жители «Медведь-гора», и почитали местом святым. Разбив шатры, Мамай расседлал коня и, упав на услужливо взбитые подушки, приказал подавать питье и еду. Надо было обдумать, куда теперь держать путь? На закат от него стояла Корсунь, раскинувшая свои святые Храмы на подступах к песчаным пляжам. Рядом, чуть за горой, можно было различить серые стены крепости храмовников, издревле стерегущих здесь торговлю по Русскому морю. А еще далее за красно-черным пиком Кара-Дага, даже цветом своим подчеркивающим свою принадлежность ордену, стоял замок приора Братства Бедных Всадников Богородицы на окраине города Кафа. Мамай решил не спешить и все обдумать. Один раз он уже поспешил.

Дружинники сновали по склону, однако все делалось без спешки и вскорости вкруг его шатра вырос целый городок разноцветных кибиток, меж которыми весело полыхал огонь, потрескивая на кривых поленьях вырубленной акации. Над жарким пламенем раскачивались котлы, в которых булькало варево, а на вертелах, аппетитно капая в огонь жиром, жарилось мясо и подстреленные в кустарнике птицы. Стан жил своей кочевой жизнью, жизнью воинов вечно находящихся в походе.

Темник уже утолил голод и теперь в одиночестве, медленно мелкими глотками пил зеленый чай. В походе он не пил хмельного, как и все воины Орды. Это тянулось с незапамятных времен, и было всосано с молоком матери или вбито в бритую голову еще в далеком детстве. Мысли его уже не метались, а лениво ворочались в усталой голове, клонившейся от обволакивающего тепла и сытости к мягким подушкам. Ясно было, что надо выяснить, что стало причиной бездействия пехоты. Ясно было, что надо собирать войско для ответного удара по Залесской Руси. Но еще яснее было, что боги не с ним. И в чем причина этого? Вот главное что сейчас давило его душу! Надо будет скакать не туда, где за неприступными стенами и высокими башнями могла быть оказана ему помощь людьми и мечами. Не туда, где крылась отгадка того, что произошло на поле со странным названием Кулишки. Скакать надо – точно в другую строну. Туда, где в синее небо вознеслись из белого песка такие же белые стройные колонны Храма Артемиды, окруженного Храмами других Богов, создавших Пантеон бессмертных богов Олимпа. Он мотнул головой и, окончательно прогнав сон, утвердился в мысли, что сначала туда… потом все остальное. Потом все станет на свои места. Туда… и один. С дарами и жертвами. Остальное потом может и не будет казаться таким важным и нужным. Приняв решение, он престал бороться со сном и рухнул на подушки, накидывая на голову полу шелкового кафтана.

Только лучи, еще не показавшегося солнца, скользнули по поверхности воды, а Мамай уже был в седле и, взяв под уздцы вьючную лошадь, в седле которой сидела закутанная до глаз наложница, и по бокам свисали полные вьюки, направил коня вдоль кромки моря. Медленно набирая ход, он, неожиданно даже для себя, поднял коня на дыбы и бросил его в бешеный галоп, бросив поводья вьючного жеребца следовавшему за ним телохранителю. Взрывая песок копытами, конь вынес его на выбитую за много лет в каменном утесе дорогу, ведущую вдоль моря. Нахлестывая его ногайкой, темник гнал коня дальше и дальше, не оборачиваясь, нюхом чуя, что верные его псы подхватили брошенную им поклажу и неотступно следуют за ним. Он взлетал на гребни утесов нависавших над голубыми бухтами и нырял в темную прохладу ущелий, заросших колючей акацией, Продирался через отцветающую магнолию и срывал на скаку гроздья спелого винограда. Наконец, бешеная скачка закончилась. С гребня очередного уступа он увидел белоснежный город, состоящий из одних храмов, и понял – это Корсунь. Откинулся в седле, поискал глазами, нашел стоящий прямо над бухтой Храм Артемиды, опоясанный строгими дорическими колоннами, и спрыгнул с седла, решив подождать отставших нукеров.

Шорох листвы и едва слышный стук осыпающихся камешков подсказал его чуткому уху, что кто-то направляется в его сторону. Судя по тому, что подходящий не таился и не спешил, это был не враг и не отставшие нукеры. Мамай всем телом повернулся в сторону, откуда должен быть показаться идущий. Кусты акации, казалось стоящие неприступной монолитной стеной выше роста всадника, раздвинулись, на полянку вышел беловолосый старец в белом хитоне. Колючки акации скользнули по его хитону, как по стальным латам нигде не зацепившись, и пропустили идущего, не прерывая его скользящего размеренного шага.

– Здрав буде, человек залетный, – Тихо сказал старец.

– Мир дому сему, – Ответил темник, сдерживая свой рыкающий бас.

– Нщешь чего? Али как? – Вопросительный взгляд, кажется, сверлил гостя насквозь.

– Ищу! Доли ищу!

– Чего ж ее искать? Она сама найдет. Не доли ищешь….что-то потерял, а что не знаешь! Подсказать? – В глазах старика мелькнула хитринка, уже когда-то виденная Мамаем. Он попытался вспомнить когда, но неуловимое воспоминание пропало.

– Подскажи, старче, коли знаешь, что?

– Как не знать. Совесть ты потерял! А с ней и душу свою! Сюда прискакал за ускользающий кончик словить…

– Совесть говоришь…, – Рука Мамая потянулась к сабле на поясе, – Конец словить…гляди, как бы я твой конец не поймал!

– Чего ж глаза таращишь? Пугать пугалкой удумал, что ли? Пацан сопливый! Тоже мне…Хан Мамай! Из тебя хан, как из прошлогодней репы студень! – Старик крутнулся вкруг себя и оборотился витязем в кованых бронях и золоченом шеломе.

– Волхв! – Мамай опешил и невольно вложил саблю в ножны. Широко открыл глаза, но на поляне уже никого не было. Раздался стук копыт нагнавших его нукеров, – Привидится же такое, с недосыпу, – Плюнул он в сторону кустов акации.

Он дождался отставших уже сидя в седле и, не дав им отдышаться, погнал в сторону храмов.

Окруженные двойными белыми стенами, скорее не от нападения со стороны, а для ограждения своей территории, храмы рассыпались по берегу моря над водами темно-синей бухты, концентрическими кругами разбегаясь от главного храма Артемиды Таврской. Огромные белоснежные колонны опоясали его, как стволы каких-то диковинных растений. Может это были стволы легендарных древ познания, или дерева жизни и смерти. Сорок ступеней вели прямо от морского прибоя к величественной статуе Девы воительницы, застывшей на своем постаменте в порывистом движении погони за ускользающим врагом. Короткий хитон обтянул ее прелестные формы, рука застыла, вскинутая к колчану со стрелами, готовая положить смертоносное жало на грациозно изогнутый лук. Робко прижался к ее ноге маленький олененок, любимец богини, и хищно дыбил спину, готовясь к прыжку, ее верный страж грифон. На развивающихся волосах, уложенных в виде древней арийской короны, угадывался след волшебного обруча с зеленым огнем изумруда. Мамай разглядел жертвенник у ног статуи и направил коня к нему. Вдруг, прямо на его глазах, белый, как снег, камень алтаря налился цветом свежей крови, и она закапала с него на мраморный ступени, обагряя их темно-красной рудой. И в тот же момент на ступенях Храма, на дороге ведущей к нему, на гребне стен и на окружающих склонах сверкнули брони воинов. Мамай резко дернул узду, останавливая коня. Неужто засада, мелькнула шальная мысль. Но нет, везде, куда охватывал его взор, мелькали медвежьи шкуры вравроний, наброшенные на короткие туники розовато-красного цвета, и островерхие колпаки с длинными наушниками.

– Амазонки! Таврические жрицы Артемиды, – Как молнией пронзила его догадка. Он поднял руку, подавая сигнал страже, что он едет с миром.

Над ухом просвистела стрела и хрип, раздавшийся за спиной, заставил его обернуться. Один из его нукеров, схватившийся за лук, сползал с седла, напрасно пытаясь вырвать длинную зеленую стрелу, точно попавшую в середину его бычьей шеи. Мамай дал знак убрать оружие и еще раз вскинул над головой пустые руки, показывая открытые ладони.

– Один! Ты должен быть один! – Выкрикнула одна из амазонок.

– Хорошо! А жертва? – Он дал знак нукерам возвращаться.

– Она? – Стрела просвистела у головы наложницы.

– Да!

– Пусть!

Его уже окружили пять всадниц, перехватив из руки повод вьючного мула и направляя в сторону алтаря. Он разглядел, что у алтаря стоит фигура в длинном плаще зеленого цвета.

– Не враврония. И не Ариния, – Подумал он с облегчением, – Хотя и не Жрица забвения, – Добавил с ухмылкой.

Спешившись у ступеней, он, скинул вьюки, сдернул с наложницы плащ, открывая удивительной красоты девушку, скорее подростка, одетую в наряд танцовщицы и, подтолкнув ее в спину вперед себя, направился вверх. Прямо у алтаря его ждала надменная жрица, горделиво вскинув голову, он кивком позвала его за собой внутрь Храма, у входа в который ярились дикие медведи, едва сдерживаемые амазонками. Мамай был не из слабых духом и боязливых телом. Он был воин ордынец, прошедший не одну битву. Однако даже он вздрогнул, когда в вершке от него лязгнули желтые огромные клыки, ронявшие на мрамор белую пену, и прямо в лицо ему ударило тяжелое дыхание зверя. Наложница отшатнулась и тяжелая лапа второго зверя уже готова была опуститься на ее беззащитно оголенную спину, когда жрица резко повернулась, выдохнула в пасть медведю короткую команду, отбросившую его назад и, ласково улыбнувшись, приобняла девушку за плечо и ввела в Храм.