— Не доверяет Рудольф даже собственному сыну, — пробурчал Валентин, достал бритву из кармана и приступил к несложной операции.
Конверт раскрылся. Волосок, как покоился, так и остался на том же месте. Валентин извлёк сложенный наполовину лист. Торопливо прочитал. Записка оказалась до удивления короткой. Ни слов приветствия, ни имени адресата, ни сведений об авторе она не содержала. Валентин, поспешая, сложил записку, вернул её в конверт и аккуратно запаковал. Так же бережно распорядился он и с самим конвертом, одеждой Леонида, после чего выскользнул из номера.
Одна из девиц, придвинув стул поближе к Леониду, уже шаловливо теребила его кучерявую гриву, когда Валентин вернулся в ресторан. Вторая, устроившись рядышком, потягивала ликёр из фужера осоловевшего кавалера, игриво выкатив глазки на подошедшего к столу его приятеля.
— Причаливайте, молодой человек, — протянула она руки к Валентину, как к старому знакомому.
— Скоренько ты, — оторвался от своей подружки и Леонид. — Как тебе эти кошечки? Знакомься…
— Обойдёмся, — хмуро остановил его Валентин. — Ты, я гляжу, времени не теряешь.
— Обрати внимание, Вэл, — блаженствовал Леонид, — рекомендую. Это Нэля, а эта Соня.
— Софья, — поправила ласково брюнетка.
— Выбирай любую, я уступаю.
— Хороши, — одобрил тот, не удосужив взглядом ни игривую блондинку, ни статную брюнетку, — только пусть погодят до поры. Я говорил тебе, что дело одно перетереть надо? Забыл уже?
Валентин плеснул водки в рюмку и опрокинул в рот. Жест был более чем красноречив, чтобы девицы встрепенулись и поспешили от стола с недовольными мордочками.
— Не горячись, командир, — капризным тоном затянул Леонид и помахал подружкам рукой. — Почистите шёрстку, малютки. Я вас кликну.
Валентин налил и выпил водки ещё.
— Куда гонишь? — Леонид оставался в лирической эйфории. — Смотри, переберёшь, вкуса женского тела не почуешь.
— Ты женщинами их величаешь? — брезгливо кивнул в сторону удаляющихся фигур Валентин. — Этим любой мужик сойдёт. Им не ты, им деньги твои нужны!
— Что это тебя повело, Вэл? Денег жалко стало? Ты вроде жлобом не был.
— Да о другом я! — нервно махнул рукой Валентин. — Как ты не поймёшь? Разве это женщины? Бабы продажные! Сейчас под тебя ляжет, а через час другому даст! Мразь!
— Ох! Ох! Чистенький нашёлся! — ядовито и зло зашипел Леонид. — Значит, такие бабы тебе не подходят! Ты в таких не нуждаешься!
— Молчи, щенок! Чего бы ты понимал!
— Слушай, Вэл! — Леонид вскочил на ноги, глаза его сверкали. — Выбирай выражения!
— Да кто ты есть? — Валентина обуяла злость, он и сам толком не мог в себе разобраться, что это его понесло: то ли записка, которую Леонид должен был тайком передать кому-то, то ли гадкое содержание этого коварного письмеца или наглость безобразных девиц? Однозначно, его душу уродовали и то, и другое, и третье. Но больше всего сейчас бесил поступок Рудольфа. При всей окрепшей неприязни к нему, казалось, никогда он не чувствовал столько ненависти. Вот гад ползучий! Что затеял! И как всё злодейски обставил!.. Теперь всю злость он невольно выплёскивал на сынка Рудольфа, которого и сам отец, оказывается, ни во что не ставил!
— Хорош, Вэл! — Леонид, едва сдерживая себя, подрагивал кулаками. — Кончай бузить! Уймись!
— Сядь, сопляк! — Валентин схватил красавчика за горло и сжал так, что Леонид захрипел, синея. — Не вякай на меня. Раздавлю!
Он отбросил от себя дёргающегося Леонида, тот, свалив несколько стульев, устоял на ногах. К ним бросились редкие посетители ресторана, засидевшиеся в поздний час, официанты. Леонид поправил модный пиджачок, с деланым спокойствием возвратился к столу.
— Ты что? Из-за баб, что ли? — будто ничего не случилось, тронул он за плечо Валентина.
— Не люблю, когда из моей рюмки любая сука лакает!
— А ты сам-то лучше?
— Поговори ещё! — Валентин схватил бутылку водки, услужливо принесённую подоспевшим как нельзя кстати официантом, наполнил фужер до верху, выпил в один миг, утёрся рукавом, к закуске не притронулся.
— Не видал тебя таким, — маячил за его плечом Леонид. — Нажраться изволили, уважаемый. Зарекусь теперь с тобой пить. Нельзя, оказывается, тебе ни одной рюмки.
— Можно, — буркнул Валентин, — только без грязных шлюх.
— Ты что же, однолюб?
— Не твоего ума дело.
— Вот, оказывается, в чём закавыка! — криво усмехнулся Леонид. — Небось и зазноба у тебя нетронутая имеется?.. Единственная… Ждёт не дождётся…
— Хватит, тебе говорю! Не начинай. Все равно не поймешь.
— Да уж куда нам, ущербным!
— Заткнись!
— Не из-за неё ли на рыбнице ты пацанам морды крушил? Циклопа чуть на тот свет не отправил? А я гляжу, что это ты на повариху глаза пялишь!
— Замолчи, я сказал!
— Так знай, что твоя краля, на которую ты молишься, такая же дешёвка, как и эти шлюхи! Только эти не строят из себя недотрог!
— Что ты сказал, гадёныш? — Валентин бросился к Леониду, схватил за грудки. — Повтори!
— И повторю! Её Рудольф уже обрюхатил! Спит с ним давно! А тебя, дурака, сюда загнал! С глаз долой! Чтобы не видел ничего и не догадывался!..
Лучше бы Леонид помолчал. Не договорив, он обрушился вниз от жестокого удара, зацепив стол, с которого всё содержимое вдребезги разлетелось по паркету.
— Мужики! — подлетел к Валентину официант. — Что же вы творите? За вами убирать до утра.
— Успокойся, — сунул ему пачку зелёных ассигнаций Валентин, потирая кулак, — оттарань мальца в номер, а мне бутылку принеси и закусь.
Ссутулившись, он зашагал из зала.
— С Волги заезжие? — подлетел к официанту такой же шустрый партнёр.
— Угу, — пряча деньги, уважительно кивнул тот. — Оттеля.
Одни, другие и прочие
Если все здания города собрать в кучу и, подобно Шагалу, взлететь вместе с любимой в небо, взирая сверху на бестолковую суету внизу[12], это строение по величине, конфигурации и мрачности затмит всё остальное.
До революции здесь обосновалась жандармерия, и улица получила название «Полицейская»; потом, в первые годы новой власти, лихие пожарные заселились в здание с двадцатью четырьмя лошадиными упряжками, гвалтом, гиком и звоном, будоража обывателей днём и ночью. Спокойствие воцарилось позже, и улица стала называться заковыристым именем какого-то французского бунтовщика, порубившего головы многим европейским монархам и этим прославившимся на века. Теперь здесь воцарились долгожданная тишина и советские милиционеры со своим начальством.
Трамваи сюда не заворачивают из-за отсутствия шпал и рельс, троллейбусы — не имея манёвра развернуться; проникновению автомобилей препятствуют пугающие дорожные знаки. С некоторых пор здесь поселились тайна, запрет и страх. Гадкое предчувствие обязательных бед и неприятностей закрадывается в душу каждого, перешагнувшего порог этого учреждения по вызову хозяев. Что происходило внутри, известно немногим, а неведомое — самое мучительное чувство, но майор Квашнин как раз принадлежал к тому меньшинству, кто был посвящён во все секреты этой конторы. Сегодня он полагал ещё более расширить кругозор: в Управлении внутренних дел проводилось грандиозное совещание, поэтому на своём невпечатлительном «москвиче», чтобы не опоздать, он гнал вперёд, нарушая все заповеди дорожного устава и злоупотребляя служебным положением.
Накануне от начальства просочился слух о готовящейся серьёзной проверке из министерства, поэтому Максинов срочно трубил общий сбор. Поговаривали, будто генерал в большом гневе, без головомоек, внушений и напутствий не обойдётся. Докладов никаких не писалось, но Макс и без доклада умел погубить любого подчинённого, когда ему этого хотелось. Любого поставить во фрунт, если попадёшь под горячую руку. Поэтому на таких совещаниях многие начальники сжимались в креслах, не высовывая лишний раз головы, прятались за чужими спинами, уткнувшись в кучу бумаг на коленях, вытащив их заранее из папок и портфелей. Знали, что генерал имел привычку вдруг ни с того ни с сего поднять любого и задать вопрос, казалось бы, к обсуждаемой проблеме не имевший никакого отношения. Но попробуй не ответь! Кончались такие внезапные совещания по-разному, но всегда запоминались. Иногда входил в зал какой-нибудь бедолага с портфелем начальника, а вылетал налегке, без должности.
Перед Максиновым трепетали все — от рядового до полковника, а генералу другого не требовалось.
Квашнин едва успел занять своё место в отведённом следственному отделу ряду кресел, как двери зала совещаний отворились, и дежурный зычно рявкнул, подбросив собравшихся на ноги: «Товарищи офицеры!»
Максинов шёл первым, ни на кого не глядя. Легко, красиво, зло. Седой, в ладно сидящей на его статной фигуре форме с золотым шитьем и погонами, он мог казаться привлекательным, не будь на его лице безжалостных ястребиных глаз и маски брезгливого превосходства.
Поодаль, на дистанции в несколько шагов, степенной цепочкой держались заместители. Их было пятеро, каждый — неординарная личность. Толстый и громоздкий, выслужившийся из «гаишников» и ещё в их крикливой среде получивший прозвище «автобус», двигался первым. Следом аккуратный, партийных манер человек в интеллигентных очках. Но сними он очки, и без них стала бы видна его гражданская сущность. Когда-то судьба нещадно подшутила, поместив его в милицейские штаны, да так и оставила на всю жизнь. При нём имелась такая же гражданская папочка на замочке, которую он бережно нёс под мышкой. Наступал ему на пятки вышколенный служака с лицом робота. Казалось, он всё время получает посылаемые только ему команды-сигналы: вперёд! Налево! Направо! Стой! И слепо следует им.
Чуть поотстав от отцов-полковников, косил глазами моложавый татарин, явно стесняющийся своих четырёх маленьких звёздочек. Но грудь свою капитан держал высоко, с трудом скрывая норов жеребчика. Замыкал команду напомаженный красавчик с головой, блестевшей от бриолина и физиономией дамского угодника. Впрочем, был и шестой, но этот к руководству никакого отношения не имел. Начальник секретариата поднялся на подиум для соблюдения формы: пробежал вдоль стола, накрытого красным сукном, проверил наличие на должных местах бумаги, ручек, карандашей, коснулся рукой бутылок минеральной воды, поднял вопросительный взгляд на генерала и, получив утвердительный кивок, мгновенно налил в стакан бурлящий напиток. Вытянулся в стойке, оглядел зал, и исчез.