Василия на выучке в ордынских валетах, и получив от ханов ярлык на правление, чем они подтвердили мировую, Дмитрий вдруг почувствовал себя на коне. Горделиво заявил своему другу и союзнику Олегу Рязанскому, что Коломну и другие земли, на коих стояли его дружины для прокорму, в удел рязанский не вернет. Олег тихо и незлобиво напомнил, что обчее дело они завершили и боле кормить воинов князя Владимирского он не намерен. Брата поддержал Владимир Храбрый во главе своей рати попытавшийся надавить на Олега, но отброшенный назад, потерял множество воевод и бояр. Притом не в сече доброй, а токмо тем, что они вообще отошли в сторону посмотреть, куда жисть выпрет, а многие так и вообще ушли в Орду.
Дело зашло в тупик, и к Олегу направился вечный примиритель и ноне судья края Залесского Сергий Радонежский. В Переславле Рязанском Великий Магистр кромешников и князь земли рязанской имели долгую беседу.
– Мудр ли, разумен кто из вас? – Увещевал Олега Ивановича преподобный, – Докажи это на самом деле добрым поведением своим и мудрой кротостью. Тот зарвался, загордился после Мамаева побоища. Ответит еще за гордыню-то. Ты ж умен, мудр, годами старше и умом зорче.
– Отче. – Ответствовал Олег, – Ему ж укорот сейчас не дать – нового Мамая воспитать. Я готов на мировую идти, но не с уступками и поклонами. Все земли: муромские, пронские, козельские, друцкие, смоленские сейчас за нами смотрят. Князья Литовские Ольгердовичи наблюдают, усмирим ли мы запросы не мерянные нового государя. За круглым ли мы столом сидим, как Мастера завещали или опять он норовит на отца место сесть, как Мономах сидел. Я готов на вечный мир, но пусть он дочь свою Софью за моего Феодора выдаст.
– За Федора…, это который от второй твоей жены Ефросиньи дочки Ольгерда?
– Не хитри, отче. У тебя память мне позавидовать. Это не Фросин сын, а от старшей жены – ордынской царевны. Ты ж это точно помнишь! Не щурься. Так что Дмитрий и с ордынцами породнится, а с литовцами он и так в родне. Да, еще пока не забыл. Ты преподобный напомнил бы Владимиру, что он не токмо Донской, а еще и князь Боровский.
– Ты Олег, намекаешь, на то чтоб он медвежьи законы не забывал…
– А главное что б не нарушал…боком выйдет. Старые роды могут и шею свернуть, не посмотрят, что Храбрым прозывается. Свою волю ущемить не дадут. Не гоже ему вкруг себя врагов плодить. Не плюй в колодец…. Так что ли?
– Мудер ты князь, – Сергий обнял его, – За то люблю. Быть по сему! Приеду вскорости в ранг Совершенных тебя принимать. Братья заслуги твои ценят и сан тебе по праву дают за заслуги твои перед Богородицей. На сем месте, где мы с тобой разговоры ведем обитель, поставишь, наречешь Солочинской. В ней в Храме Рождества Богородицы и схиму примешь. Быть тебе князем-монахом с того времени под именем братским Иоаким.
Вечный мир между Дмитрием и Олегом, развязал руки обоим.
Мария из своего теремка под стенами Зачатьевского монастыря с неодобрением смотрела на все, что вытворяли Дмитрий и Владимир. Не раз запиралась она келейно с княгиней Евдокией, и вела долгие вечерние разговоры. Князь и брат его давно забыли тропинку к ее крыльцу. Но то нимало не заботило Деву Ариев. Пролетом заносило сюда Сергия, когда мотался он, собирая земли вкруг Москвы, да навещал комтуры и к ромы братские. Но Мария сидела в своем углу тихо, как мышь в овине, зачастую даже забывая навещать так любимых ею сестер в обителях, обильно разбросанных по московским холмам над Смородиной-Дон-рекой.
Так бы и забыли про нее и ее дев воинов, но не было покою на базарах и торжищах Великого Новогорода. Не могли спокойно его садки, гости да жиды, смотреть, как растут и богатеют города по Волге-матушке. Напрочь забыли на его ярмарках и широких площадях слово Лучезарной даденное, что не будут, впредь летать по синим волнам широкой реки юркие ушкуи. Забыли внуки Васьки Буслаева, как отпустила тогда она их на берегу заснеженной реки, слово взяв заветное, не трепать города по ее берегам ни зимой на санках легких, ни летом на стружках вертких. Опять собрался ушкуйный Новгород, науськанный ненасытным людом торговым, под вечевой колокол. Опять закричали голоса, о богатстве Костромы и Твери, о сундуках, добром забитых, о девках подросших, ушкуйниками не мятых, о силе и ловкости ватаг новгородских, и о лени и неповоротливости дружин городских. Потонули в бахвальстве и крикливости трезвые голоса, о том, что теперь порядок на реке братские дружины чтут, что у кажного городка и посада стоит обитель отроческая, где мечи остры, а братья быстры. Нет, не услыхали этих голосов на большом торгу, да и колокол вечевой, кем-то раскаченный, заглушил слова трезвые. Полетели по широкой груди волжских просторов ушкуи новгородские. По Волге, по Ветлуге, по Каме. Пожгли Кострому, да Вятку, разграбили Тверь да Торжок. Подлетели к Нижнему Новогороду, взяли город на меч, да сожгли. Крутнулись – взяли Казань и Ярославль, наплевав на ордынский запрет, и пошли по Волге вниз, к Сараю, разбивая и грабя гостей-купцов. Вылетели к Астрахани. Астраханский хан – хитрая лиса. Гостей принял, вином хлебом потчевал. Ночью пьяных избил. Из черепов вкруг стен загородку сделал, пообещал, еще раз ордынский запрет нарушат, колокольню из черепов сложит. Мало будет, сам в Новгород наведается – остаток добрать.
Ушкуйники переждали зиму и стали набирать новую ватагу. Мария не выдержала. Собрала ополчение со всех городков и посадов, взяла малую братскую дружину, посадила на коней сестер вравроний. И, геть к Новогроду. Вспомнили тогда на торжище, кому челом били о прощении своем, кому слово давали. А слово не воробей – вылетит, не поймаешь. Стали мира просить у Лучезарной. Поздно!
Озлобились новгородцы, опять же подзуженные с торговых слобод, предместья свои пожгли, в запале более двух десятков монастырей, что вкруг стояли, подпалили. В осаде отсидимся, не такое видывали, пусть своих баб учит! Шелестело по улицам неизвестно кем пущенное слово. Но утром когда увидели рати на холмах у города, да черные жерла тюфяков и пищалей поняли, что пощады не будет. Сами оторвали головы зачинщикам и закоперщикам, сами поклали в мешки и повезли Аринии с поклоном. Мария крови не жаждала, страшный дар приняла, приказала похоронить по обычаям. Наложила на город оброк золотом и черный бор, в откуп медвежьим родам, что в Орде крови жаждали. Знала, по алчному люду торговому оброк сильнее ударит, клюнет хуже, чем красный петух. Задушила земское своеволие. За счет земских родов отстроила назад все обители, обложив своенравный и разбойный город со всех сторон кромами и комтурами. Опутав его мытнями и сороками.
Пока разбиралась с отступниками, митрополит московский, киприянов выкормыш, направил своих псов в городок Псков и северные земли, где еще теплилась Вера старая волховская. Псы его прискакали, не разобравшись, всех в Волхов пошвыряли. Мария такое стерпеть не могла. Сколько раз говорила, дорога волхвам на костер, что бы души в Прий улетали. А эти в воду. Приехала митрополита собственной саблей распластала. Псов его вравронии порвали. Только успокоилось все. Так нет Дмитрию шлея под хвост. Что они там с Владимиром не поделили, кто ж его знает? Но видимо не по душе пришлось своевольному князю, что стал Владимир старые обряды помнить и старые законы блюсти, вспомнив, по указу Сергия, что он еще и князь Боровский. Пока ездил Владимир Храбрый в Белозерские земли на древние капища, Дмитриевы дружинники похватали именитых бояр и воевод медвежьих родов, кого в поруб заточили, кого прибили сильно, кого сослали невесть куда. Князь Боровский вернулся с дружиной и мало что столицу, Великий Владимир на меч не взял. Мария примирила. Усадила за стол заставила грамотку обоих подписать, в коей братья клянутся в верности и дружбе друг-другу, и в коей Владимир Храбрый на трон отцов на старшего место корысти не имеет. Чаша терпения ее была переполнена. Утром гонец в волчьем малахае полетел в сторону обители преподобного Сергия.
Вечером в теремок в глубине березовой рощицы юркнули трудно различимые в сумерках тени.
– Мир дому сему, – Откидывая капюшон серого неприметного плаща, сказал гость. И перекреститься-то не на что, – Поискав глазами образа, про себя добавил он.
– На меня перекрестись, – Вышла на свет Мария, – Перед кем Ваньку валяешь преподобный? Передо мной или сестрами моими? Али перед Ослябей и братьями своими?
– Перед собой, – Примирительно сказал Сергий, – Почто звала?
– По делам скорбным. Садись, в ногах правды нет.
– Говорят, что ноги волка кормят!
– Так то волк, а ты почитай даже не медведь, – Сразу укоротила Мария, – Садись. Сестры дайте взвару горячего. Вроде май на дворе, а холодок тянет как осенью. К смерти видать холодом повеяло.
– К какой смерти? Ты говори Сиятельная. Ты у нас завесу времени рукой отодвигаешь, – Нетерпеливо подогнал Ослябя.
– К смерти человека великого. Чую я разболеется скоро Великий князь и прискорбен будет вельми. Надоть душу ему подготовить, – Прикрыв глаза, как бы глядя сквозь пелену, сказала Мария.
– Какая смерть, да болезнь. Князю и сорока еще не стукнуло. Да и крепок он, аки дуб под солнцем, – Возразил ей Сергий.
– Снаружи крепок, а внутри гнил, – Отрезала хозяйка, – На груди его жаба сидит. Жаба корысти, сребролюбия и гордыни непомерной, – Повернулась к Евдокии, сидящей с огромным брюхом в тени, – Али я не права, крестница? Ответь, ты его сыном брюхата, тебе за него слово молвить.
– Права. Ты всегда права Мать Заступница, – Тихо ответила княгиня, – Тот, кто во мне соврать мне не даст. Да и ты у нас берегиня не рода нашего, а единственно Земли русской. Тебе лучше знать, как ее беречь.
– Значит, болен князь… – Нараспев как бы про себя повторил Сергий, – Смертельно болен. Тогда надоть нам решить в чьи руки будем власть передавать? Диктуй Мать Ариев.
– Пишите. Так князь сказал, – Она начала диктовать, – «Послушайте меня все. Вот и отхожу я к господу моему. Ты же, дорогая моя княгиня, будь детям своим за отца и мать, укрепляя дух их и наставляя все делать по заповедям господним: послушными и покорными быть, бога бояться и родителей своих почитать, и страх пред ними хранить в сердце своем во все дни жизни своей». А сыновьям своим сказал: «Вы же, сыны мои, плод мой, бога бойтесь, помните сказанное в Писании: «Чти отца и мать, и благо тебе будет». Мир и любовь между собой храните. Я же вручаю вас богу и матери вашей, и в страхе перед нею пребудьте всегда. Повяжите заветы мои на шею себе и вложите слова мои в сердце ваше. Если же не послушаете родителей своих, то вспомните потом написанное: «Проклятие отца дом детей его разрушит, а вздохи матери до конца искоренят». Если же послушаете – будете долго жить на земле, и в благоденствии пребудет душа ваша, и умножится слава дома вашего, враги ваши падут под ногами вашими, и иноплеменники побегут пред лицом вашим, избавится от невзгод земля ваша, и будут нивы ваши изобильны. Бояр своих любите, честь им воздавайте по достоинству и по службе их, без согласия их ничего не делайте. Приветливы будьте ко всем и во всем поступайте по воле родителя своего», – Она перевела дух и продолжила, как бы читая с листа, – И боярам своим сказал: «Подойдите ко мне, да поведаю вам, что совершил я в жизни своей. Старцы – что отцы мне были, средних лет мужи – словно братья, молодые же – как дети. Знаете привычки мои и нрав: при вас я родился, на гл