Народовольчество вообще очень оригинальное, «самобытное» (если, конечно, можно употребить это слово в таком контексте) русское революционное движение, да и сам Л.А. Тихомиров весьма своеобразен для революционного деятеля.
Революционное народовольчество Л.А. Тихомирова нельзя воспринимать так же, как революционеров следующего поколения — эсеров или социал-демократов. Можно ли себе представить, например, Ленина, Бухарина или, скажем, Каляева не расстающимися всю свою революционную жизнь с образком святого (с Л.А. Тихомировым всегда был подаренный матерью образок Святителя Митрофана Воронежского) и захватывавшими в политическую эмиграцию Св. Евангелие? Трудно себе даже помыслить такое.
Скорее всего атеизм или даже богоборчество, всегда в большей или меньшей степени связанное с идеей революции, все же еще не было столь догматически усвоено и освящено в умах многих народовольцев, как это было более последовательно и идейно проведено в дальнейших революционных поколениях.
Этот индифферентный атеизм (без ожесточенного богоборчества) во многом еще не так сильно отражался на нравственных установках некоторых народовольцев, сохраняя многие христианские понятия, скажем, о честности. Так, Л.А. Тихомировым и другими народовольцами было отвергнуто предложение использовать английские деньги для делания революции в России. Во время же первой революции 1905 года кадеты уже легко брали деньги от финнов на свою разрушительную деятельность, а во время Первой мировой войны большевики Ленина получали деньги от военного противника (немцев) на свою революцию уже по идейным соображениям. Так что революция не стояла на месте в своем нравственном состоянии и «развивалась» в сторону все меньшей обремененности нравственными понятиями — что ранее даже в своей среде считала безнравственным, со временем переставало быть для нее таковым. Можно сказать, что сила революции возрастала ее безнравственностью.
Невозможно было представить во времена народовольчества Л.А. Тихомирова, скажем, написания революционерами письма турецкому султану, например, с поздравлением по поводу неудачного штурма русскими войсками Плевны во время Русско-турецкой войны 1877—1878 годов. Во время же Русско-японской 1904—1905 годов такие поздравления японскому Микадо уже имели место, не говоря уже о вопиющей безнравственности большевиков во время Первой мировой войны, желавших поражения своей Родине.
Революция во времена народовольчества была, если так можно сказать, более «честна» но отношению к своей Родине и не имела еще на своем знамени лозунга: «Чем хуже, тем лучше». Вероятно, поэтому из среды попавших в революцию могли восставать такие люди, как Л.А. Тихомиров или Ю.П. Говорухо-Отрок (1850—1897). Видимо, еще позволяло время.
Несмотря на то что революция еще не была способна сломить империю, Л.А. Тихомиров уже видел ее потенциальные сатанинские глубины. Всю свою дальнейшую жизнь после перехода в 1888 году на сторону исторической России он ощущал приближение революционного безумия, всеми своими силами ведя борьбу с этим направлением.
Он, как и многие, чуть не утонувшие в воде и заполучившие особенный страх перед этой стихией на всю жизнь, побывав в водовороте революции, в самой середине его, и чуть духовно не сломавшись под се давлением, всю оставшуюся жизнь чувствовал страшное дыхание этого асоциального чудовища. Причем это ощущение его не сковывало, не лишало сил к противодействию, а лишь мистически подстегивало к борьбе, к предостережению. Это было так реально в его жизни, что окружающие зачастую сомневались в его адекватном отношении к реальности революции.
Л.А. Тихомиров глубоко религиозно переживал надвигавшуюся революцию, — так же, как переживал бы приближение будущего побывавший в нем и знавший, что трагедии этого будущего не минуют его жизни. «Все эти страдания, — писал уже цитированный нами Вл. Маевский, — пережитого духовного и жизненного перелома оставили свой неизгладимый след и в душевном настроении и на внешнем облике Льва Александровича.
Никогда, например, не видели его веселым, смеющимся, беззаботным… Если среди веселой беседы приятелей и набегала на его сосредоточенное выражение лица едва заметная улыбка, то она тотчас же и слетала. Волосы упрямо торчали, брови хмуро сдвигались, со лба и лица не сходили борозды напряженных дум и тяжелых переживаний. Вся фигура Льва Александровича нервная, худая, с явными следами переутомления (Л.А. Тихомиров много лет /был/ выпускающим редактором «Московских ведомостей»), диетического недоедания и переутомления, — отражала на себе неиссякаемую заботу и тревогу души. Он производил впечатление человека ежечасно, ежеминутно боящегося и ожидающего какого-то безвестного и тайного удара»{79}.
Эта чувствительность его души вместе с пытливостью ума, реактивностью его сознания (всегда живо реагирующего на идейные вопросы) создала тот тип мыслителя-энциклопедиста, который одинаково успешно мог трудиться в различных сферах…
Если читать одни дневники Л.А. Тихомирова без его книг и статей, то может создаться очень неправильное впечатление о его характере — как о непоследовательном, все время ноющем о своих болячках, все время сомневающемся в своем предназначении, в своем труде, в своем уме человеке.
Но если знать, что все начало XX столетия он был периодически болен (ревматизм сочленений и другие) и болен вплоть до невозможности зачастую передвигаться и работать[26], если помнить о его публично напечатанном, в котором нет места разнообразным сомнениям, тяготеющим над сознанием многих тонких и глубоких людских натур, а все направлено на действие, на возрождение, на выяснение правды, то фигура Л.А. Тихомирова как мыслителя вырисовывается совершенно другой.
Многие его современники (как писал Вл. Маевский и младший Фудель) говорили об усердных молениях Л.А. Тихомирова, о религиозности, углублявшейся с годами его жизни. Вся его квартира была в церковных образах. Некоторые рассуждали о его ханжестве, не понимая духовной жизни этого человека, его серьезного религиозного настроения, так же как они не чувствовали его большого писательского подвига. Они шли параллельно — нарастание религиозного настроения и возрастание писательства[27]. А если прибавить к этому его революционное прошлое (покаяние за него) и болезни (преодоление их — подвиг), приводившие зачастую его к мысли о скорой смерти, то его творчество можно назвать покаянным подвигом во славу русской государственности. Один из больших и убежденных грешников против этой государственности, государствоборцев, монархомахов в начале своего пути, — он становится одним из глубочайших теоретиков своего монархического государства. Это глубоко христианская эволюция сильной, умной и энергической личности, которая действует из идеальных побуждений и готова потерять веру в старые идеалы, сжечь все, чему поклонялась, и поклониться всему, что гнало и разрушало, когда увидит, что на этой новой стороне — правда. Таков переход духовный в личности — от Савла в Павла…
Мыслители мыслителям рознь. Есть мыслители партикулярные, для которых идеи не есть «кровь» их жизни, а лишь холодные умственные штудии (упражнения). А есть мыслители, являющие собой бескорыстных идейных доноров для нации, отдающие с каждой своей книгой, брошюрой или статьей часть своей «крови», жизни. Это — подвижники, жертвователи; от них одних способна зажечься в сердце другого та вера в свой идеал, о котором они проповедуют.
В 1900—1904 годах Л.А. Тихомиров все явственнее ощущал, что его смерть может быть уже очень близка к нему (нескончаемые боли в кишечнике, не дававшие зачастую ему целыми днями передвигаться и работать){80}. Врачи не могли ничего существенного для него сделать. Он готовился к близкой кончине; в дневнике постоянно появляются его размышления о своем духовном несовершенстве, слова покаянного размышления об участи своей и семьи[28].
И что же делает этот человек в это катастрофическое для своего физического и тяжелое для духовного состояния время? Он работает над «Монархической государственностью». Пишет и сомневается в своей способности написать, продолжает снова писать и тут же с грустью размышляет о крайне малой возможности принести пользу своим трудом современной ему России[29]. И в этих борениях с собой, со своими духовными слабостями, физическими болями, с абсолютной неизвестностью своей судьбы и печальной будущностью всей семьи (в случае смерти Льва Александровича остающейся и без того небольшого материального положения, достающегося изнурительной работой выпускающего редактора газеты «Московские ведомости»)[30]. Это то, что можно смело назвать настоящим подвижничеством во благо Отечества.
Л.А. Тихомиров стал первым русским мыслителем, разработавшим учение о русской государственности, о ее сущности и условиях ее действия. Он первым серьезно занялся изучением такого государственного феномена, каким было русское самодержавие. Государство — естественный союз нации. «Единственное учреждение, — говорит исследователь, — способное совместить и свободу, и порядок, — есть государство» («Рабочие и государство». СПб., 1908. С. 34). Одним из характернейших и основных свойств человека является его стремление к взаимоотношениям с другими людьми. Общественность человека — такой же его инстинкт, как и инстинкт борьбы за свое существование. Оба они естественны, потому что исходят из самой природы человека. Государство же является высшей формой общественности. Общественность эволюционирует от союзов семейных и родовых к союзам сословным, а с развитием человеческих потребностей и интересов дорастает до возникновения высшей силы, объединяющей все социальные группы общества, — государства.