Старик был в нескольких рядах от меня. Он не оборачивался, опустившись теперь на колени и вырывая сорняки, паутиной оплетающие могилу.
Небо казалось здесь больше. Кладбище, испещренное редкими деревьями и тысячами надгробий, тянулось во все стороны. На востоке облака сгущались, как темный дым, и таксист посоветовал мне поторопиться: по рации передали сильную грозу.
Я неуклюже выбралась, стараясь не наступать на могилы и думая о том, какую чудесную мишень для снайпера я сейчас собой представляю. Всего на миг, но совершенно всерьез мне захотелось вскинуть руки и закричать: «Да пристрели же меня!»
Чтобы все наконец закончилось.
Вместо этого я замедлила шаг, как и положено скорбящему посетителю с довольно безвкусным пластиковым венком из белых орхидей, который я купила в одном из цветочных магазинов, сгруппированных вокруг кладбища.
Венок сейчас выглядел глупо и фальшиво во всех смыслах этого слова.
Продавщица тут же определила во мне новичка и презентовала ламинированный список «Десять цветочных правил, принятых для кладбищ Чикаго», после чего проводила в помещение с искусственными растениями, ведерками и крошечными пластиковыми статуэтками Девы Марии, Иосифа и ангелов, усаженных на длинные палки. Я послушно рассматривала букеты, думая о том, что эти христианские святыни наверняка штамповались в Китае последователями буддизма.
Я отказалась от святых дев, взиравших на меня с упреком, и выбрала золотистого пластикового ангела, размышляя о том, сколько тысяч таких экземпляров медленно разлагается сейчас в земле местных кладбищ.
Теперь я жалела, что не прислушалась к первой своей мысли о единственной розе, какой бы банальной она ни была. Черт бы побрал правила кладбищ в Чикаго, запрещающие живые цветы! Моя нога просела в мягкую ямку под травой, в том месте, где десятью футами ниже лежала чья-то голова. Я вздрогнула и молча извинилась перед Питером Теодором Островским, который опочил здесь в 1912 году.
К тому времени как моя тень накрыла ее могилу, старик уже избавился от большей части травы и клевера, очистив крошечную квадратную плиту на земле.
Сьюзен Бриджет Адамс
Нашему ангелу, все еще стремящемуся вверх
3 января 1977—19 января 1980
— Ей нравилось лазать по деревьям, — сказал отец Сьюзи. Он все так же стоял на коленях, глядя вдаль, словно не осмеливаясь обернуться. — Стоило недосмотреть, и она уже сидела на вершине старого дуба на заднем дворе. Я должен был за ней проследить. Но я зашел в дом, всего на секунду.
Всего на секунду.
Однажды я консультировала убитую горем девушку, чья годовалая сестра утонула в бассейне на заднем дворе, во время вечеринки, пока все взрослые стояли вокруг, болтали и попивали вино.
Шесть месяцев назад шайеннский первоклассник погнался за своим футбольным мячом и угодил прямо под колеса курьерской фуры в тот миг, когда его мать шагнула в дом, чтобы забрать звонящий мобильник со столика в коридоре. В первый же день на ранчо он просто потребовал поднять его из инвалидного кресла в седло.
Всего на секунду, говорила мне его мать, а теперь ему до конца жизни придется шагать на протезе.
— Три месяца она пролежала в коме, — сказал мистер Адамс. — Мне кажется, так только хуже. Когда у тебя есть надежда.
Он перекрестился и с трудом поднялся на ноги, опираясь на трость. Я инстинктивно потянулась помочь ему. И внезапно вспомнила, что ему всего шестьдесят. Он еще не старик. Это горе высушило его.
Я не знаю, кто из нас сделал первый шаг.
Но мы стояли там, два незнакомца, крепко обнявшиеся на одиноком холме, пока не начался дождь.
Глава 23
Я пообещала таксисту пятьдесят долларов сверху за то, что он перестанет сигналить и позволит нам воспользоваться зеленым полосатым зонтом для гольфа, поселившимся в багажнике благодаря забывчивости кого-то из пассажиров.
Дождь не переставал, но, лишив таксиста удовольствия подслушать наши истории, мы с Альбертом Адамсом устроились на кованой скамье у могилы его дочери.
Было несложно уговорить его на эту встречу, несмотря на то что я была для него всего лишь незнакомым голосом в телефонной трубке, рассказывающим невозможную историю. Частично я говорила ему правду, частично лгала, сказав, что лишь недавно обнаружила, что мой номер социального страхования совпадает с номером Сьюзи из-за какой-то бюрократической ошибки. Я сказала, что хочу узнать, родная ли я своим родителям, и надеюсь, что он сможет помочь мне найти ответы на некоторые вопросы.
Он, похоже, не удивился. Сказал, что собирался сегодня на кладбище. И с радостью встретится со мной у себя дома, в пять, за обедом с одной из своих дочерей.
— Я не был здесь уже много лет, — признался он, вытирая для меня скамью носовым платком. — Все изменилось. Но боль осталась той же. Кажется, это мой последний визит сюда.
Я села рядом с ним, и мокрый ветер растрепал мои волосы, бросая их в лицо, чему я даже обрадовалась. Я не спеша заплела волосы в длинную косу и обернула вокруг головы. Хадсон всегда говорил, что эта прическа девчонки из прерий напоминала ему времена, когда он учился в католической школе. Иными словами, мне шло.
Отец Сьюзи представился, крепко пожав мне руку костистой ладонью с бумажно-тонкой кожей.
— Пожалуйста, зовите меня Эл, — попросил он.
Он настоял на том, чтобы укутать мои голые плечи своим свитером, и на том, что сам будет удерживать зонтик над нашими головами.
— Я много лет ждал этого звонка, — сказал он мне.
— Вы обо мне знали?
— Я знал, что номер Сьюзи отдали кому-то по программе защиты свидетелей. Но мне всегда хотелось подтверждения, хотелось увидеть собственными глазами, что жизнь Сьюзи продолжилась в ком-то другом.
— И вот она я. — Мне действительно было неловко. Я не стала изображать удивление, когда он упомянул о программе защиты свидетелей, но Эл, похоже, этого не заметил.
— Да, и вот вы. — Он взволнованно улыбнулся. — Мне нравится думать, что я могу увидеть по глазам душу другого человека. Ваша душа сияет.
Дождь прекратился, и он уложил зонт на землю. Открыл бумажник, распухший от множества школьных фотографий своих тринадцати внуков, чтобы я могла на них полюбоваться. Его дешевые туфли, наверняка из «Волмарта», изначально не могли похвастаться хорошей формой, а теперь еще и промокли. Он сказал, что ему нужно торопиться. Он не хотел пропустить автобус в 16:13.
Прямо на глазах он словно съежился. Дождь снова закапал, а мне так не хотелось, чтобы он подхватил воспаление легких. Пришлось настоять на том, что теперь моя очередь держать зонт. Я боялась упустить время.
И вот девочка со светлой душой решилась нажать на свидетеля.
— Прежде чем уйти… Вы не могли бы сказать, почему мне пришлось исчезнуть?
Эл прикрыл глаза, заставляя себя вернуться в тот ледяной январский день, когда он хоронил свою дочь.
Через несколько часов после похорон Сьюзи у них появился мужчина в костюме, сказал он. Просочился между соседями, которые за кухонным столом поглощали куриную запеканку и красные бисквиты.
— Он был крупным мужчиной. Властным. И ему явно было некомфортно в костюме. Кажется, он надел его лишь из уважения к смерти Сьюзи. Я подошел представиться, поблагодарить за сочувствие. Я принял его за одного из коллег моей жены.
— Но он не был ее коллегой.
— Он спросил, можем ли мы поговорить наедине. У нас был маленький дом. С тех пор мы его перестроили. А тогда мы надели пальто и вышли на заднее крыльцо, он предложил мне закурить. И рассказал, что работает в программе защиты свидетелей. Сказал, что они сожалеют об уходе Сьюзи и что время неподходящее, но правительству нужен номер ее социального страхования. Номер понадобился для другого ребенка. Его команда не хотела обращаться по прямым официальным каналам, чтобы не засветить номер. Он не говорил вслух, но я понял, что речь идет о мафии. Он действительно волновался о том, что правительственных клерков смогут подкупить.
Гром прокатился над нами, как удар басов через усилитель. Я почти не слышала его. Дождь холодными иглами колол наши бока. Я наклонила зонт, заслоняя нас от ветра, и подалась вперед.
— …Он сказал мне, что пытается спасти ребенка, который еще даже не родился. Что о ребенке знают всего несколько людей. Звучало это отчаянно и было вполне похоже на правду. Тогда нельзя было найти ни одной газеты, где не было бы статьи о продажном политике или неопознанном теле, найденном в воде. Я никогда не забуду Даниэля Сейферта, продавца стеклопластика из Бенсенвилля, который был готов свидетельствовать против мафии. Его застрелили на глазах у жены и ребенка. И Джои Клоуна они поймали всего пять лет назад. Помните это дело?
Я кивнула. Но он, похоже, не заметил.
Его лицо стало еще на оттенок бледнее. Тоненький голосок в моей голове просил меня перестать, быть любезной, отпустить его домой к обеду с дочерью.
— Я спросил его: «Почему вы пришли ко мне?» Он ответил, что я оказался нужным человеком в нужное время. Сказал, что я благородный и честный гражданин. Он знал, что я ветеран вьетнамской войны.
Эл прочистил горло.
— Мне хотелось ему поверить. Как бы я ни злился на его вмешательство… наша Сьюзи только упокоилась в могиле… Но мне нужно было какое-то оправдание. Я ведь только что убил свою дочь.
— Вы не можете винить себя… — начала я бесполезное утешение, которое никогда не использовала со своими пациентами.
Но мистер Адамс потерялся в прошлом и не слышал меня.
— Я не хотел отдавать жизнь моей дочери, но он работал, как отбойный молоток. У меня было чувство, что от моего согласия ничего не зависит, а если я откажусь, то лишь поставлю под угрозу близких.
— И вы согласились?
— Я солгал бы, если бы скрыл, что он получил согласие, когда протянул мне конверт с десятью тысячами долларов. Двадцатками. Он знал, что мы нуждаемся в деньгах. Меня уволили с работы. Моя жена была на шестом месяце беременности. И через три дня после смерти Сьюзи у нее начались кровотечения. От стресса. Врач запретил ей работать, иначе она могла бы потерять и второго ребенка.