Когда в доме появлялся Дип, Эмель менялась в лице и готова была юркнуть в любую щель под плинтусом, что с ее миниатюрной комплекцией было вполне возможно. Словно мышь в амбаре, которую внезапно застал зажегший свет сторож, она метнулась пару раз из стороны в сторону, бросила на меня вопросительный взгляд и поспешила к выходу, у которого замерзший, уставший Дип с трудом стягивал с ног раздутые от влаги ботинки. По дороге она ловким движением подхватила бутылку своего любимого «глю-глю» – это была плата за мучительно-долгие часы поддержки, которые носят название «женская дружба». Когда дверь захлопнулась, я почувствовала невероятное облегчение. Дип скупо улыбнулся: он знал, как тяжело мне было нести бремя лучшей подруги.
Недели три назад старушка Айше, которая живет за стенкой и частенько заглядывает на нашу террасу через низкую перегородку, ни с того ни с сего поведала мне секрет настоящей любви.
– Вот, к примеру, не знаешь ты, любишь его или нет, так? Может же быть такое, ну, скажи? – с детской улыбкой она спросила и прищурилась, чтобы создать еще больше таинственности вокруг животрепещущей темы. – Так вот представь себе ситуацию. Приходит к тебе, скажем, наша болтушка Эмель и заявляет, будто видела твоего мужа с какой-то красоткой. Ночью, например.
Айше уходила в детали, и хоть визуализировались они неважно, я поморщилась.
– Нет-нет, – заволновалась та, – это я ради примера. Мужа твоего ни с кем не видела, не беспокойся. Скажи только, что бы ты ответила этой язве Эмель?
Хотя с фантазией проблем у меня прежде не было, представить Дипа где-то вне дома было сложно. А еще и с кем-то… Ночью! Явно это было вне его амплуа, так что я уверенно заявила встревоженной Айше-ханым:
– Думаю, никак не отреагирую. Это не похоже на моего мужа…
– Öyle mi?[214]И даже скандал не устроишь?
Я представила Дипа в его чудесных фетровых тапках, создающих невероятно уютный шорох на половицах; в растянутом кашемировом жилете, слегка распоротом на боку, и неизменном соломенном кресле, в котором он часами листал пожелтевший томик экзистенциального Сартра, Хаксли или раннего Евтушенко. Нет, определенно я не ревновала и никак не реагировала на беспочвенные заявления о неверности самого милого человека в моем окружении.
Старушка Айше хитро улыбнулась и завершила эксперимент:
– Любишь ты его… Только если по-настоящему любишь, никогда не поверишь ни в какие россказни. Любимого до последнего защищают – своими глазами видят измену, а все равно поверить не могут…
Этот недавний разговор всплыл в памяти, стоило мне увидеть слегка сгорбленную фигуру Дипа, и стало невообразимо смешно от нелепого спектакля с адюльтером, разыгранного нашим кондоминиумом в одном предлинном действии. Телефон Дипа на беззвучном режиме по забывчивости был оставлен в гардеробной. Все мои тридцать пять неотвеченных вызовов маячили на экране, а ведь Эмель трижды призывала задуматься о разводе именно из-за этого.
В итоге я успокоилась, и остаток дня мы провели на кухне, дегустируя принесенную соседями снедь. Покончив с береками, которые я позволила себе запивать сладким чаем – диета снова летела в тартарары, мы перешли к фасулье[215], запеченной в медном тепси с розовыми томатами и крохотной зимней бамией. Блюдо было обильно залито терпким оливковым маслом, отчего его и вовсе не нужно было жевать: мелко нарезанные овощи растворялись во рту без всяких усилий и не принося насыщения.
– Так, а что с чемоданом? История-то вся из-за него, – вдруг вспомнила я о главном виновнике происшествия.
Дип скривился, задумался о чем-то и принялся сбивчиво рассказывать про то, как повез мой старый чемодан антиквару, потому что в «депо»[216]и так ступить негде.
В кладовой был только один мой личный чемодан, который не давал ему месяц покоя, – винтажный кофр Louis Vuitton, купленный в один из самых везучих дней моей жизни на антикварном базаре азиатского Ускюдара. В том, что передо мной подлинный шедевр месье Виттона позапрошлого века, не было никаких сомнений: все, включая протертую, но все же сохранившуюся непромокаемую обивку марки Trianon Trunk, миниатюрные замочки на пружинках, которые вряд ли бы вскрыл сам Гудини, но, главное, ни с чем не сравнимый шарм, который может исходить лишь от истинного люкса, представителем которого был мой чемодан.
– Да от него несло плесенью, а не люксом, придумала тоже… – осторожно пожаловался Дип. Он ненавидел его всем сердцем с того самого дня, когда я заставила им единственное свободное место в кладовой – было решено оставить чемодан до лучших времен, а после реставрировать, хотя это представлялось мне маловероятным. И все же я дорожила этим милым куском старины, который навевал на меня мысли о Грейс Келли или Жаклин Кеннеди, которые наверняка пользовались такими же, когда прибывали в Стамбул.
– Ты не мог не спросить меня и просто взять и увезти его в неизвестном направлении…
– И вовсе не в неизвестном направлении, я тянулся с ним в жуткий холод почти до Гебзе, потому что там мне рекомендовали знающего антиквара. Хотел узнать у него, подлинный ли чемодан – что зря место занимать? Из твоего «бавула»[217]только моль и тараканы лезли. В результате я оказался прав: дешевая подделка. Мастеру хватило минуты, чтобы это понять. Мы еще и заработали на нем, – добавил он радостно и подложил еще ложку сочной бамии в соусе.
Тысячи вопросов и претензий роились в моей голове, не давая сосредоточиться на чем-то одном. В тот момент Дип казался мне наивнейшим из всех, кого я когда-либо знала, и по какому-то нелепому стечению обстоятельств этот человек вдобавок ко всему был еще и моим мужем.
Вначале я старалась дышать с заземлением – этому научила инструктор по йоге, на занятие которой я однажды случайно попала. Это был незабываемый опыт на берегу Мраморного моря: все как одна участницы были вегетарианками с осиными талиями, все как одна в ресурсе и, конечно, с непереносимостью глютена и лактозы. Еще до того как они заговорили о ретроградном Меркурии, я поняла, что порчу им всю картину сандвичем с салями в рюкзаке, и покинула группу, прежде чем меня вежливо попросили это сделать. Однако способность извлекать пользу даже там, где ее нет, сыграла мне на руку и тогда: я научилась верному способу успокоения простым дыхательным упражнением. Именно его я принялась исполнять, дабы прийти в себя и не запустить в Дипа салатницу, в которую он уже начал лезть своей ложкой, что в нашем доме было строжайше запрещено.
Глубокий вдох на три счета, задержка дыхания на три счета и такой же медленный выдох – что может быть проще? Эта тактика успокоила бы и душевнобольного, однако мне легче не становилось. Напротив, я ощущала неведомый доселе прилив гнева, потушить который могло лишь чудо.
– Все в порядке? – заволновался Дип при виде нетипичного для меня румянца. – Давай чаю? Может, мне почаще стоит так с чемоданом уходить, раз нас после этого заваливают вкусностями?
– Думаю, еще одного чемодана моя нервная система не вынесет. Если решишься, тогда уж лучше обратно не возвращайся…
– На что ты злишься?! – недоумевал Дип, наливая воду в чайник. – Я же сказал, что чемодан ненастоящий. Зачем хлам в доме хранить?
– А зачем антиквару покупать у тебя подделку?! – не выдержала я. – И как это он за минуту понял, что он ненастоящий? Когда вещь так стара, она может быть только подлинной.
Нерасторопность местных мастеров, продавцов и прочих специалистов заслуживала отдельной главы, в которой я бы призвала каждого, кто обращается к ним за помощью, запастить львиной долей терпения и готовностью к тому, что все в любом случае придется делать самому. На мою долю выпало чинить в Стамбуле стиральную машину, навешивать дверцу на шкаф и даже покупать автомобиль. Скажу так: общение с сантехником, плотником и менеджером по продажам мне обошлось в тысячи выброшенных лир, прядью седых волос на самом видном месте и посттравматическим синдромом, отголоски которого временами давали о себе знать по сей день. Вот почему я была уверена, что удивительная прыткость некого старьевщика объяснялась лишь жаждой наживы – обманув доверчивого Дипа, он прикарманил винтажный чемодан, стоимость которого могла быть просто заоблачной. Дип, аккуратно вымеряя сухую заварку чайной ложкой, заполнял чайданлык.
– Кстати, ты не права. Он покрутил чемодан в руках, осмотрел со всех сторон и даже вспорол внутренний карман. Помнишь, тот, что под грязной подкладкой? Так что все было честно и прозрачно… Да, я же совсем забыл!
Дип бросил чайданлык и побежал в прихожую, где на оттоманке все еще лежало его пальто.
– Где же оно? – ворчал он, шаря по собственным карманам. – Забыл сказать! У меня для тебя письмо…
Из последних адресованных мне писем припомнились лишь имейлы от редактора, которому я порядком поднадоела вечным сдвиганием сроков: чем дольше я жила в Стамбуле, тем больше становилась похожей на необязательных горожан, и это было ужасно. Между тем Дип выудил из внутреннего кармана сложенный вдвое, похожий на тетрадный листок и радостно положил его прямо у тарелки, как будто тот был дополнением к тушеной бамии, которая в меня уже не лезла.
– Когда осматривали чемодан, внутри под подкладкой нашли вот это письмо. Я решил, что тебе будет интересно, ты же любишь всякий хлам изучать…
При слове «хлам» я капризно скривилась: было обидно, что муж никогда не разделял любви и тяги к покрытым пылью и патиной предметам, которые вселяли в меня неподдельное восхищение.
– Странно, что твой антиквар не сказал, что письмо такая же подделка, и не прикарманил его…
С присущим мне в таких ситуациях трепетом я развернула листок и тут же ощутила дыхание времени – запах затхлой сырости и влажной пыли, отчего бешено заколотилось сердце.