Находить ляпы в произведениях искусства было чем-то вроде навязчивого хобби, которое преследовало меня со школьной скамьи. Мама называла это тягой к прекрасному, а Дип «ковырянием в чужих промахах». Еще бы ему так не думать, ведь и ему порядком доставалось от этой привычки – особенно когда Дипу приходило в голову затеять кухонные мытарства накануне 8 Марта или еще какого-нибудь знакового дня, которых, к счастью, в календаре было не так много.
Что касается одалисок, то позже, перекопав массу записок и гаремных хроник очевидцев, я вынужденно признала, что Фатьма-ханым была права: девушек, которые занимались уборкой комнат (oda[316]), в серале[317] называли odalık. Именно это слово беспечные французы слегка видоизменили и тут же представили всему миру полотна с изображением утомленных негой одалисок, томно возлежавших на шелковых ложах (да еще и с вывихнутыми коленками).
Фатьма теребила в руках кожаный переплет.
– Это дневник, который всю жизнь вела моя бабушка. Здесь всё: описание ее жизни с самого детства и до последних дней. Но… – оборвала она немую просьбу, которая тут же родилась в моей голове. – Я его никогда никому не передам. Здесь тайна нашей семьи, и она уйдет вместе с последним ее членом.
Ох, уж эти полные драматизма стамбульцы! Их и просить не надо напустить тумана на свою жизнь: такие собеседники – мечта любого писателя.
Фатьма говорила медленно, проникновенно, а мне не хотелось ее торопить: уж очень интересными были подробности гаремной жизни, о которых она была осведомлена едва ли не лучше ее aneane.
– Бабушка вырастила меня… После упразднения султаната гарем распустили. Она была фавориткой, поэтому ей выдали из казны крупную сумму, на которую она купила землю и несколько домов. Кстати, вон тот особняк, у которого вы сегодня так долго стояли, тоже ее. По наследству он перешел ко мне…
– О, неужели?! А я так долго хотела узнать его историю… Он прекрасен снаружи и, уверена, так же хорош и внутри…
– Да, это красивый дом. За ним еще скрывается очаровательный садик, в котором я провела детство. Правда, потом, после смерти бабушки, в нем было тяжело без нее, вот мы и переехали с мамой в эту квартиру. А теперь я осталась одна.
Очередная печальная история, подаренная никогда не перестающим удивлять городом… Сколько еще одиноких душ прячет он под холодными крышами серых панелек из хипповых шестидесятых, на чугунных скамьях в пустынных парках и среди крохотного прихода почерневших от копоти свечей рассыпающихся храмов?
На одной из фотографий на фоне хорошо известного мне особняка стояли три совершенно одинаковые женщины: стройные и сдержанные – очевидно, эти черты успешно наследовались в этом роду.
– А как ваша бабушка смогла выйти замуж? – Я пыталась свести воедино генеалогию гаремного семейства.
– А я разве говорила, что она была замужем? – удивилась Фатьма моей невнимательности.
– Но как же? А как тогда появилась ваша мама? Ведь у нее должен был быть папа? Ваш дедушка?
– О-о-о… Мой дедушка… Прояви смекалку, милая, и все встанет на свои места.
Стоит кому-то заговорить о моей смекалке, как я превращаюсь в подобие истукана и не могу не то что совладать с мыслями, но даже и пары подходящих слов не найду. Однако исторический детектив, угрожавший превратиться в любовный треугольник, приятно щекотал интерес, увлекая в лабиринты чужих жизней – давно прошедших и всеми позабытых.
– Бабушка родила маму спустя семь месяцев после роспуска гарема. Естественно, детей-наследников забирали, и бедная бабуля опасалась, что и у нее могут просто отобрать ребенка, поэтому скрыла беременность и родила одна как раз в этом прекрасном особняке, – говоря это, старушка Фатьма не сводила глаз с дома детства, который выглядел на крохотной улице так же нелепо, как смотрелся бы, скажем, бриллиант в десять карат на руке у уличной попрошайки. Очевидно, особняк не шел этому месту, или место не шло ему, однако с превратностями судьбы спорить бессмысленно. И теперь обреченный на муки исполин терпеливо подпирал свинцовый небосвод, грозивший ему лишь ливнями и грозами…
Я мысленно крутила в голове вехи падшего не так давно с ултаната, пытаясь соединить исторические даты и громкие имена. Выходило совсем интересно: передо мной сидела потомственная принцесса… Определенно, нужно было как-то отреагировать, но, кроме реверанса, в голову ничего не приходило, и я решила опустить церемонии и задала главный вопрос:
– А что насчет секрета похудения? Вы сказали, что я попала по адресу… – Более нелогичный кульбит изобразить было сложно, но мне это удалось. Фатьма-ханым натянуто улыбнулась:
– Ну, раз обещала, тогда слушай. Ты плохо спишь, поэтому и под глазами темные круги, – она прищурилась и вцепилась своими глазами в мои. – Если спать как положено, в организме будет правильный баланс гормонов. Лишняя пища не задерживается в выспавшемся теле.
Я прокручивала в голове последние ночи, проведенные в работе, а после в тщетных попытках уснуть под звуки непрекращающейся перебранки бесстыжих чаек, которые, как назло, устраивали переговоры на парапете моего окна. Особенной громогласностью отличалась одна из них: строптивая белогрудая самка с невероятно скверным характером и, очевидно, проблемами в личной жизни. Она часами могла отчитывать суженого, а тот покорно выслушивал, после чего, в знак примирения, нежно пощипывал ей спинку – так они, счастливые, вместе встречали рассвет. А вместе с ними и я – невыспавшаяся, с темными кругами под глазами, но тоже счастливая.
Трогательные отношения между двумя смешными птицами умиляли: уже второй год они обивали крышу над окном нашей спальни, так что мы были в курсе всех их семейных передряг и разногласий.
Чайки вдохновляют моногамностью и способностью сохранять отношения с одним партнером на протяжении всей жизни, а это около двадцати лет. Много ли найдется пар среди homo sapiens, способных на столь длительные отношения?
Чайки вместе высиживают яйца, растят птенцов… и при этом ничтожно мало спят.
– Видишь, ставни на окнах? – И Фатьма-ханым указала на облезлые заскорузлые деревяшки, нависавшие над старыми рамами с наружной стороны.
Конечно же, я видела эти элементы декора. Ставни украшают едва ли не каждый второй дом Стамбула. Вначале это приводило в неимоверный восторг из-за сходства с любимой солнечной Сардинией, а после я и вовсе перестала их замечать.
– Так вот, перед сном нужно обязательно закрыть все створки и задвинуть шторы… Это главный секрет!
Неожиданнее совета сложно было представить.
Если бы остроумной Фатьме вздумалось надиктовать рецепт снадобья из сушеных лягушек, пряди волос рыжей весталки-целомудренницы и капли январской росы с горы Арарат, я и то удивилась бы меньше…
Какое отношение ставни имеют к лишним килограммам? Возможно, они преграждают путь духам ночного аппетита или чему-то еще в этом несуществующем роде?
– Бабушка пишет… – и старушка методично отлистала дюжину страниц, предварительно щедро плюнув на палец, – …что в гареме, если хотели отомстить девушке, срывали ставни с окон ее комнаты. Через несколько месяцев девушка толстела и становилась похожей на лягушку.
Вот это магия! До такого поворота не додумался сам Андерсен, а вот Джоан Роулинг вполне могла позаимствовать этот сюжет. Но ведь колдовство в мире маглов запрещено!
Фатьма-ханым перевернула еще одну страницу и продолжила чтение медленно и с интонацией:
– Глубокий сон улучшает работу кишечника. Главное условие такого сна – совершенно темная комната, в которую не попадает даже самый крохотный луч Северного Креста. Проснувшись, нужно тут же растворить ставни, а не лежать в темноте. При таком распорядке тело всегда будет оставаться стройным и подтянутым.
– И вы так делаете? – с надеждой я воззрилась на худышку Фатьму.
– А ты разве не видишь? – и она ловко обхватила себя ладонями за осиную талию. И это в ее-то годы! – Так должна делать каждая женщина. А как иначе?
Но как же я, засыпавшая каждую ночь с видом на мигающую неоновую вывеску кафе «Merletto», что торгует пиццами до самого рассвета? Конечно, приятно было осознавать, что причиной лишних сантиметров на талии была не домашняя эриште[318], усыпанная хлопьями пикантного тулума[319], а всего лишь огни большого города, которые без стеснения заглядывали в распахнутые окна нашей небольшой спальни под самой крышей. Все ближе я приближалась к разгадке томившей долгие месяцы тайны, и это не могло не радовать. Однако определенные сомнения одолевали: возможно ли в многомиллионном мегаполисе организовать полноценный сон, всего лишь задраив окна и изолировавшись от мира, который в этом году и так преуспел в вопросах самоизоляции?
Стамбул – город не для сна. В нем каждый второй мучается бессонницей, длительной и изнуряющей, волнующей и сладкой…
И в этом очаровании город не знает себе равных: стоит сумеркам спуститься на его шумные улицы и вечернему азану освятить протяжной молитвой сапфировый небосвод, как повсюду – будь то крохотные квартирки на самых окраинах или роскошные апартаменты пятизвездочных резиденций – начинается особое таинство… Это еще не пылкие объятия – они случатся гораздо позже, когда огни погаснут и не будут мешать взволнованным влюбленным; это уже не дружба, так как ее время, напротив, прошло с теплым закатом и опустевшими стаканчиками мутной ракы[320]; это нечто большее – уникальное душевное единение, жизненно необходимое каждому стамбульцу с момента его рождения и, вероятно, до самой смерти. Ночь объединяет людей – любых, и неважно, какими и кем они были днем. Бары и рестораны звенят сотнями веселых голосов: их обладатели судачат без умолку, и в этом протяжном гуле невозможно чувствовать себя одиноко.