азах у вас вырос, с вами и царствовал и землю Русскую держал двадцать семь лет, а от рождения мне сорок лет. И воевал с вами против многих стран, и супротивным страшен был в бранях, и поганых попрал божьей помощью, врагов покорил, княжество укрепил, мир и тишину на земле водворил. Отчину свою, которую передал мне бог и родители мои, с вами сберег, чтил вас и любил, под вашим правлением свои города держал и великие волости. И детей ваших любил, никому зла не причинял, ничего силой не отнимал, не досаждал, не укорял, не разорял, не бесчинствовал, но всех любил и в чести держал, и веселился с вами, с вами же и горе переносил. Вы же назывались у меня не боярами, но князьями земли моей. Ныне же вспомните о словах своих, сказанных мне в свое время: «Должны мы, тебе служа и детям твоим, за вас головы свои сложить». Скрепите их правдою, послужите княгине моей и детям моим от всего сердца своего, в часы радости повеселитесь с ними, а в горе не оставьте их: пусть сменится скорбь ваша радостью. Да будет мир между вами». Все. Записали?
– Стой, Лучезарная! Мы что с Ордой вопрос о Великом князе решать не будем!? – Не сдержался Ослябя.
– Нет! – Отрезала Мария, – Хана позовем, что б он у наследника при помазании справа постоял и все! А теперь уделы делить будем. Тебе слово Сергий.
– Так! – Сергий опешил. Он понял, теперь она всех вяжет против Орды, против Земства и против всех, крякнул, но начал размеренно, – Старшего сына Василия благословить "своей отчиной великим княжением" на Великое княжение на стол Владимирский. Кроме того, отписать Василию Коломенское с волостями, что традиционно, принадлежат только наследнику великого княжения и "старейший путь в городе" и половину городских пошлин. Вторую половину передать остальным младшим сыновьям. А также выделить им уделы. Князю Юрию – Звенигород и Галич, князю Андрею – Можайск и Белоозеро, князю Петру – Дмитров и Углич. А так же выделить волости младшим Ивану и Константину и княгине Евдокии.
– Постой отче, – Ослябя сделал возражающий жест, – А как же Правда. Младшие сыновья должны в изгои идти.
– Впредь такого не будет! – Сказал, как отрезал Сергий и закончил, – А по грехом отымет Бог князя Василия, а хто будет под тем сын его, ино сыну княжить Васильев удел…. Без Орды!!
– Без Орды!!! – Эхом повторила Мария, ставя на этом жирную точку, и добавила, – А переменит Бог Орду, князья Русские не имут давати выхода в Орду, и каждый возьмет дань на своем уделе, то тому и есть!
Дмитрий Донской как-то сразу скукожился, захворал и через пять дней повелел всем быть у него в палатах. Все эти пять дней он с кровати широкой не вставал, таял как свеча в храме, на пятые день попросил квасу и переодеть его в чистое. Отходил тихо и без больших мук. Оглядел сыновей и дочерей, что стояли возле него и нежно посмотрел на Евдокию, стоящую у изголовья. Собравшимся у смертного одра боярам и челяди, попросил зачитать свое послание к ним, простился со всеми, прощения попросил. Что-то шепнул Сергию. Поцеловал руку Марии, взглянул в ее бездонные синие глаза с мольбой и вопросом и, не найдя в них ответа и сострадания, тихо отошел в мир иной. Она закрыла ему глаза и незаметно, пока никто не видел, поцеловала в лоб, шепнув «Упокойся с миром». Евдокия припала к телу, но глаза ее были сухи. Двенадцать детей родила она ему. Берегла род как могла. Теперь ей его дальше беречь. Одной.
Жарким летним днем в стольном городе Владимире, что на Клязьме на отчий стол в старшего место был поставлен сын Дмитрия Василий. Как и говорила Мария, от Орды приехал посол Шахмат, постоял у трона с правой стороны. Был нимало удивлен, когда рядом с Великим князем увидел стоящих девять соправителей из высшего боярства и Деву Ариев. Намотал на ус, что ныне в Залеской Руси по старым законам при круглом столе государь сидит. Пусть и мал пока тот стол, но порука в нем нерушимая. Принес ту весть в Орду, чем нимало озадачил ханский совет. Теперь на московские кромы наскок делать, почитай со всей Русью тягаться.
Евдокия же снарядила посольство к Витовту. Во главе поставила Марию. Та посольство довела до Вильненского холма, благословила на сватовство, сама в тень ушла.
Витовт пред посольством гоголем ходил, укорял, что, мол, старых богов забыли, что на Ромовах в Залесье уже и зничи не горят. Кочевряжился, как он дочь свою красавицу в руки чужих людей, веры не чтящих, отдаст. Ночью к нему в опочивальню явилась Мария в одеянии посланницы Матери Лесов, напомнила, кто его из лап Ягайлы выдернул, когда он в лесном замке смерти неминучей дожидался. Витовт сразу узнал среди свиты Марииной, ту берегиню Елену, что считал Ягайлой замученной. Пал на колено, целовал руку ей. Потом целовал край зеленого платья самой Марии, клятву давал, что все выполнит, как Боги велят. Утром дал послам согласие, приказал дочке своей Софье готовится к свадьбе с Великим князем Владимирским, снарядил поезд свадебный.
Мария осмотрела невесту со всех сторон, в баню сводила, осталась довольна. Благословила молодую, в напарницы и наперсницы ей отрядила Елену, чем вызвала благодарный взгляд Витовта, отошла в угол палаты и пропала, как и не было. Более ее в посольстве никто не видал, да и забыли о ней тут же. Умела она такие штуки проделывать.
Свадьбу сыграли лихо и весело. Евдокия всплакнула в уголок платка. Помолилась Богородице. Все на Руси становилось на свои места.
Мария заметила эту рощу давно. Башню старого волхва Кривее-Кривейто было видно из замка Гедемина хорошо. Ходили легенды, что на камнях этой башни есть письмена. Руны говорили посвященным в их тайну, что как только выпадет последний камень башни, пресечется род великих князей Литовских. Правда Мария считала, что это волхвы туману напустили, но зато дружины княжеские башню обходили стороной. Она направила своего иноходца к священному дубу, у корней которого горел священный знич. Спешилась, шагнула к дубу. Шипение змей Богини Артемиды известило ее, что капище не покинуто. Она громко сказала:
– Бирута! Бирута выходи, чего в листве прячешься!
– Это кто? – Раздался удивленный голос, – Это кто знает, что я здесь? Мария ты что ли? Пропащая душа, – Из темноты дубовой рощи вышла жрица-войделотка в старой одежде ведуньи.
– Я, я. Выходи не хоронись. А то всем в уши напела, что тебя Ягайловы дружинники в реке потопили. Думала и я в такие басни поверила. Где ж это видано, что бы Артемидову жрицу и голыми руками взяли! – Мария расцеловала ее в обе щеки, – Ты одна здесь?
– А ты? – Вопросом на вопрос ответила Бирута.
– Я одна. Алена со мной была, та, что сына твоего Витовта из Кревского замка вытащила, так я ее с внучкой твоей Софьей на Русь отправила, невестой к Василию Владимирскому. А Угрюмы мои на капища не ходят. Не любят они этого.
– Да и мы их не любим. Волкодлаков твоих. Одна ты их привечаешь. Аленка значит, Софью теперь бережет. Хорошо. Да я-то не одна. Ко мне вот подружки заскочили. Ты их знаешь. Любимицы твои. Мария Венгерская да сестра ее Ядвига. Ты заходи на полянку-то, чего стоишь.
– Захожу коли, зовешь, – Мария проскользнула в незаметную щель меж деревьев и вышла на зеленую полянку, где сидели вкруг накрытой скатерки две знатные дамы, завизжавшие при ее появлении, как девочки подростки при виде подарков.
– Тихо! Тихо вы шалопутные! – Шутливо отмахнулась от них Мария.
День прошел в разговорах. О том, что Ядвига вышла замуж за Ягайло, а Мария за Сигизмунда и обе тянут долю приручения своих диких мужей к воле богов. О том, что все равно те иногда взбрыкивают, как норовистые лошади и поднимаются на дыбы. И о том, и о сем. И про то, что теперь не осталось ведуний и ведьмочек, что знахарки и знахари престали лечить народ. Что старые волхвы заперлись в башне и отошли от мира суетного. Главное о том, что не сегодня-завтра вырубят ромову и погасят священный знич, потому как все переходит в веру новую. Да и Бог с ним! Подвели итог. Поплакались друг дружке на свою долю, попеняли на мужиков, расцеловались. Мария спросила у Бируты, где здесь Переход, попрощалась и перекинулась в Шотландию, кликнув своих Угрюмов.
Там на вересковых полях должна была ее ждать Жанна.
Глава 3Королева эльфов
Если ты жалеешь, что не насытился жизнью, то и тысячу лет прожив, будешь испытывать чувство, будто твоя жизнь подобна краткому сну.
Она очутилась в чаще леса у серого мшистого валуна, вокруг которого стояли такие же серые камни. Сразу поняла, что это старое капище. Угрюмы уже стояли рядом. До ее уха донеслись какие-то мелодичные звуки. Судя по тому, как напряглись Угрюмы, они тоже услышали эту волшебную песнь. Прислушавшись, Мария поняла, что где-то поет менестрель, играя на лютне. Знаком она дала понять Угрюмам, что бы они оставались здесь в чаще, а сама направила коня к просвету между деревьями, выехав на едва заметную тропку, ведущую вдоль звонкого чистого ручья. Тропка вывела ее из леса. Выехав из-под навеса ветвей, Мария увидела, что день был солнечный, ясный и свежий. Деревья на опушке покрылись молодой листвой, а земля под деревьями – пышным ковром мхов. Под большим тенистым деревом сидел тот дивный певец, лениво перебиравший струны лютни. Мария направила коня к нему. Она была чудо как хороша сегодня. В охотничьем платье из блестящего шелка цвета молодой травы и в бархатном зеленом плаще. Ее длинные золотисто-огненные волосы рассыпались по спине, а драгоценный венец с зеленым изумрудом горел на солнце. Конь легко ступал между деревьями. Седло на нем было из слоновой кости с ярко-алым чепраком, подпругой из крученого шелка и хрустальными стременами. Золототканые поводья были украшены серебряными бубенчиками, а с каждой пряди конской гривы свешивался серебряный валдайский колокольчик. Менестрель услышал их тихий звон и вскинул голову. Он увидел всадницу и обомлел. Она была так прекрасна, так роскошно одета и держалась, так царственно величаво. Должно быть, она выехала на охоту – через плечо у нее висели охотничий рог, лук и колчан со стрелами. Всадница поднесла рог к губам, и на ее зов из леса выбежали четыре матерых волкодава, даже скорее волка и сели у ног ее коня.