В тот же день…
Скол на крышке мейсенского чайника. – Ваза с осенними астрами. – Роль социальных сетей в поиске возлюбленной. – Фатализм местных скептиков. – «Серпме кахвалты» из рога изобилия. – Бюст итальянских монашек в кондитерских изделиях с вишенкой. – Целебные симиты тетушки Хатидже. – Брызги эрдемлинских лимонов. – Гротескные персонажи стамбульского фарса. – Футбольный фанат и ток-шоу о кошках. – Нежная кайгана и душа стамбульской женщины.
Вскоре я оказалась в кривом переулке, в углу которого расположилось кафе, и прямо у его входа приветливо пыхтел антикварный самовар, весело позвякивая фарфоровым чайником на макушке. Я подошла ближе и с удивлением обнаружила, что заварник был не чем иным, как чудесно сохранившимся примером великолепного лукового узора Мейсен[39], за которым я охотилась вот уже несколько лет по всем барахолкам города. Нежная синяя роза с едва заметным сколом на крышке лазурного чайника придавала натюрморту столько очарования, что я потянулась за телефоном, дабы запечатлеть эту милую деталь на память.
Женщина средних лет в длинном шарфе, несколько раз обмотанном вокруг шеи, выглянула из двери кафе и громко закашлялась.
– Не могу уже дышать от этих сигарет, – рассмеялась она и сделала очередную глубокую затяжку. Тонкая папироска тускло поблескивала в неосвещенном дверном проеме, за которым звенела посуда и раздавались сонные голоса официантов.
– У вас можно позавтракать? – уточнила я, предвкушая плотный вкус утреннего чая из мейсенского фарфора.
– Hos geldiniz![40]Первому гостю мы особенно рады, – и она, едва ли не обнимая меня, препроводила внутрь помещения, в котором было так тускло и уныло, что на мгновение я пожалела, что среди десятков милейших заведений сказочного квартала Джихангир попала именно в эту обитель мрака.
– Abi, ışığı ac![41]– и женщина по-хозяйски встряхнула стул и вежливо указала на него.
Я медленно опустилась… И ах! В небольшом помещении зажгли свет: вначале лампы горели совсем не ярко, но спустя секунд десять они вовсю разгорелись и принялись умывать приятным желтым теплом редкую обстановку. Будто расписная шкатулка, комната оказалась яркой и так искусно обставленной, что у меня дух захватило от невероятного количества удивительных штучек, вмещавших это невзрачное снаружи помещение. Примерно то же я испытала однажды, попав в ни с чем не сравнимый магазин старинных вещиц, прятавшийся в жилом доме Antik Konak на улице Süleyman Nazif. То был не простой уголок антикварного рая, какой могут представить себе любители пропыленного хлама, к числу которых отношу себя и я. Случайно отыскав его на неприметной улице, я обрела место силы, в которое возвращалась каждый раз, когда мой внутренний мир требовал подпитки и антикварной супницы с премилым кракелюром на видном месте. Теперь я ощущала тот же прилив согревающей энергии, так щедро раздариваемой чудесным кафе района Джихангир.
Хозяйка продолжала кутаться в безразмерный шарф, хотя внутри было совсем не зябко. От сигареты она избавилась еще на улице, но сухой кашель все еще мучил ее горло, отчего она постоянно прикрывалась палантином и будто бы извинялась. Я мило кивала ей, давая понять, что меня это совсем не смущает…
– В наши времена уже и кашлянуть стыдно, – засмеялась она. – Так напугали людей этой хворобой, что порой в людном месте чихнуть боишься. Но в нашем районе люди другие. Мы ценим жизнь больше, чем боимся за нее. Разве не важнее насладиться пусть крохотным моментом, чем дрожать долгие годы? – И, будто ставя точку над вышесказанным, она громко водрузила вазу из того же мейсенского фарфора на стол прямо перед моим носом.
– Это чтобы вам приятней было сидеть… – и, прикрываясь, она поспешила прочь, чтобы хорошенько прокашляться. В вазе стояли все те же осенние астры, с которых началось мое незадавшееся утро.
– Любите эти цветы? – заметила она то, как пристально я на них смотрю, с грустью вспоминая странные события последних часов.
Я кивнула.
– Эти цветы каждое утро нам приносит сосед. Он одинокий, живет в красном доме с круглым окном. Вы могли обратить внимание, когда шли…
После Музея невинности я была слишком озадачена, чтобы смотреть по сторонам, однако не было сомнений, что одинокий сосед с астрами – тот самый чудак, поразивший редкой леностью в отношении собственных чувств.
– О, это Кемаль-бей, не так ли? Мы с ним уже успели познакомиться.
– Надо же! Аби[42], иди сюда, наша гостья знает влюбленного Кемаля!
За плюшевой шторкой послышались шорох и чьи-то неразборчивые слова. Из кухни никто не вышел, и женщина в шарфе, кокетливо поджав губы, улыбнулась:
– Мужчинам никогда не интересны сплетни так, как нам, женщинам, правда? У них свои увлечения, а у нас свои… Так что ты хочешь на завтрак? Как обычно? – спросила она так, будто я была завсегдатаем этого заведения. Мне оставалось только кивнуть, потому что в Стамбуле отказываться от предложения хозяина непозволительно.
Пока кухня лениво звенела саханом с шипящей яичницей и позвякивала целым арсеналом медных приспособлений, которые обычно используют для очистки крохотных огурцов и пышнотелых помидоров из Кумлуджи[43], я наконец обрела несколько минут для того, чтобы реализовать задуманное.
Никогда не преувеличивая роль социальных сетей в нашей жизни, теперь я уповала на одну из них так, как может заблудший в пустыне рассчитывать на животворящий оазис неподалеку. В строке поиска ввела два слова, которые моя ненадежная память трепетно хранила последний час: Füsun Bozkurt. Кнопка «Поиск». Сердце бешено билось, как будто я без стука прокрадывалась в чужую комнату или, что еще хуже, заглядывала в замочную скважину, чтобы подслушать страшную тайну, предназначенную не для моих ушей…
На экране телефона появился длинный список из тезок, носивших имя возлюбленной цветочника. Я в нетерпении пролистала его до конца, потом снова вернулась к первой записи… Рыться в чужих профилях совершенно не хотелось, как вдруг, в самом низу, на месте аватарки заметила знакомые цветы. Да ведь это же астры! Совпадение? В тот момент я готова была поспорить, что именно так выглядит хваленое стамбульское провидение, на которое так часто ссылаются местные скептики…
Исправно срабатывающее правило «твое к тебе придет» было не чем иным, как четко выверенным фатализмом, дарившим женщинам непоколебимость, а мужчинам – отвагу.
Умение беззаветно довериться року пугало, как русская рулетка, и одновременно вдохновляло, как священное слово, которому беспрекословно преклонялись прежние поколения османов, а некоторые продолжали и до сих пор.
Пока я изучала профиль девушки, чья судьба, казалось, находилась в моих руках, хозяйка принялась расставлять миниатюрные тарелки для «серпме кахвалты»[44]. Словно из рога изобилия блюдца перекочевывали с огромного подноса на мой стол, а я в недоумении наблюдала за происходившим, уже сожалея о том, что так легко согласилась на этот завтрак. И кому могло в голову прийти, что один человек это осилит?! Тут и вдвоем не справиться…
Когда все приготовления были завершены и антикварный фарфоровый чайник перекочевал с самовара на медную подставку, женщина в шарфе шумно приземлилась на стул напротив и радостно заявила:
– Меня зовут Бурджу. Это мое заведение, моя отдушина. Всю жизнь его тяну, одна-одинешенька… Так что угощайся, будем вместе завтракать.
Стало неловко, и я начала было что-то говорить невпопад, но Бурджу снова закашлялась и полезла в карман.
– Ты не против, если я закурю? Все равно пока никого нет… А то эти запреты на курение в помещении сводят меня с ума! – она произнесла это неприятно-заносчивым голосом, как будто изображала чиновника, выдумавшего неугодное ей правило.
Мне не хотелось завтракать окутанной сигаретным дымом, однако преследовавшая меня слабохарактерность не позволила возразить, и я смущенно кивнула.
– Ты ешь, а я выкурю одну-две и тоже присоединюсь, – радостно почти пропела она и принялась представлять мне все компоненты завтрака по отдельности. – Вот это береки с домашним сыром и маслинами, те – с картошкой. Возьми кайгану[45], только с жару. Внутри мягкая, как моя душа! А вот погача[46]с душистыми маслинами и кумином. Есть секрет: говорят, хозяйка печет ее размером с собственную грудь. Моя погача большая! – И она хрипло засмеялась, распространяя вокруг клубы едкого дыма.
Я едва держалась, чтобы не кашлянуть. Тема женского бюста порой всплывала в истории кулинарии: грудь королевы Франции Марии-Антуанетты когда-то стала эталонным стандартом для формы и объема бокала для шампанского, итальянцы выпекали выделяющуюся часть женского тела в бисквите, дрожжевом и даже заварном варианте, нарекая десерты именами монашек и прочих благородных дам и непременно венчая их вишенкой. Но что же теперь? Глядя на каждую погачу, я буду представлять бюст ее создательницы? Борясь с воображением, я отломила кусок мягкого теста круглой булочки и стала макать в оранжевые желтки.
– О, так ты умеешь есть по-нашему! – обрадовалась Бурджу. – А то иностранцы ведь яичницу ножом и вилкой гоняют по тарелке, а потом возвращают на кухню с растекшимся желтком. Так ведь это самое вкусное! Моя посудомойка такие тарелки мыть отказывается, говорит: «Грех!» И я с ней согласна.
– Я уже не первый год в Стамбуле, многое поняла, – начала объяснять женщине-пепельнице, откуда такая осведомленность. Та внимательно рассматривала меня, с интересом вслушиваясь в каждое слово.
– Значит, приезжие вы… Сегодня – здесь, завтра – там… Это нехорошо. У человека должен быть дом. Даже птицы с зимовки возвращаются в родные края. Кем будут ощущать себя ваши дети? Кем назовутся?
Это была больная тема, которая зудела уже долгие годы во мне, не давая ни дня покоя. И чем старше я становилась, тем сильнее бил внутри колокол тревоги, тем чаще приходили во снах прабабки, которые недовольно качали завернутыми в убрусы головами, и тем рьянее я начинала планировать переезд на родину. Такие порывы заканчивались так же быстро, как и начинались: к утру я просыпалась под пронзительный крик собирающего на улице барахло «ескиджи»[47], суматошную возню чаек над окном нашей спальни и призывный запах первой выпечки из пекарни тейзе[48]Хатидже, которая выпекала тончайшие лахмаджуны и легкие, как облако, симиты и без зазрения совести откармливала ими счастливых жителей нашего квартала. Симиты тейзе посыпала кунжутом так щедро, что всего после одного бублика каждый получал недельную потребность организма в кальции.
– Каждый мой симит дарит здоровье твоим волосам, ногтям и коже, – увещевала добродушная тетушка, умалчивая побочный эффект в виде лишних килограммов. Но это, в самом деле, было совершенно не важно, потому что ощущение счастья ценнее, чем стройность при грустном расположении духа. Так думают стамбульцы и делают все, чтобы ни при каких обстоятельствах не уходить от душевной гармонии, которую в обиходе называют кеифом. Однако за сладостными бездельем и расслабленностью, за которые никогда не мучает совесть, скрывалось нечто большее, что дарило равновесие во всем: для одних – семья, для других – работа или просто жизнь, вмещавшая в себя так же много, как один симит семян золотого сезама.
Бурджу на какое-то время удовлетворила потребность в никотине и принялась завтракать. Ела она быстро и с аппетитом. Все движения ее были отточены так, будто искусному поеданию завтрака она обучалась в специальной академии.
– Я здесь всю жизнь свою провела. Сначала картины писала – вон те, на дальней стене, видишь? Все мои. Но их никто не покупал, а писать впрок не в моем духе. Так что я занялась едой. Знаешь ли, в Стамбуле это беспроигрышный вариант! – и она весело рассмеялась. – Это как держать сауну в Финляндии. Сколько бы бань ни было, клиент всегда найдется. И у нас так же: даже сытый человек – мой посетитель. Знаешь, почему?
Конечно, я знала, отчего не испытывающие голода люди стремятся в теплые уютные заведения. В любой стамбульской локанте (причем чем проще место на вид, тем лучше) до головокружения пахнет пряными соусами на основе домашней салчи[49]– в них часами пропитываются тушки мясистых баклажанов, после чего те становятся настолько нежными, насколько может это ощущать язык. В этих скромных слабоосвещенных комнатах вековых зданий всегда на столах свежий хлеб и бутылка с самым терпким оливковым маслом. Знатоки наливают его в мелкую «кясе»[50], растирают вилкой несколько жирных оливок, одаривают щепоткой сухой травы «кекик»[51]и завершают брызгами эрдемлинских[52]лимонов. Обмакнуть в это великолепие теплый край лепешки – мечта любого гурмана, которая исполняется ежедневно в выцветших стенах стамбульских забегаловок.
Я потянулась к телефону: аккаунт с астрами не выходил из головы. Неужели это та самая Фюсун? Но хозяйка резко прервала мой порыв грозным шиком, который издают стамбульские женщины, когда им что-то не нравится.
– И что ты там все высматриваешь?! Не понимаю людей, которые не могут расстаться с телефонами? Может, ты блогер? – И Бурджу недовольно поморщилась, как будто «кашар пейнир»[53], которым она в этот момент набивала себе рот, был пересолен.
Сказать, что я побаиваюсь стамбульских негодующих тетушек – не сказать ничего. Меня передернуло, и, отодвинув телефон подальше, я стала с трудом выдавливать из себя нестройные предложения. Мне хотелось абсолютно искренне поделиться жалостливой историей несчастного цветочника, который любил всем сердцем и катился вниз по наклонной, не имея сил противостоять обстоятельствам. Учитывая частный характер повествования, я умышленно скрыла имена героев, однако проницательный ум Бурджу не так легко было провести.
– Hadi ama, canım![54]Раскрыла тайну! Кто ж тут Кемаля и Фюсун не знает! Эй, аби, ты слышал? Она мне рассказывает историю нашей парочки так, будто курс лиры предсказывает!
– Я не думала, что вы все знаете…
– А для кого это секрет? Эти двое уже как два года друг без друга мучаются… Бедняжка Фюсун каждую неделю звонит, просит проведывать любовь всей ее жизни – так и говорит: «Hayatımın askı»[55].
От удивления я принялась за булку, мед и каймак, которые магическим образом успокаивали в любой ситуации.
– А я хотела отыскать ее, написать ей… что Кемаль страдает…
– Ey kime söylüyorum ben![56]Знает она все, все знает!
– Но почему же тогда они порознь? Это странно как-то…
– Это у вас, «ябанджи», любовь странная, а у нас она красивая. Если в любви не страдал, что соседи скажут? Даром чувства не даются. Hoppala![57]
Если в вопросе начинали фигурировать соседи, я понимала, что дело серьезное. Komşuluk[58]– особый вид отношений, степень доверия к которым множится пропорционально годам, прожитым в одном доме.
Это уникальное содружество, посвященное во все тайны и замыслы, а также мечты, душевные терзания и прочие виды личных переживаний, которыми в моем мире принято делиться с дневником или шепотом с лучшим другом.
Здесь обо всем этом непременно нужно рассказать благородной старушке Айше из квартиры напротив; вездесущей Эмель, которая своей энергичностью ставит на уши весь квартал, и, конечно же, мяснику, рыбаку, куаферу[59]и булочнику – как-никак, они тоже почти соседи.
Бурджу испытующе смотрела на меня, я же в растерянности от беспочвенных обвинений хлопала глазами. До безумия простая история влюбленной пары, в адекватности которой уже приходилось сомневаться, удивительным образом перерастала в фарс с явными элементами буффонады. Как и в посредственном турецком сериале, герои Кемаль и Фюсун, очевидно, переигрывали с избитым сюжетом: они определенно передерживали паузы, бесталанно заламывали руки и проливали слез больше, чем требовал того жанр. Мне хотелось крикнуть «Не верю!», но я уже сама была одним из гротескных персонажей, вовлеченных в неистовую игру под роковым, но премилым названием «Любовь по-стамбульски».
Кафе начало заполняться первыми посетителями. Словно сонные воробьи, они впархивали в раскрытые настежь двери и тут же вперивались в светящиеся экраны смартфонов. Бариста за стойкой приступил к прямым обязанностям: со скоростью карточного шулера он ловко метал крохотные чашки с густым наваристым кофе и стаканы с янтарным чаем, а пышнотелый официант (тот самый брат моей новой знакомой) так же молниеносно разбрасывал их по столам. Всегда поражаюсь ловкости, с которой стамбульцы обращаются с хрупкими грушевидными наперстками. Они не изменяли им даже в период коварной пандемии. И в то время как мы, не понимавшие ничего «ябанджи», заказывали напитки в одноразовой посуде, бесстрашные жители великолепного города настоятельно требовали прозрачные армуды, служившие им бережно охраняемым воспоминанием.
Хозяйка раскраснелась после пятого стакана с целебным напитком и, сбросив шарф, блуждала по залу и скрипучим голосом отдавала поручения официантам, кричала поварам, звонившим поставщикам и ленивому пекинесу, который гордо прошествовал в зал из кухни и клянчил ароматные кусочки суджука у посетителей.
Оплатив счет, в который мне включили завтрак на две персоны (что было крайне несправедливо), я собиралась улизнуть поскорей на улицу, однако Бурджу окликнула меня и рукой попросила подождать у входа. На крыльце уже собралась компания курильщиков, которым, кажется, было совсем невдомек о вреде их пагубной привычки.
Убеждать стамбульца бросить это сомнительное увлечение – то же, что футбольного фаната во время трансляции матча попросить переключить его на ток-шоу о кошках.
Хотя в случае стамбульских реалий передачи про братьев меньших входят в самые рейтинговые пакеты, а их ведущие становятся популярными телезвездами.
Бурджу появилась, когда я просматривала страничку загадочной Фюсун, которую, как выяснилось, любовь на расстоянии ничуть не смущала. Покрутив пальцами сигарету, моя курильщица попросила огня у парнишки панкерского вида и, глубоко затянувшись, широко раскрыла глаза и наконец улыбнулась.
– Там со счетом ошибка вышла. Хотела угостить тебя, а брат выставил счет. Теперь ты приглашена еще раз.
Я кивнула и хотела было проститься, но Бурджу выбросила сигарету и наклонилась так близко, что ее шепот в ухе задребезжал железными нотками:
– Ты про Кемаля не думай, не переживай. У них все своим чередом идет. Мы такие… Без драматизма у нас любви не бывает.
– Но ведь такие испытания могут убить самое сильное чувство…
– В том-то и дело, что нет. Наоборот, чем сильнее чувство, тем сильнее оно разгорается от бед и расстояний. У наших любовных историй всегда есть желающий зла друг, предательница-подруга, недовольный отец или ревнивая тетка, которая будет ставить палки в колеса. Ты что, турецкие сериалы никогда не смотрела?! Так что выбрось из головы все мысли и займись лучше своими делами. Да не забудь заглянуть на недельке снова ко мне. Поболтаем! – и она снова полезла в карман за сигаретой.
Еле сдерживаясь, чтобы не раскашляться в этой чадящей компании, я поспешила домой, чтобы разложить по логическим полкам непослушные мысли, что бродили в голове беспорядочным ворохом. Мне думалось, деланый драматизм в отношениях – своеобразное извращение сродни мазохизму или любому другому доставляющему дискомфорт ритуалу. Это как стругать баранину для искендера[60]бумажным ножом, хотя в этом безумстве виделось больше смысла, чем в поведении ненормальных влюбленных, томивших друг друга разлукой.
Дома меня ждал некормленый муж, который настолько не приспособлен к быту, что может упасть в голодный обморок перед забитым продуктами холодильником. Он не умеет включать плиту и зовет меня каждый раз, когда стиральная машина разражается тремя протяжными гудками в знак окончания стирки. При этом он наизусть читает Есенина, помнит имена генералов обеих мировых войн, играет в шахматы и увлеченно рассуждает об архитектуре – одним словом, относится к тому редкому типу мужчин, которых лучше не оставлять дома одних во избежание травмирования.
– Я нашла интересное место для завтраков и новый музей, – начала я с порога. Дип на мгновение вынырнул из компьютера, убедился, что это действительно я, и снова скрылся за гигантской крышкой лэптопа. Я прямиком направилась на кухню, поставила на плиту начищенный до блеска чайданлык[61]и принялась очищать от кожуры два толстобоких баклажана – кайгана на завтраке была настолько нежной, что мне непременно захотелось побаловать ею любимого мужа. Заботливая Бурджу поделилась своим рецептом, и теперь мне не терпелось опробовать его. Пока мякоть баклажанов мягко перешептывалась с янтарным топленым маслом, я рассказывала Дипу о том, как по-разному все относятся к любви.
– Ты только вдумайся: мы ради встречи с любимыми готовы свернуть горы, пройти тысячи километров, лишиться всего! А стамбульцы, напротив, умышленно страдают в разлуке, отказываясь сделать хотя бы шаг навстречу собственному счастью…
Не выдержав, я все же набросала несколько нравоучительных строк Фюсун и, нажав кнопку «ОТПРАВИТЬ», преисполнилась чувства выполненного долга и принялась раскладывать золотистую запеканку в очаровательный фарфор с едва заметной паутиной винтажного кракелюра – благодаря ему посуда приобретает особый шарм, утонченность и больше ценится.
Дип все это время внимательно слушал мои жалобы на безынициативных влюбленных и сосредоточенно что-то обдумывал. Затем тарелку, предназначенную для завтрака, он поднес к окну и принялся пристально рассматривать на ней едва заметные дефекты – микроскопические сколы на золотой окантовке, поплывшее подглазурное клеймо и множество крохотных трещинок, разбегавшихся по выцветшему пасторальному рисунку: миловидная пастушка под изящно изогнутой оливой смущенно отклонялась от навязчивого паренька, норовившего осыпать ее жаркими поцелуями, – типичный сюжет западноевропейского посудного производства восемнадцатого века.
– Ты не задумывалась, почему незначительные дефекты на гладкой кристальной глазури превращаются в молчаливый символ старины и благородства? Почему мы с восхищением любуемся этими жестокими изъянами времени? На каком фарфоре есть трещинки и сколы? – он поставил тарелку на место и внимательно посмотрел на меня. – На каких из наших тарелок есть сколы?
– На старых?
– Не просто старых. Дефекты есть только на тех тарелках, которые берегли, трепетно хранили и о которых заботились долгие столетия, понимаешь? А те чашки и сахарницы, которые не любили, разбились вдребезги и забыты давным-давно… Они так и не дождались своего кракелюра…
Я задумалась – аналогия «тарелка – любовь» была более чем прозрачная.
– Ты думаешь, что и с отношениями так же? Не нужно бояться трещин и сколов, потому что они помогают сохранить чувство в первозданном виде?
– Конечно, это ведь очевидно… А мы эгоистично разрушаем все быстро и навсегда: сворачиваем горы, рискуем… А потом вдруг оказывается, что любви больше нет, не сохранили…
Кайгана томилась под крышкой, распространяя по дому волшебные ароматы маленького домашнего счастья. Дип снова молчал, а я, пораженная чудесным открытием, сидела рядом. Сообщения, которые только что отправила Фюсун, я немедленно удалила: теперь нравоучения, что я бесцеремонно и не имея на то никакого права на нее обрушила, казались пустыми и приземленными.
Кайгана, как и обещала Бурджу, получилась нежной, словно ее тонкая стамбульская душа, а простоты в рецепте было столько же, сколько и в наших отношениях с Дипом.
На соседней террасе через дорогу парочка громко выясняла отношения: вероятно, они разыгрывали бурную сцену для любознательных соседей, увлеченно наблюдавших за происходящим. Прижавшись плотно к окнам, те жадно хватали каждое слово ссорившихся влюбленных, чтобы потом в деталях обсудить несговорчивый характер новоиспеченной пары. Кстати, об окнах, которые играют важную роль в межсоседской коммуникации: традиционно их редко прикрывают шторами, и они всегда идеально чисты. Хорошие хозяйки в Стамбуле моют окна один раз в неделю! И так круглый год. Что ж… видимо, женщины знают, что для чистоты окон, как и для чистоты отношений, нужно приложить усилия…
РецептКайгана из баклажанов – нежная, как душа у радушной Бурджу из Джихангира
(из расчета на две порции)
• 2 средних баклажана
• 3 зубчика чеснока
• 3 яйца
• Пригоршня кедровых орехов (можно заменить очищенными фисташками)
• 1 чайная ложка топленого масла
• 1 столовая ложка оливкового масла
• Щепотка соли и сахара
• 0,5 чайной ложки молотого черного перца, кориандра и корицы
• Несколько веточек кинзы и/или петрушки (для любителей)
Запеканки, столь популярные в детских садах, непременно ассоциируются с рассыпчатым творогом и ложкой жирной сметаны, с которой следует подавать классический детский завтрак. Французы именуют похожее блюдо грате-ном и чаще готовят его из картофеля с мускатным орехом под золотистой сырной корочкой. Османская кухня не стала исключением и также обзавелась собственной запеканкой, имя которой – ароматная кайгана! Готовят ее из самых разных продуктов, включая, сыры, всевозможные овощи и даже мясной фарш… И все же любимой у каждого стамбульца остается запеканка из баклажана, нежнее которой отыскать сложно.
Блюдо подкупает простотой исполнения, и потому, попробовав раз, хозяйки обращаются к нему снова и снова, получая восторженные отзывы родных и близких.
На разогретой смеси двух масел в чугунной сковороде я бережно обжариваю начищенные и нарезанные небольшими кубиками баклажаны: полтора сантиметра на полтора – идеальный размер для данного блюда. Пропущенный через пресс чеснок, а также орехи, специи с солью и сахаром отправляю к овощу, который на глазах за пару минут превращается в нежнейшую основу для будущей запеканки. Быстро взбиваю венчиком яйца, солю и сразу заливаю баклажаны – незамедлительно накрываю крышкой и уменьшаю огонь: мне нужно бережное непродолжительное томление. Как только яйца схватились, кайгана готова к подаче. Стамбульцы посыпают запеканку рубленой петрушкой или кинзой, мне же вкус бархатистого баклажана кажется настолько тонким, что не решаюсь перебивать его ароматом зелени.
Особенно хороша кайгана в слегка охлажденном виде, так что готовить это блюдо можно с запасом, чтобы иметь возможность насладиться им чуть позже снова.