Рудольф заёрзал на стуле, хлебнул ещё, не удержался, надкусил кусочек сыра.
— Про это всё мои орлы уже доложили, а им наколки твои людишки дали, соответственно. Да и наблюдали за тобой не один месяц, сам понимать должен. Совсем за дураков нас не считай. Вышка тебе светит. Ты расстрел себе наработал.
— А ваши орлы… — так же тихо, пригнувшись к столу, произнёс арестант, — не посмели вам доложить…
— Что доложить? Выкладывай, только не заигрывайся, думай!
— Ваши подчинённые?.. Инспекторы, начальники разных отделов, которых я кормил и деньгами снабжал?.. Ваши замы?..
— Вот ты о чём… — Максинов откинулся на спинку стула, поправил волосы на голове расчёской из нагрудного карманчика, с шумом дунул на неё, выпавшие волосики в сторону сдувая. — Говорили мне, Астахин, что чёрт-те кого ты из себя корчишь. И книжки у тебя на рыбнице, которые нигде не достать, иконы понатыканы в углах, антиквариат и прочая хреновина. Прямо ангел с небес на грешную землю свалился! А я не верил… Червь ты! Из навоза выбрался, в белых штанах побегал да понагадил кругом. Вот я тебя в навоз этот и урою за мыслишки твои гадкие. Паразит ты, но один пропадать не желаешь. За собой людей, которых сам же и сманил, утащить хочешь. Ты их прикормил специально, обласкал специально, а теперь их судьбами со мной торгуешься. Где же твои ценности?.. Справедливость?.. Совесть человеческая, наконец?
— Мы — люди тёмные, — глухо буркнул Рудольф. — Вы явно делаете мне комплимент. Какие у нас ценности? Живы — уже хорошо. А дальше не загадываем. И на свою лампаду никого я не скликал, мотыльки из-за собственной корысти на огонь слетались, крылышками рисковали.
— А зачем же ты их на магнитофончик да на фотоаппарат?
— Не о мотыльках речь, Евгений Александрович…
Разволновавшись, Астахин забылся, назвав генерала по имени и отчеству, как бывало в прошлой жизни на редких встречах во время больших совещаний на заводе, куда приглашали Максинова, там он выступал, грозил ответственностью за воровство, хвалил таких, как Астахин, — передовиков производства. Но и генерал в пылу не обратил внимания на эту дерзость арестанта.
— Инспекторов я уволил со службы, ими занимается прокуратура, — сверкнул он глазами. — Забывших о долге начальников райотделов тоже разогнал. А заместители… — Максинов резко отодвинул чай: — Заместители, не устраивавшие меня, подали заявления об отставке сами. До твоего ареста, кстати. Да и что это я?.. Отчёт давать тебе стану?
Астахин усмехнулся с иронией, но промолчал.
— Ты тут приплёл идейку о государственных интересах, — сдвинул брови генерал. — Так я тебе по этому поводу вот что скажу: на моих людей губы не раскатывай. Кто заслужил, теми я уже распорядился. Опоздал Макар на базар.
— Где-то я слышал или читал… — Астахин задумался, пытливо изучая Максинова. — Человек проклял бы будущее, узнай всю правду о своей судьбе.
— Мудрёно завернул. Где ж вычитал такое?
— Четыре туза на руках были, когда в игру садился, — будто сам с собой продолжал Рудольф.
— Ты и по фене успел научиться?
— Осталось три… — не слушал Астахин генерала.
— Мой тебе совет — выбрось из головы интриги. О другом подумай. Когда затылком ствол почуешь, поздно будет.
— О чём мне думать!? Будущее, нарисованное вами, плачевно. Вы не оставляете мне ни одного шанса.
— Ну, как же? Мы об этом ещё не начинали.
— Разве? Я вижу спасение в одном. Вернее, в том, что осталось.
— Опять о тузах?
— Их три.
— Что за белиберда?
— Ради них я и просил встречу.
— Открывай свои карты. Что мудришь?
— У меня бывали на рыбнице не только ваши сотрудники, но и прокурорские, судейские и партийные чины. Люди большие, но мне их не жаль. Если б вами была обещана мне жизнь и соответствующий срок наказания, я поделился бы их именами и уликами, подтверждающими их причастность ко всему.
— Я слушаю, — замер генерал в ожидании. — Говори! Открывай свои поганые сундуки.
Но арестант внезапно замолчал, думая о своём.
— Где гарантии? — наконец выговорил он.
Одна ночь на двоих. Когда на руках четыре туза
Рудольф не любил и не знал неудач. И по жизни, и с женщинами. Если выбирал, то самую красивую. Но на Вику запало сердце. Он сам оказался на крючке и лишь увидел впервые, сразу пожелал её. Тогда же решил — эта на всю жизнь.
Но взаимности не добился и взял её силой в тот же вечер после диких поединков на рыбнице, устроенных по пьянке. Замыслил он всё по-другому: последним в бой должен был вступить сам и победить. Но сценарий испортили сын и Валентин, примчавшиеся в последнюю минуту. Он хотел красиво очаровать её, как видел когда-то в фильмах. Пусть дико, не цивилизованно, но зато как в сказке, о которой всегда мечтал…
Когда Валентин ушёл после драки без объяснений и вопросов, не взглянув ни на него, ни на перепуганную женщину, её бесчувственную он сам отнёс на руках к себе в каюту. До утра она так в себя и не пришла и сопротивления почти не оказывала.
Потом он отправил Валентина с глаз долой, тот смолчал и, к его удивлению, сразу согласился с новым поручением, как будто только этого и дожидался. Для верности он всё же приставил к нему Леонида, детально проинструктировав.
Без Валентина Вика смирилась или притворялась, отдаваясь без чувств. Он брал её и владел с нечеловеческой, звериной страстью, она не закрывала наполненных холодом глаз, не подавала стонов. Жизнь научила его всегда держаться настороже, и вскоре он отметил недоброе в её поведении, а однажды, когда он сказал ей, что мечтает о ребёнке, она скривила губы, гадливо поморщилась, но промолчала.
А потом его заняли серьёзные заботы и тревоги. Он почуял беду, нутром ощутил близкое дыхание слежки. Ищейки идут по его следу, затосковал он, значит, где-то прокололся. Проверил свою братву, проанализировал последние события. Выглядело всё надёжно. Единственный осадок остался от последнего визита партийцев. Едва выкрутился он тогда от цепкой хватки Карагулькина. Вцепился тот в Викторию, слюни так и закапали! В баню пытался её затащить. Рудольф отвертелся, но не по нраву пришлось это высокому гостю, больше тот визитов не наносил, как отрезал. Не отсюда ли беда? С партийцами такие шутки не проходят бесследно… Науськал ментов, не спастись! Крути не крути, а похоже, время пришло. Уносить ноги пора, решил он. И засобирался. Осуществить предстояло то, о чем тайно давно надумал тревожными бессонными ночами. Астахин знал, как не замалчивалось, не скрывалось, но люди бегут из страны. Бегут по разным причинам и разным способом. Артисты — из гастролирующих трупп, спортсмены — с соревнований, лётчики — вместе с самолётами, моряки — с кораблей. Кто как мог. Ему пришлось искать посредников… Мысли о загранице уже несколько лет не давали ему покоя. Он не сидел на месте, не ждал, пока водичка зад подмочит. Деньги большие скопил давно, необходимыми связями с нужными людьми обзавёлся. Нашёл их в Ленинграде, и Финляндия стала его мечтой. Только там он отдохнёт, отдышится и душой, и телом. А потом видно будет, где осесть. Леонид не входил в его планы. На ноги уже встал юнец, не пропадёт и отца поймёт со временем. Финансами он его обеспечит на первых порах, а там сам додумается, как жить. И Виктория явно не вписывалась в задуманное. Он не верил в её преданность и до последнего опасался делиться планами. Проверяясь, съездил в Ленинград, убедился, что всё готово; ждут нужные людишки, когда им будет названо время. А возвратившись, был ошарашен известием от Матвеича. Старый рыбак, охая и ахая, поведал ему, как едва успел спасти Викторию, в его отсутствие наглотавшуюся таблеток. Значит, не подвело его недоброе предчувствие, не желала она от него ребёнка. Вон, на что замахнулась! На себя руки решила наложить! Рудольф объясняться с женщиной не стал. Да и не в себе она была после случившегося. Поместил её в больницу к обласканному врачу. Обязал следить, как за арестантом, вплоть до рождения ребёнка; надёжного человека для верности приставил и послал Леонида в Ленинград с весточкой о полной готовности. Звонить по телефону опасался. Поездку организовал не праздную. Вместе с Валентином сын доставил друзьям обещанные подарки.
Всё шло, как он задумал. Леонид привёз подтверждение: документы готовы, его ждут. И вдруг всё рухнуло! Его взяли там…
Сидя сейчас перед генералом, который терпеливо дожидался от него ответа, Рудольф тяжело перемалывал в голове невесёлые думы. Он не считал, что проиграл сполна. Да, его загнали в угол, но надежда брезжила робким лучиком.
— Опять ты за старое? — почти доверительно заговорил Максинов, так и не дождавшись от арестованного ни слова. — Прокурорские и судебные чины не те тузы, что составляют партию. Им не по силам вытащить тебя из дерьма. Тем более, если и они замазались.
— Вот так?
— Ну, раскинь мозгами, подумай, кого ты сейчас интересуешь? Только тех, у кого задница засрана. Но и они не о тебе мучаются, а за себя перепугались. За свою шкуру, за карьеру! Им выгодно, чтобы тебе глотку заткнули, чтобы ты молчал и скорее навечно с глаз сгинул.
Максинов крошил тяжёлым взглядом арестанта в камешки, песчинки, пыль.
— Ну, начнёшь ты пописывать свои ксивы — заявления втайне от следствия. Выходы искать, связи налаживать. Это тебе тюрьма, не забывайся! К тому же я вашей уголовной почте укорот дал. Двойное кольцо охраны тюрьмы организовано, мышь не проскочит. Теперь с прогонами у вас ничего не выгорит, я решки[27] законопатил.
Максинов выговорил не без труда всю эту тарабарщину, глубоко вздохнул, едва не сплюнув:
— Фу! Дрянь какая! И как ваш народ это всё понимает? От нормального языка людского отказались только ради того, чтобы свои тёмные делишки творить! Забываете, что в тюрьме и глаза, и уши из стен растут.
Арестант не перечил, лишь поёжился, словно холодом дыхнул на него генерал.
— Поэтому не дёргайся, — осадил его Максинов, — не щёлкай зубами. Зря. С тобой поступят в соответствии с конституцией, с законом о нашей гуманной пеницитарной системе.