В тот же миг на веранде появилась Майя с газетой в руке. Она положила ее на стол возле чашки Тура и остановила на нем свой странный, ничего не выражающий взгляд.
Увидев ее, Тур затрясся и попытался подняться, но ноги ему отказали, и он тяжело и неловко опустился обратно в кресло. При этом он так крепко ухватился за край стола, что чашка перевернулась, чай вылился на газету и стек на его бермуды и испещренные голубыми венами ноги. Майя испугалась, бросилась обратно в дом и понеслась вверх по лестнице на чердак.
Когда я проснулась, она, сжавшись в комочек, сидела в ногах кровати Анн-Мари. Майя легонько подпрыгивала, чтобы качающиеся пружины разбудили Анн-Мари, и когда ей это удалось, быстро спрыгнула на пол и застыла в ожидании.
Внизу, в прихожей, Сигрид разговаривала с Карин, негромко, но взволнованно. Тур по-прежнему сидел в кресле на веранде, но, когда мы туда вышли, он уже уронил голову на стол. Соломенная шляпа свалилась, а лицо прижималось к намокшей газете. Глаза были открыты, но взгляд казался каким-то странным, и когда мы к нему обратились, Тур никак не отреагировал.
Карин вызвала «скорую помощь». Оке и Сигрид поехали с ним в больницу в Уддеваллу. Ближе к вечеру позвонил Оке и сказал, что Тур останется в больнице. У него произошло кровоизлияние в мозг.
Карин винила себя в том, что не подготовила Тура и Сигрид. Но когда нам поздно вечером сообщили, что на скале заметили девочку, никто всерьез не поверил, что это может оказаться Майя. Карин с Оке не хотели пробуждать у стариков ложные надежды. А когда мы вернулись вместе с Майей, была уже середина ночи, все смертельно устали и плохо соображали. Все подумали, что Майя тоже устала и будет спать так же долго, как остальные. Мы забыли о том, что девочка вообще мало спала, и как бы поздно она ни ложилась, Майя неизменно просыпалась с восходом солнца и выбегала на улицу. Я вспомнила, как сверкали на рассвете белки ее глаз, и подумала, что она, вероятно, этой ночью вообще не спала. Наверное, Майя неподвижно лежала между Карин и Оке, пока не дождалась, когда от шагов бабушки с дедушкой заскрипела лестница.
Через несколько дней Тура перевезли в Каролинскую больницу в Стокгольме, и Сигрид уехала домой в свою квартиру на улице Вальхаллавеген, чтобы ежедневно его навещать. У Тура парализовало правую сторону, и он больше не мог говорить. Его лечащий врач оказался сыном друзей Тура и Сигрид. В долгой беседе с Оке он объяснил, что, возможно, Тур и поправится, но, принимая во внимание, что ему уже восемьдесят два года, особых надежд питать не стоит.
Возвращение Майи не стало таким лакомым кусочком для прессы, как можно было ожидать. Карин и Оке извлекли урок из нашествия журналистов, когда малышка исчезла. Карин, всю жизнь проработавшая в утренних газетах, впервые испытала на себе, насколько отличаются методы вечерней прессы, которая просто застигла ее врасплох. На этот раз она была начеку. Двери держали закрытыми, телефон отключили, а со всех членов семьи взяли обещание не разговаривать с журналистами.
Полиция прокомментировала происшедшее крайне скупо. Для первых страниц и разворотов эту информацию сочли слишком краткой и неэмоциональной. Газеты ограничились лишь небольшими заметками, сообщавшими, что Майя нашлась, что она абсолютно невредима и что поиски прекращены. И ни слова о том, где и как ее обнаружили.
Эта новость в каком-то смысле сняла налет драматизма с истории об исчезновении Майи. Думаю, общественность сочла, что поначалу газеты все просто раздули и речь тогда шла не о реальном исчезновении, а о каких-то спорах по вопросу опеки, о семейной ссоре, в которую оказался вовлечен ребенок.
И лето потекло дальше. Медицинский осмотр показал, что Майе не нанесли никаких увечий и сексуального насилия тоже не было. Майя продолжала молчать, странным образом сочетая полный отказ от общения с навязчивостью, то есть была такой же, как всегда. Возможно, чуть-чуть грустнее и задумчивее.
Поначалу Карин уделяла ей много внимания. Она усаживалась в гостиной на сине-белый диван, поставив Майю перед собой. Карин спрашивала, утешала, гладила Майю по щеке и обнимала. А та стояла неподвижно, позволяя себя обнимать, и с пустым, тоскливым взглядом выжидала, когда Карин ее отпустит. И когда силы Карин иссякали и она со вздохом и обескураженной улыбкой откидывалась на спинку дивана, Майя убегала на улицу или на чердак к Анн-Мари.
— Как же я могу ее утешить, если не знаю, что с ней произошло, — сказала Карин.
Мы сидели на кухне и пили чай. Карин уложила Майю в ее собственную постель в их с Оке комнате.
— Не надо ее утешать. Майе никогда это не было нужно, — сказал Йенс.
— Совершенно ясно, что она у кого-то жила, — продолжала Карин. — У кого-то, кто кормил ее, причесывал и стирал ей одежду.
— И этот кто-то поставил ее на уступ в пятнадцати метрах над морем и бросил, — сказал Оке. — Кретин. Все газеты напечатали ее фотографию на первой странице. Этот человек не мог не понимать, что мы ее разыскиваем.
— Кем бы он ни был, заботился он о ней хорошо, — пробормотала Карин.
Она сняла с чайника стеганый чехол и налила желающим еще чаю. Пока Карин разливала чай, Лис заметила на столе сложенный лист бумаги. Раньше никто не обращал на него внимания, поскольку на нем как раз и стоял чайник.
— Подставку я не нашла, — извиняясь, сказала Эва.
Лис развернула закапанный чаем листок и, наморщив лоб, стала его рассматривать. Карин склонилась над ней и поправила на носу очки.
— Это рисунок Майи, — сказала Карин. — Она продолжает рисовать, и я считаю, что это здоровый признак. Она сегодня долго рисовала на лестнице. Хм. Как всегда, очень мелко.
Мы все склонились над рисунком, а Лис поднесла его ближе к лампе.
— Что это такое? — спросила я.
— Птицы, — указывая пальцем, ответил Йенс. — Разве вы не видите? Вот клювы. Крылья. Летящие птицы.
— Странно. Подождите, я посмотрю, не лежат ли на лестнице остальные листы.
Карин вышла в прихожую и вернулась с целой охапкой смятых листков:
— Нашла. Она смяла их и затолкала между перилами и стенкой.
Карин убрала чайные чашки, положила на стол бумажные комочки и стала их разглаживать. На всех листках изображалось одно и то же. Маленькие, в один-два сантиметра высотой, фигурки птиц, которые рядами двигались наискосок, слева направо. Иногда ряды нарушались, птицы сбивались в беспорядочную кучу, в которой были различимы лишь клювы и распростертые крылья.
— Погодите-ка, — вспомнила Карин. — У нее под кроватью еще есть бумаги.
Она тихонько проскользнула в спальню и вернулась с пачкой пыльных листов.
— Это моя бумага для машинки. Как она к ней попала? — спросил Оке.
Карин разложила рисунки под лампой. Каждый листок был испещрен такими же маленькими, нарисованными чернильной ручкой фигурками. Стоящие птицы, птицы в гнездах, птицы в полете. Кружащие стаи птиц. Тысячи птиц.
___
~~~
Однажды в конце апреля она отправилась на поиски сокровищ. Море молча сверкало. Повесив корзинку на руку, она медленно брела вдоль пляжа. В корзинке было пусто.
Когда год назад она только начала свои экспедиции за сокровищами, корзинка заполнялась быстро. Кристина видела много красивого и удивительного и все подбирала. Теперь она стала более привередливой. Она переворачивала ракушку и оставляла ее лежать. Большую клешню краба она подцепляла носком кроссовки. Нет, далеко не все, что представлялось занятным, оказывалось таковым на поверку. Многие вещи были красивы только на берегу, а попав к ней домой, сразу становились совершенно неинтересными.
Она искала предметы, хранившие в себе душу животного или растения. Такие предметы обладали голосом. Когда она держала их в руках и переворачивала, в какой-то миг они с ней заговаривали. Душа могла быть даже у камней, они тоже умели разговаривать, что открылось ей совсем недавно. Их слабое бормотание так глубоко проникало ей в сердце, что распознать его она могла, только если полностью абстрагировалась от собственных мыслей и чувств.
В собранных Кристиной предметах уже не осталось жизни. Они превратились в какие-то останки, в воспоминания. У них остались только голоса. И они просили, чтобы Кристина что-нибудь из них сотворила. Им хотелось, чтобы она объединила их друг с другом и раскрасила, чтобы из них получилось некое новое целое. Она создавала из них существа с новой, спокойной, таинственной и самодостаточной жизнью. Эти существа любили ее, поскольку она стала их создателем, а она любила их, потому что они были ее творениями.
Но в тот день все молчало, и корзинка оставалась пустой. Кристина дошла до горы в конце пляжа. Она села на камень, окруженный прибрежными камышами, и стала смотреть на острова. Жаль, что ей туда не добраться. Там находились пляжи и скалы, на которых она никогда не бывала, и говорящие предметы, голоса которых она не могла услышать. А за островами, вероятно, начиналось открытое море.
Именно в этот момент появился какой-то паренек на байдарке. Он так внезапно и беззвучно возник из-за скалистого мыса, словно был каким-то сверхъестественным существом. Приближающихся людей всегда слышно. Слышны их шаги, голоса, дыхание, шуршание одежды. Даже если они пытаются подобраться незаметно, окружающая среда их выдает. Их приближение слышно по птицам, по деревьям, по траве. При появлении человека в природе все меняется. Но этот парень появился внезапно, как будто на картине внезапно возникла новая фигура; в нем было даже что-то нереальное.
Парень держал курс на пляж. Он скользил, мощными гребками разрезая водную поверхность прямо напротив Кристины, в воде его отображение удваивалось. Байдарка коснулась дна. Паренек выпрыгнул и затащил ее на берег. Кристина так тихо сидела в камышах, что он ее не заметил. Она с восхищением разглядывала его узкое белое суденышко. Всего лишь тонкая скорлупка, пустой стручок. Подумать только, и в такой примитивной штуке можно передвигаться по воде.