Знакомые лица он приметил ещё на улице, у подъезда областного суда. Обрядившись в гражданские наряды, они здоровались, торопливо гасили «беломорины» или сигареты, дружно, по-милицейски, его приветствовали, услужливо расступались. Одноликий народ толпился и в коридорах, потел, терпел, перешёптывался в ожидании затянувшегося начала процесса.
Тешиев устал кивать знакомым и незнакомым, сглотнул слюну, почуяв, как лоб покрывает горячая испарина, раздвигая толпу, прошёл в зал, охраняемый двумя милиционерами, одетыми по форме. Те чётко откозыряли.
Зал зиял отрешённостью и подавлял пустотой.
Длилось это недолго. С приходом прокурора его поспешно начала заполнять заждавшаяся публика. Тешиев постарался успокоиться, набрал воздуха на сколько хватило лёгких, потихоньку выдыхая, раскрыл папку, начал раскладывать перед собой на столе, систематизируя по порядку копии документов, свои выписки и, когда всё аккуратно распределил, водрузил сверху любимый кожаный блокнот и надзорное производство по делу с обвинительным заключением. Больше ему занять себя было нечем, и он огляделся. Каразанов ещё не думал выводить народных заседателей, хотя секретарша уже вертелась на стульчике на обычном своём месте. Важно восседала за несколькими столами команда защитников; наряд внутренних войск приступил к размещению арестованных подсудимых, заводя в зал по одному и запирая решётки в одиночных секциях, которые специально загодя смонтировали по этому случаю. К такому большому количеству арестантов суд не был приспособлен, поэтому за месяц до процесса в срочном порядке пришлось помещение переоборудовать.
Публика, поначалу шумливая, устроившись и оглазев стены, успокоилась и притихла. Некоторые даже начали подрёмывать, соблюдая традицию служивых людей, которые давно уяснили, что следует делать, когда служба идёт.
Тешиев снова ткнулся в бумаги, но, почувствовав перемену в зале, вместе со всеми поднялся на ноги. Дежурившие милиционеры распахнули двери, и в зал прошествовали трое.
— Прошу встать, суд идёт! — звонко крикнула девчушка.
Двух бодрящихся старушек, одна из которых заметно припадала на левую ногу, вёл синеющий жёсткой щетиной на широком лице остроглазый брюнет в чёрном строгом костюме при галстуке. Одежду его спутниц время не пощадило, как и их самих, но наряды были аккуратно чисты и даже местами кокетливо легкомысленны. У одной цветастый батистовый платочек трепетал на шее, а вторая то и дело выдёргивала кружевные белые манжеты прозрачной кофточки, не желавшие выглядывать из рукавов короткой курточки.
Председательствующий занял место за главным столом в центре, старушки примостились по бокам, и брюнет произнёс, крепко обосновавшись на стуле:
— Прошу внимания! Слушается уголовное дело по обвинению Астахина Рудольфа Викторовича…
Дальше процедура потекла-поехала по знакомой, наезженной дорожке. Председательствующий делал своё дело умело, спокойно и легко, расставляя всё по своим местам, блюдя нюансы и пунктики уголовно-процессуального кодекса. Тешиев, напрягшись, не особенно вникал в детали и мелочи, он сидел с высоко поднятой головой, ожидая главного мгновения, ради которого сюда и прибыл. Он чувствовал, как обшаривают, изучают его глаза арестантов, среди любопытствующих, конечно, были и глаза главаря.
А Астахин потерял покой и был сбит с толку другим. С томящим интересом всматривался он в председателя процесса. Не зная, радоваться или проклинать судьбу, но он узнавал в брюнете знакомого. Несомненно, он видел его года два назад в здании областного комитета партии, когда по случаю забежал к Вольдушеву. Брюнет выглядел тогда моложе, держался проще, был проворнее и худее, без этих важных и властных повадок, сквозивших теперь в каждом его жесте, слове и взгляде. Служил он в подчинении у заведующего административным отделом инструктором. А Вольдушев случайно обмолвился тогда в разговоре, что тот до этого работал судьёй в каком-то районе и к ним угодил для укрепления. Значит, теперь на повышение пошёл, до заместителя председателя областного суда дотянулся!
Астахин поедал глазами председателя. Ошибки быть не могло! Глаз у него острый, Рудольф запоминал любое лицо, узрев хоть однажды. Интересно, вспомнил ли его Каразанов? И если вспомнил, не запамятовал ли он, не открестился ли от своего бывшего начальника в обкоме, который ближе знал арестанта? Кровь прилила к голове подсудимого, он терял рассудок. Какое совпадение! Неужели это случайно? Или в его горькую судьбу вмешались, наконец, люди, на помощь которых он уже перестал рассчитывать?
Между тем председательствующий уже несколько раз обращался к нему, задавая незначительные вопросы: получил ли он обвинительное заключение, когда, понял ли, прочитав?.. Он отвечал механически, пугаясь собственного голоса. Лихорадочно думал о своём, путаясь в ответах, Рудольф по лицу председательствующего пытался угадать, можно ли надеяться на снисхождение, на милосердие?
С теми же прозаичными вопросами председательствующий обращался к его подельникам. Их было немало, почти полтора десятка. Очередь дошла и до Леонида. Тот вскочил, бледный, с измождённым застаревшим лицом. Куда девался загорелый юный полубог с греческими кудрями золотого отлива?
Рудольф обратил внимание, что все рыбаки — подсудимые искали его взгляда, поймав, торопливо кивали ему, приветствуя. Леонид же ни разу не взглянул на отца. Наоборот, воротил нос, а когда Рудольфу всё-таки удалось встретиться с ним глазами, тот скривился, словно прикоснулся к гадюке и едва не сплюнул брезгливо… После той встречи с сыном Рудольф так и не сомкнул глаз до утра. Он передумал всё. Мальчишка выплеснул на него столько мерзости и отвращения, только что Иудой не назвал и не успел проклясть! А остального хватило. Неужели такого же мнения о нём и остальные? Ради чего тогда жил?.. К закату жизнь скатилась, а оказывается, кроме пакости, ничего хорошего не совершил, добрым словом некому будет вспомнить, если расстреляют… Рудольф скривился: собрался к Сансону[32], а замучили раскаяния! К чёрту всё! К чёрту всех!..
— Астахин! — возвратил его из бездны горьких раздумий голос председательствующего. — Астахин! Вы не больны?
Он очнулся, поднял голову.
— Я уже неоднократно обращаюсь к вам и не слышу ответа. Встаньте!
Рудольф встал.
— Вы обратились в суд с заявлением об отводе прокурора?
Астахин молчал.
— Вы считаете прокурора заинтересованным лицом?
Астахин только сжал губы и резко дёрнулся.
— Он бывал у вас на рыбнице? В заявлении так написано.
Зал замер. Тешиев поднялся из-за стола, вышел на середину, подошёл ближе к клетке, в которой безмолвствовал подсудимый, повернулся к нему лицом и коротко глянул:
— Астахин! Вот я, смотрите. Я был у вас когда-нибудь? Вы меня видели?
Подсудимый долго не смог поднять глаз на прокурора, а, заглянув в них, тут же воровато опустил вниз.
— Не молчите, Астахин. Я жду. Подтверждаете своё заявление?
— Нет… — глухо ответил тот, судорожно вздохнув.
Зал охнул.
— Как понимать ваш ответ? — Каразанов удивлённо поднял брови.
— Этого человека я вижу впервые…
— И на рыбнице не видели?
— Нет…
— Значит, в заявлении об отводе вы солгали?
— То был другой человек, — чуть слышно ответил Рудольф.
— Отец! — вскочил с места и вцепился в клетку Леонид.
— Молчать! — резко повернулся к нему председательствующий.
К клетке Леонида бросилась охрана.
— Вам была известна его фамилия? — Каразанов впился буравчиками глаз в Астахина.
— Нет.
— Так почему вы решили, что это был заместитель прокурора области?
— Показалось. Кто-то из рыбаков трепанулся.
— Кто?
— Не помню…
— Садитесь… И вы садитесь, товарищ прокурор. — Каразанов, конечно, прекрасно знал этого невысокого человека с седеющей головой, смело вышедшего к клетке главного подсудимого, но обозначил его официально, строго, по-казённому, а через минуту, пошептавшись о чём-то со старушками, огласил всем: — Суд объявляет перерыв, удаляясь для вынесения определения в связи с поданным заявлением об отводе.
Перерыв продолжался долго. Наконец председательствующий с народными заседателями гуськом возвратились в зал, стараясь не отставать друг от друга. Судебный процесс, теперь уже не встречая препятствий, двинулся по обычной колее. К приговору. Хотя до этого, конечно, было ещё далеко…
Из дневника Ковшова Д. П
Прошло полгода с того дня, как Каразанов огласил приговор. Обращение Астахина в Верховный суд о пересмотре дела и заявление о помиловании были рассмотрены и разрешены на удивление скоро и — отклонены. Рудольф был расстрелян. Сообщение об этом прислали в прокуратуру области, но легло оно на стол уже перед другим, вновь назначенным, прокурором. Для ознакомления и подшивки в дело документ был переадресован мне. Я держал в руках этот куцый листок с круглой печатью, с сухими казёнными фразами и почему-то вспомнились поразившие однажды строчки Василия Фёдорова: «Не удивляйся, что умрёшь, дивясь тому, что ты живёшь…» Вроде некстати, а врезались они в голову, до вечера покоя не давали…
Людская молва долго не могла смириться с тем, что жизнь печально прославившегося Астахина завершилась вышкой. Известное дело, в России всегда жалели попавших на плаху под топор правосудия, никто не считал их виновными, выискивали малейшие возможности оправдать. Вот и носились слухи, что заменена Астахину смертная казнь добреньким, доживавшим свой век, Ильичом пожизненной каторгой, что видели Рудольфа на рудниках.
Ходили небылицы, слагались легенды о каспийском рыбаке, поставлявшим икру Самому на кремлёвский стол.
Секретным было следствие, закрытым — суд, таинственна судьба арестанта. Как многое, к чему причастны были в те, восьмидесятые годы, криминальные чины высшей партийной элиты. Запрещалось говорить и писать о коррупции, наркомании, проституции, безработице, волнениях среди народа. Считалось, нет этого в стране…