— На суде обнародую всю правду! — вырвалось у Рудольфа от отчаяния.
Максинов не удостоил его и усмешкой:
— Заседание суда закрытым будет. Зал небольшой. Там мест только моим оперативникам хватит. А ты думал, что тебя в колхоз судить повезут или на рыбзаводе показывать станут? Выездную сессию для тебя специально устроят?.. Герой ты наш! Тебя не услышит никто. А после суда…
И Максинов махнул рукой:
— Если из любопытства кто из наших забежит, то опять же только в оперативных целях. Для дальнейших, так сказать, разработок… Зря ты губищи раскатал. На свободе газет не читал? Не чуешь, что в стране грядёт? За вашего брата, расхитителя государева добра, сам Юрий Владимирович взялся. Почти в каждом номере чеканят статьи о расстрелах. То в Москве, то в Краснодаре. С директоров универмагов фирмы «Океан» головы летят. Не тебе чета были люди. Тоже думали, защитники найдутся. А никто и слова не вымолвил. К тебе-то, на рыбницу, шелупонь шастала… Как у вас, рыбаков, говорится… шмурдяк, мелочь…
— Почему мелочь? Высоких должностей были люди! Обкомовские и выше… — зло буркнул арестант.
— Знаешь фамилии? Назови!
Астахин опустил голову.
— Что же у меня ни глаз, ни памяти? Да я их каждого по имени и отчеству!.. Лобызались со мной!
— Тогда начинай писать, — напрягся Максинов. — Я подожду. Не забыл статью тридцать восьмую, пункт девять?
— Чистосердечное покаяние?..
— А иначе не выгорит, — не дослушав, генерал поднялся со стула, накинул китель, застегнулся, обретя вид государственного чиновника. — Это тебе гарантия. Иначе оторвут голову. И тебе, и твоим дружкам некоторым, особо отличившимся!
— А ваши… личные обещания?
— Я постараюсь… найду как устроить, чтобы и твоя шкура уцелела, и людей твоих пощадили… — генерал помолчал, скривил губы, добавил: — Конечно, на какое-то особое снисхождение пусть не надеются. Получит каждый, что заслужил в рамках закона. И потом… Ты не торгуйся. Не на базаре.
Рудольф подавленно молчал.
— Чего скис? — в глазах Максинова мелькнула догадка. — Уж ни руки ли на себя наложить хочешь? Тут один из ваших устроил суматоху. В петлю залез. Слышал?
— Кто! — вскинулся Рудольф.
— На суде узнаешь.
— Я в петлю не полезу.
— Верующий?.. При обыске на рыбнице у тебя икону нашли мудрёную. Не из наших краёв. Где добыл?
— С Соловецкого монастыря иконка. Старинная, — глаза Астахина потеплели. — После первой судимости занесло меня туда, при монастыре работал добровольно. За хлеб и воду.
— Это что же? Грехи отмывал?
— Вроде того. Навсегда хотел там остаться…
— Попёрли, значит, — хмыкнул Максинов. — Натворил что-нибудь? Или с монашкой согрешил?
И он от души расхохотался.
— Не давайте святыни псам, не мечите жемчуг перед свиньями, — скрипнул зубами арестант и опустил голову.
— Что бормочешь? — сквозь смех не всё расслышал генерал, однако недоброе блеснуло в его глазах. — Не разберу.
— Молитвы читаю.
— Не поможет. Ты пиши давай, — генерал опустился в кресло, сдвинул посуду. — Тебе ещё ехать показывать, где магнитофон с кассетами спрятал, фотографии… Все заначки свои выворачивай, если о снисхождении думаешь.
Появившийся в кабинете по его зову капитан шустро освободил стол перед Астахиным, разложил пачку чистых листов бумаги и ручку.
— Ехать-то далеко? — поторапливал генерал, не давая Рудольфу опомниться. — Небось прятал, как клад бесценный, чтоб не нашли?
— Всё здесь, в городе. — Астахин чувствовал, как полностью оказывается во власти этого человека и пытался сопротивляться, отстаивать своё, задуманное. — А?.. — заикнулся он.
— Остальные вопросы потом, — прервал генерал. — Встретимся ещё, когда я твоё заявление изучу, кассеты и фотографии просмотрю.
— В обком партии понесёте? Боронину?
— Ну, это уж не твоё дело…
Святые, главные и простые истины
Если бы великого русского художника Репина вовсе не было, то приписываемую ему картину «Приплыли» всё же кто-нибудь обязательно нарисовал[28]. Со странной закономерностью психологическая закавыка, заключающаяся в ней, посещает когда-нибудь каждого человека, любую семью, коллектив, учреждение или ведомство.
Сейчас похожую ситуацию разруливал Игорушкин, собрав в кабинете за большим столом высший совет руководства. Разговор зачинался секретным, без протоколов и постановлений, поэтому присутствовали только первые лица. Весть, что на безупречном теле прокурорского организма завелась пакостная червоточина, мучила прокурора области, бесила и воспламеняла к громовержению. Если вместо вступительных слов и преамбул Игорушкин метал гром и молнии, то остальные члены совета вели себя по-разному, в соответствии с чином и должностью. Зам по следствию Колосухин осторожно крутил головой, пыхтя и покрываясь нервным потом, по своему обыкновению предпринимая бесполезные попытки высвободить шею из жёсткого воротника очередной новой рубашки. Старший помощник по кадрам Течулина причитала и охала, округлив глаза. Но при этом успевала вставить робкие возражения против резких выпадов и суждений в адрес кадров, вылетаемых по горячке из уст разгневанного шефа. Все были подавлены неожиданным сообщением, смущены и растеряны.
Бодр и непроницаем оставался один человек. Тешиев, войдя в кабинет последним, когда Игорушкин, не стерпев и не дожидаясь первого заместителя, уже начал своё эмоциональное выступление, так и не уселся за стол к остальным, а принялся тихо расхаживать по кабинету, внимая монологу. Был ли это расчётливый ход или выработанная манера поведения? Результат, однако, поимел место. Игорушкин в пылу и ярости сначала не обращал на него особого внимания, потом начал следить за его зигзагами, наконец, прервался и озабоченно сказал:
— Ты чего не садишься? Дерьмом стул намазан?
— Да, похоже на то, Николай Петрович, — спохватился зам и подошёл к своему месту рядом со стулом прокурора области. — Может быть, ещё одного человека не мешает пригласить?
— Кого ещё? — недоумевал сбившийся с ритма прокурор.
— Андрея…
— Дойдёт и до него очередь, — отмахнулся Игорушкин.
— С ним картина была бы объективней.
— Это почему же?
— Я полагаю, вы всё это рассказываете со слов Леонида Александровича?
— Недостаточно? — чуть не поперхнулся прокурор. — Первый секретарь обкома при заместителе Генерального прокурора меня носом ткнул! Боронин тебе не авторитет?
— Я этого не говорил, — Тешиев бесхитростно оглядел коллег. — Вы же сами только что… убедили нас, что информацию Боронину выдал начальник милиции?
— Ну, Максинов… — смутившись, подтвердил прокурор.
— И фамилии назвал?
— Фамилии?
— Прокурорских сотрудников, которые якобы посещали рыбницу Астахина?
— Назвал не назвал фамилии, какое это имеет значение?
— А что Боронин говорил? — подкатилась к нему Чечулина. — Это важно, Николай Петрович. Боронин наших называл кого-нибудь?
— Никаких фамилий Леонид Александрович не называл! — взвинтился прокурор. — Сам факт о чём говорит!..
Красными от гнева глазами оглядел он своих подчинённых, остановился на Тешиеве, потом перевёл их на Колосухина:
— Вы мне найдёте мерзавцев! Выясните фамилии! А я им воздам по заслугам.
— Но как же? — Тешиев опять озадачил Игорушкина. — Фамилии нам должны сообщить… Мне представляется, правильным будет, если это сделает первоисточник, то есть сам Астахин. Он написал официальное заявление?
— Не видел я никаких заявлений! — отрубил прокурор и уставился на Колосухина. — Что следствие установило?
— Для меня то, что вы сказали, Николай Петрович, — шевельнулся Колосухин, — новость. Мне ничего не известно.
— Сроду у нас так! — хлопнул по столу, не сдерживаясь, Игорушкин. — Всем известно, даже обкому партии, а следственный отдел, надзирающий за милицией, ничего не знает!
— В районе у Жмуркова мы разобрались, Николай Петрович, — оправдываясь, застрочил Колосухин. — Обманывала милиция прокурора района, Ковшов у них второй журнал регистрации преступлений выявил. А первый без скрываемых «отказников» они носили прокурору. И с островом, где закапывали будто бы конфискованную икру, всё встало на свои места. Фальшивые бумаги составляли вместо протоколов о действительном уничтожении. Понятые вымышленными оказались.
— Вот до чего додумались, черти! — рубанул рукой прокурор. — Это же надо придумать!
— Ковшов уголовное дело возбудил, следы выходят на ту же банду Астахина, — продолжал Колосухин, — сообщники у него действительно работники милиции.
— Плохо, что выявляем это задним числом, Виктор Антонович, — горько покачал головой прокурор. — Но хватит об этом. Доложишь мне отдельно, как Ковшов вернётся. Сейчас другими проблемами надо заниматься.
Он развернулся к Течулиной:
— Клавдия Ефимовна, тебе придётся выехать по районным прокуратурам. Олег Власович, уезжая, распорядился. Хочется не хочется, а проверить придётся.
— Что проверять, Николай Петрович? — опять влез Тешиев. — Кого искать?
— Да, Николай Петрович, — поддакнула тут же и старший помощник по кадрам, — что я должна проверять? К нам никаких заявлений не поступало. Что же это получится? Буду я вынюхивать, высматривать?.. Что народ подумает?.. Свару в коллективах порождать? Панику? Они же спрашивать меня станут. А мне что объяснять?..
— Погоди, Клавдия! — нахмурился Игорушкин. — Об этом и речь не идёт! Посмотришь журналы регистрации жалоб, побываешь в райкомах партии. Сходи в райисполкомы…
— Да что вы, Николай Петрович! — засомневалась в его намерениях Течулина. — О банде Астахина не одни милиционеры знают. Максинов только серьёзную мину строит. Засекретил всем известное. Смешно! В городе люди вовсю об этом говорят. Шило в мешке не утаить. И наши прокурорские знают. Не меньше нас с вами. Мне уже звонили, секретничали…
И замерла под пристальным взглядом прокурора.
— Что спрашивают? Кто? — Игорушкин впился в кадровичку.