• Щепотка корицы
• Щепотка соли
Что ж, кофейный аромат творит чудеса независимо от рецептуры… Им можно наслаждаться по утрам, бодрясь терпкими нотками окутывающего дом запаха; днем кофе умиротворяет, сглаживает конфликты и позволяет сделать небольшую паузу между делами; вечером терпкий напиток поднимает настроение и пробуждает глубоко спрятанные чувства. Что же делает кофе по ночам? Гонит прочь скучный сон, когда хочется жить, и наблюдать из высокого окна за мигающими в бездонном небе самолетами, и слушать томный шелест ленивого прибоя со стороны Босфора или Золотого Рога.
Варить кофе лучше в полутьме: приближающегося в мутном зареве утра или уходящего за белесый небосвод усталого солнца. Я осторожно, любуясь каждой поднимающейся над джезвой невесомой пылинкой, закладываю все ингредиенты и заливаю прохладной водой – количество отмеряю чашками, в которых буду подавать. Ставлю джезву на едва заметное пламя и, помешивая, наслаждаюсь минутами предвкушения грядущего кофепития.
Особый компонент – это сушеный инжир. Его ароматные горы, покрытые городской пылью, вырастают в сезон на всех базарах города. Сушить ягоды можно и самостоятельно, однако занятие это утомительное и требует много времени, поэтому я покупаю на развес у опытных фруктовщиков. Для перемалывания, кроме кофемолки, также требуется и навык. Так как ягоды внутри мягкие, их следует предварительно просушить: для этого разрезаю их на тонкие дольки и отправляю в сковороду – пока не затвердеют. Есть способ и проще: кусочки сушеного инжира перемолоть вместе с несколькими кофейными зернышками. Так нежная мякоть ягоды не прилипнет к ножам, и получится идеальной консистенции порошок.
Как только первая пенка начала собираться по краям турки, снимаю ее с плиты и даю время бурлению успокоиться, а потом снова на огонь. Теперь позволяю пенке хорошенько подняться – и самое время разливать. Пенку лучше снять ложкой и разложить в чашки, а после маленькой струйкой вливать по краю горячий напиток через ситечко. Можно обойтись и без него, но тогда придется подождать, пока кофейная гуща осядет. Говорят, гадать на таком кофе – сплошное удовольствие. Нужно только прищурить глаз и пристально вглядеться в рисунок на стенках и дне чашки. Если перед тем как сделать первый глоток, загадать желание, гуща может ответить, сбудется ли оно и когда именно. Как это понять? А вот тут каждому помогает провидение, которое непременно настигает с последним глотком чарующего напитка по рецепту старой матушки моего знакомого графа.
Эпохальное падение Константинополя до Д. Св. В
14 февраля, Стамбул
Снежные и эмоциональные бури в заледеневшем городе. – Исцеляющий напиток из антикварной столовой. – Дыхание кокетливого повара со вкусом бозы. – Пробки, «all inclusive» и баскский чизкейк «Сан-Себастьян». – Пластиковые амуры на ветхих подоконниках. – «Подросток-экспериментатор» в античном мраморе и византийской кладке. – Желтые такси, аптеки и удачный шопинг. – Скрюченные радикулитом круглые спины рыбаков на Галатском мосту.
– Вы точно приедете? – раздается волнительный голос в телефоне администратора Влады из хаммама «Семь холмов».
– А что может нам помешать? – не понимаю я и тяну разговор, чтобы подольше насладиться родной речью: в Стамбуле, где проживают сотни тысяч русскоязычных людей, мне нечасто удается поймать «своего», отчего ценность такого собеседника возрастает в разы.
– Ну как же? Снег, февраль… Обычно все отменяют запись…
– Мы обязательно будем, не переживайте! – И я направляюсь к сонному Дипу, чей отпуск выпал на едва ли не самый тоскливый месяц в Турции.
Февраль не щадит никого: ни веселых уличных торговцев безделушками и копиями брендовых сумок, ни продавцов горячих каштанов, ни облезлых котов и таких же собак, что стаями продолжают бродить по заледеневшему городу. Второй месяц нового года проверяет на прочность всех и каждого, посылая в наши жизни снежные и эмоциональные бури, к которым степенные и расслабленные стамбульцы каждый раз оказываются не готовы.
Соседка Эмель в это время мучается мигренями и ежедневно изливает душу, а я лечу ее стаканом традиционной бозы с хрустящим жареным нутом. Это не просто лакомство, а настоящий фейерверк эмоций, испытанный мною, когда я пробовала напиток впервые. Вскоре прочувствовать подобный кулинарный экстаз удалось вновь, когда повар антикварной столовой «Bozacı» на улице с одноименным названием в районе Эминёню нашептал его рецептуру: плотный, как сливки, и с элегантной кислинкой яблочного пюре продукт изготовлялся банальным путем брожения злаковых: зерно (часто булгур), сахар, вода и дрожжи. Что может быть проще?
– А сколько пользы в одном стакане! – щелкнул пальцами разговорчивый повар, чем окончательно убедил меня перейти на сторону слабоалкогольного варева, от которого действительно приятно кружилась голова и вспоминалось детство. В саду нам нередко давали дрожжевой напиток, от которого малыши росли как на дрожжах (что неудивительно!) и выглядели в соответствии со стандартами, отводившимися среднестатистическому советскому ребенку: все как один отличались особой живучестью, холодоустойчивостью и невероятной любознательностью, а большего и не нужно было.
– Но ведь от дрожжей поправляются, – поинтересовалась я все у того же повара, который посыпал стаканы со «сливочным» напитком щедрым слоем корицы: очередь из желающих приобрести бозу навынос выходила за пределы кафе и недовольно гудела. Бозаджи[370] улыбнулся и, шикнув на встревоженную толпу, нагнулся так близко, что я почувствовала легкое щекотание колючих усов прямо у левой щеки. Обязательное ношение масок в период эпидемии многие стамбульцы умышленно игнорируют, считая это бессмысленной затеей, портящей цвет лица и приводящей к недопонимаю между людьми.
А ведь действительно, с момента введения новых правил мы почти перестали видеть широкие улыбки услужливых торговцев, очаровательные гримасы капризных женщин и незабываемую мимику вальяжных бородачей, чьи лица теперь прикрывали разноцветные кусочки материи.
– От нашего напитка женщины становятся только краше. – Глаза повара горели озорным огоньком, и он придвинулся плотнее – так, что теперь, кроме щекотки, я отчетливо ощущала его сладковатое дыхание со вкусом бозы, что было совершенно некстати в условиях пандемии. Слова этого милого усача были настолько интригующими, что на этот раз ближе встала я и кивнула головой, давая понять, что слушаю внимательно.
– От бозы женщины худеют красиво, понимаешь? «Armut gibi»[371], как цветок тюльпана! Вверху и внизу много, а посерединке тонко-тонко. – И он щегольски накрутил кончик усов на толстый палец и кокетливо кашлянул в кулак.
Я взяла две бутылки и направилась размышлять о том, как важно для местных мужчин, чтобы на месте талии у женщины было «тонко-тонко» – а вот остальные параметры при этом их особенно не волновали.
Вероятно, срабатывала генетическая память о пышнотелых гаремных грациях, хотя, судя по музейным экспонатам в зале одежды, любимицы султанов принадлежали к размерному ряду «s» и «xs».
Хотя как знать?..
Впереди бледнеет в своей обычной печали Мечеть Принца, или «Şehzade Camii», чья история до сих пор трогает сердца стамбульцев нотками глубочайшей горечи, которую здесь трепетно культивируют и передают по наследству. Каждый раз, проходя мимо, люди останавливаются на несколько секунд, чтобы почтить молчанием один из мрачных периодов великолепной истории, которой гордятся здесь больше, чем собственными заслугами, сколь бы велики они ни были.
Мечеть Принца была построена как вечный знак памяти о любимом сыне султана Сулеймана – шехзаде Мехмете[372]. Коварная игра, не прекращавшаяся ни на мгновение до самого упразднения гарема, имела высокие ставки – и некоторые порой были выше человеческой жизни. История гласит, что первая жена Сулеймана не могла простить ему любви к сыну от другой женщины – мягкосердечному Мехмету. К принцу подослали больную оспой наложницу – неизбежное заражение и скорая смерть не заставили себя долго ждать. Окутанный горем Сулейман приказал лучшему архитектору империи, гениальному Синану, возвести не знающий равных по красоте духовный комплекс. Всего четыре года понадобилось «мимару»[373], чтобы создать великолепный ансамбль из гранитно-мраморных построек, которые положили начало «золотому веку» османской архитектуры.
Напиток боза приятно щекочет в горле, и я спешу домой, чтобы успеть до сумерек, потому что в этом районе в темноте одной девушке делать нечего. Сами стамбульцы ничуть не обижаются, когда говоришь, что город небезопасный. Более того, есть премилое правило: после захода солнца мужчина, повстречав на улице женщину, обязательно обгонит ее и будет идти впереди, таким образом показывая, что злого умысла у него нет. Люди постарше, напротив, станут медленно тянуться позади, пока не доведут незнакомку до подъезда, а после спокойно отправятся по своим домам.
– Еще бы! В наше время нужно держать ухо востро! – восклицает смешного вида Айтач, который приходит к нам починить разболтавшиеся в дверях ручки и сменить лампочки. В Стамбуле мужья подобными делами не занимаются, поэтому шутка про «гвоздь вбить» здесь останется неоцененной и даже грубой. Дип, узнав о местных правилах, со счастливой улыбкой интеллигента-белоручки отошел от домашних дел и спустя неделю после переезда уже не помнил, где лежали гвозди и молоток. Зато к нам зачастил тот самый Айтач с птичьим хохолком на макушке, который считал своим долгом регулярно проверять исправность всех систем, а между делом вел занимательные беседы, чем нередко увлекал настолько, что я забывала выключить молоко и оно неизменно убегало.