Карагулькин, никого не слушая, откровенно заигрывал с поварихой:
— Все мы, Викочка, не ангелы, хотя высоко сидим. Достаётся нашему брату. Порой мотор так прижмёт, что без скорой помощи не справиться. Хорошо, что рядом такое существо окажется, как ты.
Повариха сочувственно улыбалась, но выскальзывала из жадных его рук, пряталась за спину Матвеича. Тот косолапо раскачивался, увлечённый своими воспоминаниями.
— Принимайте мои глубочайшие извинения, Михаил Александрович! — перебил вдруг всех густой сочный бас, и Астахин в неизменных белых брюках и «ленинградке», в солнцезащитных очках бросился обнимать секретаря. — Рад, очень рад, что вы нас посетили!
— Вижу, как рад, — укоризненно поднялся навстречу Карагулькин. — Гости в дом, а хозяина Митькой звали?
— Какие вы гости, Михаил Александрович? — смеялся тот. — Вы самые настоящие хозяева на этой грешной земле. Вот и Лев Андреевич с вами! Двойная радость!
Вольдушев, с опорожненной рюмкой и сигаретой, полез целоваться.
— Счастлив принимать вас в наших краях, Лев Андреевич, — обеими руками любезно пожал его ладонь Астахин. — Примите мои извинения, что заставил ждать. Не по своей воле. Не по своей, Михаил Александрович, искренне извиняюсь. Мы люди подневольные.
Астахин успевал поворачиваться то к одному гостю, то к другому.
— Директор держал? — возмутился Карагулькин. — Сказал бы Степанычу, что я у тебя.
— Да нет, не Степаныч, — Астахин повёл гостей в каюту. — Куда ему. Повыше люди нашлись, повлиятельней…
— Это кто же выше нас? — удивился Карагулькин. — Чего мелешь? Что за люди?
— Да шучу я, шучу, Михаил Александрович. Выше вас народа не может быть, — смутился Астахин и шепнул по-свойски Карагулькину, наклонившись к уху: — Расскажу всё потом честь по чести.
Каюта ошеломила Вольдушева непривычной экзотикой и безалаберностью: прямо в дверях на входящих рвался разъярённый тигр, задние лапы которого цеплялись когтями за потолок. Глаза тигра и пасть светились в полумраке комнаты.
— Неплохо, неплохо, — осторожно просунул руку в клыки чучела Вольдушев. — Откуда шкурка?
— Друзья привезли из Хабаровска, — Астахин наслаждался впечатлением. — Кончают там их. Спасается царь зверей в зоопарках да в цирках.
Великолепный стол был накрыт на три персоны. Кроме рыбных блюд и икры сверкала жирком уха в закопчённом котле, сам котёл покоился в центре стола на ажурной подставке, в которой тлел огонёк, не давая остыть вареву.
— Опять икра, — капризно затянул Карагулькин. — Ягнёнка не найдётся в этом доме? Хотя бы маленького ребрышка.
— Нет проблем, — Астахин и, словно Аль-Рашид, хлопнул в ладоши.
В дверях появилась Виктория. На ней уже было богатое платье.
— Михаилу Александровичу баранины! А вам, Лев Андреевич?
— Я рыбку поем, — усаживаясь и потирая руки, оглядывал комнату Вольдушев. — С ушицы начну, пожалуй. Проголодался чертовски.
— Это по-нашему, Лев Андреевич, — похвалил Астахин. — Мне тоже перекусить не удалось. Как-то всё на ногах. Виктория, нам со Львом Андреичем ушицы!
Продолжая удивлять, он пригласил гостей к аквариуму, смонтированному во всю стену, под толстым стеклом которого ошарашивал подводный мир: золотистые рыбы церемонно проплывали, не обращая на людей внимания, ковырялись в водорослях и кувыркались в воздушных пузырьках. Заправляла всеми стервозного поведения остроносая шустрая стерлядка.
— У тебя новая забава, — водя пальцем по стеклу, позавидовал Карагулькин. — Когда успел?
— В Москве увидел у нашего замминистра, — вяло буркнул Астахин, не обращая внимания на загоревшиеся глаза секретаря. — Студенты на рыбзаводе практику проходят, попросил молодцов. Им это не в диковинку. За неделю соорудили. Желаете, Михаил Александрович, вам устрою в кабинете? Во всю стену, только прикажите. Вы же шеф наш. Вам сам Бог велел.
— А что? — метнулся Карагулькин к Вольдушеву.
— Нестандартно! — продолжал Астахин.
— От зависти все сдохнут! — возразил Вольдушев. — Да и Борона не разрешит.
— Вздрючит по первое число, — согласился Карагулькин. — Всю оставшуюся жизнь корить будет.
— Ну, вам виднее. А то я мигом, — потёр руки Астахин.
Очередной диковинкой оказался угловой шкаф. Хозяин поспешил было к нему, пока гости ещё млели у аквариума, но Карагулькин его опередил, ретиво подскочил к дверке, распахнул и схватил с верхней полки почерневшую от времени иконку. Иконка мерцала серебром и в гордом одиночестве манила красотой. Ниже на двух полках отливали холодом разномастные ножи, наваленные в беспорядке, попадались редкие книжки, будто смахнул хозяин весь этот хлам вниз, ради одной той иконки.
— Мы его в партию собираемся принимать, а он вон чем занимается, — вертел в руках иконку секретарь. — Грехи замаливаешь?
— Рыбу приколдовываю, — опустился на первый попавшийся стул Астахин. — Чтобы соцобязательства выполнять.
— Вон откуда твои рекорды!..
— Только этим и беру.
— Ладно! — хлопнул по плечу помрачневшего Астахина Карагулькин. — С кем не бывает! Моя Катька, как только на новую квартиру переехали, во все углы их понатыкала. Я говорю — сними! Она ни в какую. Пришлось уступить. Но я ей условия поставил, как кто придёт, гости или там день рождения, всех их со стен долой.
— Ну и что? — полюбопытствовал Вольдушев.
— Как сказано, так и делает.
— Настоящая жена секретаря, — взял иконку из рук Карагулькина Вольдушев.
Астахин так и сидел, понурив голову.
— Однако, друзья! — обвёл стол голодным глазом секретарь. — Мы, кажется, забыли, зачем сюда приглашены. — Он с упрёком взглянул на Астахина. — Ты нас кормить-поить собираешься или голодом заморить решил?.. Давайте выпьем за эту красоту на столе!
Тут только все обратили внимание, что рядом с вазой, наполненной фруктами, благоухали три алые розы в высоком бокале. Они дружно зааплодировали зардевшейся Виктории, оказавшейся рядом, подняли тост за женщин и, выпив, принялись за еду.
— Должен сделать тебе комплимент, — шептал на ухо Рудольфу Карагулькин. — Новая повариха превосходит Тамарку. Вкусно приготовлено и преподнесено! Сервировка не уступает ресторанной! Не прячь красоту, пусть ухаживает нам за столом.
— Да ну их, баб, — отмахнулся Астахин, не отрываясь от тарелки. — Посидим без них, поговорим о своём. Дай мне слово сказать.
— Созрел для тоста?
— Угу.
— Одно другому не мешает. С Томкой-то что случилось?
— А что с бабой может случиться, когда одна среди крепких и здоровых мужиков? Как себя не береги, а от щипка не увернёшься! — хмыкнул Астахин.
— Балагуришь?
— Забеременела, дура.
— От кого же?
— Да разве уследишь. Списал я её на берег, пусть подумает, может, вспомнит.
— А новенькая откуда?
— Порекомендовали.
— Скромна.
— Вы же видите. В краску её ввели.
— А цветочки какие! — присоединился к дифирамбам Вольдушев, не понимая ещё, куда клонит приятель. — Где же их здесь нашли? Кругом вода на десятки километров!
— Ты, Лёвушка, расслабился совсем, — обернулся к другу Карагулькин. — Цветочки наш хозяин из города привёз. Так, Рудольф?
— Для вас же, Михаил Александрович.
— Не знаю, не знаю… А может быть, для новой крали?
— Заслуживает того, — согласился Вольдушев и, не обращая внимания на сотрапезников, опрокинул новую стопку. — Красивая женщина требует цветов!
— Не в цветах дело, Лёвушка, — съехидничал секретарь. — Погляди, как дружок наш преобразился. Весь в белом, прямо с бала! Или на бал? А, хозяин?..
Астахин смолчал, что-то останавливало его от возражений. Виктория тем временем успела убежать наверх.
— Очёчки вот чёрненькие на носу, — продолжал издеваться Карагулькин. — А под ними-то синяки… Откуда, дружок? Что за наваждение? Уж не подрался ли случаем? С кем?.. Из-за кого?..
— Михаил Александрович! — изменился в лице Астахин, чуя грозу. — Какие у нас драки? Трудовые будни! А одежда?.. На завод вызвали, отчёт сдавал, грамоту вот опять вручили. По такому случаю и приоделся. — Он дурашливо выпятил грудь и крикнул зычно наверх: — Валентин!
В дверях, словно джинн из бутылки, появился спортсмен.
— Дай-ка мою папку с бумагами, что привёз!
Валентин исчез.
— Как, Михаил Александрович, можно по этому поводу тост? — склонился Астахин к секретарю.
— За что грамота-то? — по-барски откинулся тот на шкуру тигра. — Я тебя к ордену готовлю, а директор рыбзавода бумажками стенки обклеивает…
— Ну что ты, Михаил? — пожурил приятеля Вольдушев. — Почётная грамота от трудового коллектива — высшая честь и похвала труженику!
Он опрокинул рюмку, не дождавшись остальных, заметно хмелея.
В дверях возник Валентин с кожаной папкой.
— Можно тост, Михаил Александрович? — Астахин принял папку и раскрыл. — Губы ссохлись, нутро горит и требует.
— Голова должна оставаться холодной, — погрозил ему пальцем секретарь. — Без баловства у меня!
— Какое тут баловство, — игриво сконфузился Астахин и по-пионерски отчеканил: — Рекорды ставим на трудовом марше!
— Так держать, — вяло махнул рукой секретарь, опрокинул рюмку с водкой и хитро подмигнул: — Ты мне всё-таки скажи, где разжился такой поварихой?
— Я же говорю, Михаил Александрович, порекомендовали, — замялся Астахин и, нагнувшись к уху Карагулькина, что-то деликатно зашептал.
Тот величественно кивал, но видно было: большие сомнения одолевали его.
— Врёшь, бродяга, — наконец скривил губы.
— Мамой клянусь!..
Карагулькин замахал руками, Рудольф продолжал ему перечить, и их разговор быстро приобрёл вздорный пьяный характер.
— Я вас дождусь сегодня? — надул губы Вольдушев, обидевшись.
Но на него не обращали внимания.
— Пойду-ка я книжки посмотрю, — опрокинув очередную рюмку и наотмашь утёршись ладонью, он поднялся. — Как поживают наши сельские труженики? Чем увлекаются?
— Ключик возьмите, — услужливо подал ему ключ Астахин от шкафа, который он успел закрыть.