Я называла это молчаливым криком.
Тишиной перед жутким ревом.
И когда он разревелся, я не знала, что рухнет первым — сам Джек или наш дом.
Жди, убеждала я себя. Не мешай. Ему нужно выпустить все это наружу.
Прошло меньше минуты, а Джек уже просто тихо плакал.
Я перевела дыхание.
— Джек, ты в моей гостиной. Ты в безопасности. Все плохие вещи произошли уже много лет назад. Хоббит больше не может тебе навредить.
Он с подозрением покосился на окно.
— Он где-то там. Ты врешь.
— Он сюда не придет. Хадсон его не пустит. Все будет хорошо. Ты правильно сделал. Что спрятался.
— Да на хрен! — Он грубо меня оттолкнул и швырнул пульт в камин. Брызнули осколки пластмассы.
— ПТСР,[33] — пробормотал Хадсон. — Я на такое насмотрелся.
— У меня есть идея, — сказала я Хадсону. — Не вполне по учебнику. Но мне нужно подняться наверх. Пожалуйста, поговори с ним.
Я побежала в спальню, включая по пути все лампы. Пришлось вытрясти все содержимое рюкзака, но я нашла то, что искала. Снизу слышался тихий голос Хадсона.
А потом я снова опустилась на колени перед Джеком, силой вкладывая ему в руку фотографию из Идабели, штат Оклахома.
— Это те люди, Джек? Я нашла фотографию в деле Дженнифер Куган, которую убили в Идабели. Джек, ты помнишь Дженнифер?
Ты помнишь, где ты находишься? Давай, Джек, возвращайся.
— Эти два чужака были в городе примерно во время ее убийства. Их потом так и не нашли.
— Я рисовал эту татуировку, — тихо сказал он, ткнув пальцем в плечо великана. — Изводил на нее целые коробки мелков. И у меня отобрали мелки.
Я ощутила прилив злости на то, что его заставили держать весь этот ужас у себя в голове.
На то, что взрослые — опекуны — использовали такие разрушительные формы контроля.
Я положила руку ему на колено.
— Джек, убийство твоей семьи, убийство Дженнифер… между ними шесть лет разницы. И тысячи миль. Но они связаны. Ты поможешь мне, Джек?
Глава 30
Единовременная мощная психологическая травма.
Если дети в таком раннем возрасте становятся свидетелями настолько ужасной жестокости, это может привести к структурным изменениям в развивающемся мозгу.
Лекарства и терапия, если бы их начали применять на следующий день после того, как маленький Джек увидел смерть отца, могли бы исправить это — но не факт — в самом начале. А теперь? Теперь от них столько же пользы, сколько от зашивания раны прядью своих волос.
Я провела Джека в ванную и вытащила чистое полотенце и мочалку. Выдвинула ящик, достала расческу и новую зубную щетку. Его синяя рубашка-поло промокла от пота и пахла, как сыр с плесенью. Я нашла папины рубашки в шкафу и повесила одну на крючок за дверью ванной.
А потом закрыла за ним дверь и просто ждала.
Джек вышел. Его глаза покраснели, волосы были мокрыми и гладко зачесанными назад. Ему явно было не по себе.
— Простите за то, что я тут натворил, — он указал на гостиную. — Раньше такого не было.
Я ему не поверила.
— Ладно, — сказала я. — Хадсон варит нам кофе.
Он пожал плечами. И снова возвел между нами стену.
На кухне Хадсон поставил перед нами три дымящиеся чашки с кофе. Я обводила пальцем белый кружок на столе, в том месте, куда бабушка долгие годы ставила свой стакан с ледяным чаем. Каждый день, ровно в три.
— Ты Мэддог. Это ты отправил мне слайд-шоу. Ты рассказал о моей маме каким-то очень плохим людям.
Из-за тебя все, кого я люблю, оказались в опасности.
— Я думал, что ты заслуживаешь немного ясности. Я хотел разозлить твоего отца и выяснить правду об убийстве моей семьи. Энтони Марчетти там не было. Но он сознался.
Прямолинейный, упрямый. Уже не ребенок.
— Ясности? Не получила я никакой ясности! Почему ты просто не рассказал кому-нибудь, что ты там видел?
Хадсон пнул меня под столом. Но я знала, что делаю.
— А кто поверит перепуганному четырехлетке? — огрызнулся Джек. — Я читал отчеты психиатра. Она писала, что я все превращаю в сказку, чтобы смириться с происшедшим. Что я придумал Хоббита. Что это проекция меня самого, что я виню себя в смерти брата. Татуировка означала мое разбитое сердце. И прочая психологическая хрень. Я уверен, ты с ней знакома.
Он выглядел побитым, выдохшимся. Мертвенно-бледная кожа. Темные мешки под глазами. Я размышляла, насколько безопасно его пребывание вне клиники.
— Моя жизнь была полным дерьмом с тех пор, как меня вынули из шкафа и вынесли из дома в пластиковом мешке. Неделю спустя они похоронили мою семью. Пять гробов. Мой был пустышкой. Туда положили мешок с песком, а сверху воткнули надгробие. Они изменили мое имя и сунули в детский дом вместо программы защиты свидетелей. И ни одна из семей, в которых я жил, не захотела меня усыновить. Слишком опасно.
— Ты сказал, что ты репортер, — я пыталась отвлечь его от темы. — И учился в Принстоне.
— Я и учился в Принстоне. Набрал 1590 баллов в результате академического оценочного тестирования. И чем я не репортер? Это моя история, Томми. Ты моя история.
Он наклонился ко мне с грустной улыбкой.
— Столько лет и столько тупиков. И вот, несколько месяцев назад, мне наконец повезло. Кое-кто из тюрьмы Стейтвилл нашептал мне, что Марчетти очень интересуется одной девочкой с воли. Ему присылали твои фотографии. Годами.
Первой моей мыслью было: неужели мама? Неужели это она посылала убийце мои детские фотографии?
— Я валю отсюда, — внезапно сказал Джек.
— Не уходи пока, — попросила я. — Поговори с моим… с Марчетти. Я могу тебе помочь.
— Ты меня что, не слушала? После моего визита твой папаша отправил своих быков-наемников в подземный гараж — объяснить мне, что лезть не стоит. Мне не нужна твоя помощь. Я наконец получил их лица. Доказательства того, что Хоббит и Великан существуют. Впервые за долгие годы я верю, что они не продукт моего больного воображения. Что я не сошел с ума. Этого мне достаточно.
Я не успела ответить: зазвонил телефон на кухне. Стационарный телефон на стене у нашего холодильника.
Один звонок.
Второй.
Третий.
Три раза. И нас было трое, но напряжение в комнате заставило нас застыть, как кукол на игрушечном чаепитии. Зазвучал папин голос с автоответчика, резкий, словно все это время он слушал наш разговор. А затем раздался другой голос. Раздраженный.
Томми? Сними трубку. Ты там? Я не ошибся номером? Это Джеймс. Тот парень, которому ты отправила с курьером палец.
Эти слова сломали заклятие. Я спрыгнула со стула, опрокинув его на пол, и рванулась к трубке.
— Это я. Я здесь. — Я соскользнула спиной по стене и села, закрывая ладонью трубку, чтобы лучше слышать и заглушить Джека и Хадсона, хотя единственным звуком в комнате было гудение холодильника.
— Хочешь узнать о детском пальце, том самом, ради которого мне пришлось отодвинуть в очереди шесть других дел, за которые мне, вообще-то, платят? — Джеймс, мой сокурсник и друг по университету Техаса, считал, что должен искать лекарство от рака, а не сопоставлять ДНК и родословные собак для богатых владельцев, и в принципе не любил этот мир.
— Расскажи мне, — сказала я. — Пожалуйста.
— В нем содержится высокая концентрация гемигидрата сульфата кальция. Или же, позволь перевести для обывателей… Твой палец слеплен из штукатурки.
Когда я повесила трубку, мое лицо было красным и потным.
— Друг, — неуклюже объяснила я.
Джек потянулся и встал. Хадсон собрал кружки и поставил их в раковину. Затем мы вместе проводили Джека до двери. Хадсон так и не выпустил из рук пистолет.
Все не могло закончиться на этом.
— Где твоя машина? — внезапно спросила я у Джека.
— Возле пруда.
Интересно, не собирался ли он загнать джип в воду и утонуть вместе со всем его содержимым?
У самой двери Джек обернулся и посмотрел на меня с жалостью.
— Мы с тобой теперь совсем одинаковые.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты больше никогда не почувствуешь себя в безопасности.
А затем он ушел, направляясь в поля. Растворился между деревьями.
Тот факт, что у детей гибкая выносливая психика — всего лишь живучий миф.
А следующий двадцать один час я проспала.
И проснулась от щелчка включившегося кондиционера — холодный воздух погладил ту половину моего тела, которая не была укрыта простыней.
Я посмотрела на радиочасы у кровати. 6:08.
Хадсон лежал неподвижно в паре футов от меня, вдыхал и выдыхал в спокойном сонном ритме.
Первая мысль добрела до моего сознания.
Интересно, смог ли Джек прогнать своих монстров? Избавиться от них, ради нас обоих. Фотография Хоббита и Великана исчезла вместе с ним.
Вторая мысль: нужно прочитать мамино письмо.
Я соскользнула с кровати, задрожала в одной футболке и трусиках, и завернулась в покрывало с Кроликом Питером, прежде чем спуститься вниз.
Кухня была безупречна. Три кофейных чашки с прошлой ночи были вымыты и сохли на кухонном полотенце. В центре стола стояла банка из-под майонеза — с букетом свежих маргариток и пурпурных гвоздик из маминого сада — жизнерадостных цветов, которым нипочем была даже изнуряющая жара, не говоря уж о замороженной атмосфере, оставшейся в доме после похорон.
Работа Сэди. И маленькая пурпурная нашлепка на банке говорила мне ее замысловатым почерком: Я ♥ тебя. Позвони, если вообще проснешься.
Заглянув в холодильник, я отодвинула замороженные запеканки и нашла одинокую баночку «Доктора Пеппера», а затем добрела до прачечной и открыла средний ящик маминого стола. Письмо лежало лицевой стороной вверх, как я его и оставила, собираясь отвезти домой Сэди.
Я поднесла его к носу, в надежде учуять мамины духи, или запах чеснока, который она выращивала каждый год, или воска, которым она благоговейно натирала свое великое пианино. Письмо пахло… ничем. Я подцепила пальцем клапан конверта и вытащила