, но неистребимый тошнотворный запах продолжал тревожить его брезгливую натуру. Здесь плелись нити тайного заговора смещения надоевшего многим своими выкрутасами бузотёра и матершинника Хрущёва — озарила догадка: пахли люди, те, кто бывал здесь часто и теперь не забыл сюда дороги, сохранились правила, соблюдались привычки, мировоззрение. Он больше не ломал головы — надо убирать людей! Но всех и сразу нельзя, да и Брежнев, порой прикидывающийся немощным, не позволит. Грозна бывает его десница, тяжело внушение, чего стоят будто ненароком приставленные к его спине два зама: сочинитель-партизан Сёмка Цвигун, свояк Генсека, и дружок из Днепропетровска пройдоха Гришка Цинёв, подслушивавшие да подсматривавшие за каждым его словом и делом. Цинёв совсем обнаглел, манкируя обязанностями по охране интересов государства, не только его, всех в ЦК прослушивал. Что было им велено? Предостеречь его своеволие?.. Тайные интриги?.. Но ведь живёт в народе мудрость — чем ревнивей жена, тем больше у неё любовников. Подглядывают оба, чтобы не повторились «ежовые рукавицы», не возродилась «бериевщина»?.. Глупцы! Такому надоумить переставшего соображать Ильича мог лишь старый дурень Суслов, выживший из ума, но цеплявшийся за кресло «серого кардинала». Они все забыли, что ему не понаслышке известны более эффективные средства, апробированные ещё в Венгрии, их следует только умело модифицировать с учётом местных и национальных особенностей. Но об этом рано думать, следует терпеть, переиначив известный лозунг: верха ещё кое-как могут, а низам по фигу, они из запоя не выходят. Андропов считал, что со сменой ведущей личности в политике и во власти окружающее должно приобретать силуэты новых желанных реалий, пунктиры задуманного, ради чего рокировка вождя и затевалась. Затаившийся романтик в душе, убеждённый жизненным опытом хладнокровный прагматик в общении, он действительно был уверен в благих намерениях лидеров заговора Семичастного, Брежнева, Шелепина их товарищей; когда всё свершилось, он жаждал соответствующих реформаторских команд, но, устав ждать, проявил собственную инициативу — сунулся с предложениями усилить прессинг на чужаков и инакомыслящих. Однако его письмо в ЦК вместе со списком известных диссидентов отвергли, и главным в организации травли стал министр в милицейском лапсердаке из того же Днепропетровска Щёлоков, будто бы когда-то воевавший с Брежневым — велика и крепка оказалась «семейка»!.. И тогда Андропов понял, что радужные экономические и социальные силуэты, которые когда-то представлялись вполне достижимыми, так и останутся силуэтами, пунктиры реставрации страны в могучую державу никогда не обернуть чёткой стратегией обновлённого правительства, а государство не замедлит стремительного падения в пропасть, если не принять экстренных мер. Его затея хотя бы приостановить негативный процесс путём реставрации святыни — самой программы партии — провалилась, и виновником опять оказался тот же Щёлоков, перебежавший дорогу благодаря попустительству Генсека. Прожжённый интриган, не ведая, что творит, зрел в попытках Андропова одну цель — укрепить имидж в глазах Брежнева. В кабинетах ЦК почти открыто заговорили о междоусобице, которую будто бы затеял новый председатель Комитета безопасности. Что свело его тогда с руководством Генеральной прокуратуры Александром Рекунковым и Владиславом Найдёновым, что сблизило? Взаимные симпатии или общая неприязнь к милицейскому выскочке, откровенно насаждающему вседозволенность и демонстрирующему безнаказанность с введением в ранг генерала и своего зама, зятя Генсека, карьериста Чурбанова?.. Тогда-то, объединив усилия двух могучих силовых структур, Андропов и решился на первый удар, начав зачистку общества с грязи, на самой верхушке власти. Преданные спецы, исполняя его указания, основательно тряхнули обросшую махровой коррупцией головку рыбной промышленности и им, изведавшим многое, открылась ужасающая картина: всемогущий министр Александр Ишков и его вороватый заместитель Владимир Рытов по кличке Боцман, создав сеть фирменных магазинов «Океан», бесчинствовали по всей стране, не брезгуя контрабандой чёрной икры, хищением и взяточничеством, в Москве их подельники — директора фирм Фишман и Фельдман тут же были арестованы и со страху наговорили столько, что хватило всем на высшую меру пролетарского возмездия. Боцман, размещённый в Лефортово, последовал их примеру, ведь за него взялся сам отец следственной службы Генеральной прокуратуры — легендарный Каракозов, начав допрос пугающей фразой:
— Читали ли вы Библию?
— Нет. Я член партии…
— А зря, ещё там предупреждается, что такое следствие…
Необъяснимый ужас такого начала и отчаянная жажда жизни смутили Боцмана так, что тот наговорил о взятках в 300 тысяч рублей, что составляло более чем значительные размеры, обозначенные в Уголовном кодексе обещающими высшую меру возмездия. Ощущая близость свинца затылком, он согласился сотрудничать со следствием и раскрыл весь механизм хитроумных преступных махинаций, изобличив всех соучастников. Первыми всплыли Сочи, Геленджик, Гурьев, Астрахань… В Сочи директор «Океана» Арсен Пруидзе тоже оказался смекалистым малым и быстро рассказал, как в главном курорте страны высшая партийная и торговая знать регулярно собирала мзду со всех владельцев увеселительных, торговых и общественных точек Набережной города. Немедленно были арестованы супруги Мёрзлые: Александр — первый секретарь горкома КПСС и его жена, заправлявшая сетью магазинов, ресторанов, шашлычных и прочих кормящих и веселящих туристов заведений. После обыска для вывоза из их дома ценностей и денег не хватило грузовика. Не забыли и председателя горисполкома Вячеслава Воронова, принявшего наследство от самого Медунова, назначенного править всем Краснодарским краем. Под фаворитом Брежнева, его лучшим дружком закачалось кресло: на Медунова, всесильного партийного вожака, дружно кивали все арестованные, в местной газете появилась компрометирующая статья под недвусмысленным названием «Ширма». Тонко продумавшие все возможные нюансы Андропов, Рекунков и Найдёнов внезапно взяли под стражу второго секретаря крайкома, трусливого Анатолия Тараду, ловко орудовавшего грязными делами за спиной хозяина. При одном упоминании в возможном расстреле, Тарада, размещённый в Лефортово, днём и ночью начал строчить явки с повинной о многочисленных взятках. Память его оказалась блестящей, он указывал тайники в стенах, где замуровывались деньги и ценности, подвалы, в которых закапывалось закатанное в бутыли награбленное. Важняк Калиниченко, занимавшийся им, впал в тревогу — не кончил бы пациент сумасшествием из-за невиданной активности саморазоблачения и не ошибся в предчувствии: Тарада, страшась страшного Судного дня, скончался на тюремных нарах от инсульта.
Надо сказать, что у Андропова давненько чесались руки на бесчинствовавшего божка Краснодарского края Сергея Медунова. Первый секретарь Ставропольского крайкома партии Миша Горбачёв — политический соперник Медунова и ревностный его завистник, с молодости прикипевший к Андропову, сманил его отдыхать и лечиться только в Ялте, при этом не забывал регулярно снабжать компрой и доносами на любимчика Брежнева: с какими огромными приписками был собран легендарный миллион тонн риса, принесший сопернику «Золотую Звезду», сколько вреда стране причинено строительством необъятного озера, когда ушли под воду многочисленные сёла и посёлки, какого низкого качества на самом деле оказался выращенный рис… У Андропова накопилась приличных размеров папка компромата — настоящее уголовное дело, но главный чекист страны не решался, ждал беспроигрышного момента для доклада Брежневу…
И переборщил! Выстрел следственников, повальные аресты партийных и хозяйственных руководителей Сочи всерьёз перепугали Медунова и, опережая, он прорвался к покровителю раньше. Гневу Генсека не было предела, когда он узнал все детали происходящего из уст стонущего лизоблюда. Андропову пришлось пережить настоящую грозу, его тонкий организм был раздавлен, не сопротивлялся, такого он не переживал со времён кровавых событий в Будапеште. Бледнел и кусал губы герой Великой Отечественной Рекунков, а Найдёнов был втоптан в грязь — его сместили с должности и выгнали из органов. О низших чинах — прокуроре города Сочи, начальнике УВД и других помощниках, добросовестно исполнявших свой долг, горевать выпало близким да родственникам — все бесславно были выметены со службы, словно взрывной волной. Но этим не кончилось: Андропову и Рекункову было дано понять, что возню вокруг Медунова и его подручных необходимо свернуть, уголовное дело загасить и со временем прекратить. Указания не коснулись Гурьева и Астрахани. В горячке об этих своеобразных точках, откуда в Кремль браконьерами поставлялись чёрная икра в огромных количествах, забыли или не отважились доложить: приближённым Генсека были известны его дружеские отношения и с Кунаевым, и с Борониным, которые тоже засуетились, чуя беду, но в открытую на приём к вождю лезть опасались, запуская гонцов помельче.
Обескураживающая концовка задуманного, крах помыслов, перевернули сознание Андропова; изменившись даже внешне, он только что не вздрагивал, слыша редкие звонки Генсека. Но скоро тот перестал приглашать, затих, видно, ему тоже нелегко далась пережитая нервная встряска, тем паче что неприятности начали сыпаться на его голову со всех сторон, особенно преуспевала дочка, Галина, попав в переплёт с цыганом из театра.
Андропов всё чаще засиживался в кабинете допоздна, раз за разом до мельчайших тонкостей разбирая ход оперативных мероприятий по злосчастному делу, лично изучал объёмные тома в поисках чужих и собственных просчётов, но ошибок не находил. Одна мысль всё чаще терзала его: случилось то, чего он больше всего опасался — переступив черты дозволенного, Генеральный секретарь, руководитель страны, растоптал последние представления о справедливости, ещё остававшиеся в народе. Сенька Цвигун и тот, не сдержавшись, застрелился… Чего же ждать дальше?..
Из окна заметно тянуло холодом. Андропов вышел из-за стола, отдёрнул штору, задержался взглядом на пустынном пространстве площади за стеклом. Ничего не привлекало внимания, не шевелило душу — умерло. Свинцовое небо низко висело над Лубянкой, металлическая фигура Феликса плавала в густом тумане. Влажная мерзлота проникала и сюда, в его кабинет, сквозь каменные стены. «А вроде весна?..» — подумалось ему с безразличием. От пустоты и гнетущего одиночества щёлкнул кнопкой, погасил свет. Стало совсем мрачно. «Не так ли здесь бывало в тридцать седьмом году?.. — тоскливо подумалось опять. — Стреляли неугодных прямо в кабинетах, не хоронили, закапывали в подвалах, ходят слухи, что контора их сплошь покоится на костях расстрелянных „врагов народа“… неугодных стирали с земли, а соперники плясали на их останках… Вот и под его ногами что-то поскрипывает. Не кости ли убиенных?.. Ягода, Ежов, Берия — все в подвалах нашли бесславную погибель…» Вздрогнув, он шагнул к спасительной кнопке, вспыхнули лампочки. «Нет, — начал успокаиваться он, то скрипел под ногами паркет. — А ведь можно и с ума сойти!..»