В полутьме Храма Мамай сразу потерял и свою наложницу и провожатую. Из солнечных лучей, проникавших в храм из под крыши, и соткавших какую-то дивную паутину, на него смотрела Богиня Леса, казалось готовая сойти с пьедестала и уже шагнувшая вниз, поправляя на ходу сползающий с плеча шелковый плащ. Он встряхнул головой и взял себя в руки. Удивительной работы статуя стояла посреди храма, окруженная фигурами амазонок, сражающихся с героями и титанами. На стенах проступали изумительные фрески изображавшие Артемиду с лебедями, символами Ариев. Он залюбовался ими и не заметил, как перед ним опять очутилась та же горделивая жрица, но уже без его наложницы.
– Проходи гость, я хозяйка в этом месте. Зовут меня Ифигения Корсунская. Может ты и слыхал обо мне. Печаль твою я знаю и вопрос твой мне известен, – Она указала рукой на низкие лавицы у ног статуи.
– Здрава будь, ведунья, – Он поклонился, – Кто ж не слышал про тебя. Народ бает, что ты еще с тех пор, когда Трою на меч взяли, здесь в Таврии, Артемиде служишь.
– Народ много чего бает, – Уклончиво ответила жрица, – Дары твои мы брать не будем и жертв твоих Богиня не желает! Девчушку, что ты в тварь дрожащую превратил, Мать под свою защиту взяла, будет из нее или Деву воительницу и Жрицу Забвения делать, когда она от тебя отдохнет, и лапы твои похотливые забудет, – Она жестом остановила его и закончила, – Ответ ты на свой вопрос получишь прямо сейчас.
– Жду, – Коротко ответил Мамай.
– Ты хотел знать, почему Дева Ариев с сестрами нашими валькириями и вравронями бились на стороне князя Дмитрия? Потому, что ты не угоден Богам! И ты, и твоя нынешняя Орда! Жирная, трусливая, похотливая и продажная! Втаптывающая в грязь женщин и девушек, превратившая их в походные подстилки…
– Вот в чем дело…, – Брезгливо протянул Мамай.
– Нет, ты не понял! Вы саму суть своей жизни превратили в вечный жор и грязь. Вы живете, чтобы жрать, а не жрете, чтобы жить. Вас превратили в алчущих псов, готовых за сахарную кость перегрызть глотки друг другу.
– Кто?!
– Те, кого вы считали прахом у своих ног. Те, кто привозил вам сладкие вина и красивых невольниц, те, кто приучил вас спать на мягких пуховиках, а не в седле боевого коня. Те, кто показывал вам беззащитные города и села и командовал: Грабь! Те, кто превратил вас из воинов в ушкуйников и грабителей. В шайку озверевших псов…
– Что! Купцы и сурожане!! Всех на кол!!!
– Поздно! Ты хотел слышать ответ. Ты его услышал. Тебе пора в Кафу. А мне ополоснуться после тебя. Смыть с себя смрад и вонь от такого пса, как ты, – Она резко встала, – Иди. Сестры проводят тебя. Умри достойно!
– Прощай жрица, – Он подавил закипавшую внутри ярость, – Спасибо за откровенность. Прощай.
Мамай вышел на свет из полутьмы храма, повернулся на пороге. Показалось, что статуя Артемида отвернулась от него. Он подошел к алтарю. Тот был опять бел, как только что выпавший снег. У алтаря в одежде послушницы стояла его наложница, а может это ему показалось. Все плыло в каком-то тумане. Он сбежал по ступеням, не касаясь стремени, взлетел в седло. Да он еще поживет. Что там она сказала ему? Умри достойно! Гордячка! Соберу воинов, еще приду сюда. Запомнишь мои похотливые руки, когда я сорву с тебя твой зеленый хитон. Он зло ударил ногайкой по сапогу. Расслюнявился, как баба! Пора в дорогу. Надо разобраться с этим приором Храмовников в Кафе. Вперед! Поднял коня на дыбы, резко крутанул его на одном месте, краем глаза заметил рядом опять ту послушницу, так похожую на его полонянку и неожиданно перетянул ее ногайкой вдоль груди, оставив на белом хитоне кровавую полосу. Дико по-казацки свистнул и помчался в сторону Кафы.
Мельком заметил, как присоединились на ходу ожидавшие его нукеры, и продолжил гонку, не сбавляя темпа. На склоне Медведь-горы в сгущавшихся сумерках, различил костры стана и, вырулив к ним сквозь заросли дикого винограда, бросил поводья взмыленного коня подбежавшим дружинникам. Спрыгнул на землю и тяжело зашагал в свой шатер, на ходу расстегивая кафтан и зло теребя седой ус.
Утром сотня поднялась споро, так же споро свернула стан и напрямик пошла наметом к Сурожу, где за стенами серой крепости, извивающимися как каменный дракон по скалам, застывшим над морскими просторами, сидели известные всей Империи торговые люди – сурожане. Дозорные на башнях Сурожа подняли тревожные прапора, а это ничего хорошего не сулило, говоря только об одном. Сурожане Мамая гостем не сочли, и встречать хлебом-солью не будут. Почесав бритую голову, темник решил, что ну их к бису продажные души, могут ведь и из пищалей и тюфяков погладить. Вон над зубцами плещутся по ветру орденские стяги, значит, еще и братьев позвали. Чего гусей дразнить? Обходя крепостные стены, сотня подалась туда, где вспарывал свинцовые тучи красно-черный зубец Кара-Дага, решив пройти горной тропой прямо в долину ведущую к Кафе.
К Кафе Мамай подходил зло. Затем, поразмыслив, решил укрыть сотню в непроходимых зарослях береговых кустарников, а самому пойти в крепость с тройкой верных телохранителей, переодевшись варяжским гостем. Разогнав гонцов по ордынским землям с наказом собирать дружины у Сурожского моря, куда вскорости придет сам, он собрал небольшой караван и выступил с ним к городским воротам.
Кафа разбросала свои домики на берегу залива. Возводившаяся братьями храмовниками после их ухода из Галлии, она являлась центром торговли генуэзского морского братства не только в Тавриде, но и во всех городах по Русскому и Сурожскому морям. Над самим городом с его храмами, караван-сараями, базарами и банями возвышался Карантинный холм, на котором во времена Черной Смерти и Великого Мора отсиделись под прикрытием братских мечей и склянок знахарок и ворожеек знатные люди торговых цехов и гильдий. Ныне на нем четко были видны с моря грозные стены и башни цитадели ордена Бедных Братьев Храма.
Вот это собственно и был город Кафа. Попасть в него можно было только через шесть ворот. Крепостные стены одиннадцатиметровой высоты, укреплённые четырнадцатью башнями, отбивали охоту пробовать этот орешек на зуб даже у самых лихих дружин этого не мирного края. Внутри крепости разместились замок консула и резиденция приора ордена, здания суда Вехма и торгового суда, казна ордена и калита ордынских ханов Тавриды, склады и сараи ценных товаров. Прямо у ее стен притулилось приземистое здание морской сороки и цепной гильдии – таможен берегущих интересы Империи.
Мамай направил свой небольшой караван к воротам восточной стены между башнями Христа и Клемента. Расплатившись с мытарями у ворот, за въезд в город под охрану стен, и за постой в гостевом дворе, он остановил свои телеги в тени собора Святого Сергия. Накинул на голову капюшон плаща и отправился во двор церкви, заранее отрядив гонца к приору ордена известить того о встрече.
Темник присел в тени растущей во дворе смоковницы и чуть придремал под журчание небольшого фонтанчика или родничка бьющего из каменной плиты в крохотный бассейн у его ног. Шум шагов вернул его к действительности. По двору к нему спешил сам Армирио Мондини – Великий приор ордена тамплиеров в Скифии и Боспории. Мамай встал навстречу рыцарю и сдержано поклонился.
– Мир дому сему. Да умножаться его лета, – Он протянул руки для приветствия.
– Мир тебе странник, – Приор не сделал ответного жеста, что очень не понравилось темнику.
– Что случилось с твоими воинами? – Резко перешел к делу Мамай.
– Когда? – Увернулся от ответа монах.
– В битве! Я не узнал хваленых храмовников, и не услышал звон тетивы их арбалетов и лязг их прославленных мечей!
– В битве? А разве это был не грабительский поход самозванца? Или мои черно-белые сороки что-то не то на хвосте принесли? – Это был открытый намек на то, что приор все знал от своих гонцов.
– Это была битва ордынцев супротив непокорных городских дружин, отказавшихся платить положенный ясак, – Растягивая слова, сквозь зубы процедил Мамай.
– И непокорная городская чернь порубила в капусту хваленые ордынские дружины? – С издевкой отпарировал приор, – И ты хотел, что бы мои братья вымостили тебе победу или дорогу к отступлению своими костями?
– Твои братья не пошли бы в сечу, даже если бы их секли плетью! – Сорвался Мамай.
– Как ты сек беззащитную жрицу в Храме? – Как бы плюнул ему в лицо упрек храмовник, – Так мои братья не жрицы! Да и там тебя простили вравронии и дали уйти, только из сострадания, а то бы твои кости уже давно обгладывали псы и вороны! Да ты и сам пес! Пошел вон отсюда, недостойный! Ты перехитрил сам себя. Не дергай губой, не щурь глаза. Сейчас твои князья, сошедши с коней, бьют челом царевым людям и принимают присягу на верность новому хану Орды. Законному хану из рода медведей, а не такому бастарду как ты! – Он повернулся на каблуках и пошел прочь не оборачиваясь.
Мамай набычил голову, понял, все проиграно. Войска нет. Места ему в Орде нет. Да и самой старой Орды нет. Ангелы подмяли все. Вот через таких, как этот приор и подмяли. Он рванул из ножен кривую саблю и ринулся вслед за уходящим монахом. Напоследок хоть этого положить. Метнувшуюся из-за стены церкви тень он просто не заметил, поэтому нож, полоснувший его по горлу, он почувствовал кожей. Последним его воспоминанием в этой жизни был шепот ассасина прошелестевший ему в ухо «Умри достойно!».
Глава 2Зализывая раны
Бессмертные – смертны, смертные – бессмертны; Смертью друг друга они живут, жизнью друг друга они умирают.
Русь Залеская зализывала раны. После Кулишек, надеясь, на то, что сил уже отбиваться от очередных налетчиков в городах и посадах Владимирского удела не осталось, на Залесье накатился очередной Тохтамыш. Пожег окраины Рязани, помотался у монастырей Москвы, пограбил, чего мог, услышал, что Дмитрий идет с Костромы с дружиной, а Владимир с Волока Ламского убрался восвояси. С самой Сарайской Ордой Залесье худо-бедно отношения наладило. Донской с сыном Василием съездили на поклон, десятину отвезли, как положено золотом. Оставив