Раскладываю бозу по креманкам, посыпаю корицей и ставлю рядом тарелочку с жареным нутом, который в Стамбуле нежно называют «леблеби». Ложку бозы приятно закусить хрустящим горошком, который придает изысканному десерту уютный домашний ореховый привкус.
Что ж… Еще одно кулинарное приключение позади… Оно принесло в наш дом воздушное ободряющее блюдо, которое слегка кружит голову (как-никак напиток слабоалкогольный) и дарит надежду на тонкую талию, что так желанна в радушном городе еды.
Вы тоже храните свитера в духовом шкафу на кухне?
18 февраля, Стамбул
Хромая кобыла торговца апельсинами. – Группы по интересам и мужская солидарность городских пенсионеров. – Отсутствие штор в стамбульских салонах. – Свитера в духовке в доме новоиспеченной Кэрри Брэдшоу. – Мелкие перебежки от плиты к холодильнику. – Мясник-психолог Альтан и его диагнозы. – Преданные «прихожане» органического базара. – Клуб престарелых озорников.
Вы когда-нибудь дружили со стамбульской женщиной? Возможно, у вас был с ней роман? Конечно же нет, ибо это практически невозможно!
Отношения со стамбулкой – это как жить на пороховой бочке: сплошные нервы! Эти женщины призваны сотрясать мир, чем они и занимаются денно и нощно.
– Как только моя жена появилась на свет, я тут же вскрикнул, – исповедуется престарелый торговец апельсинами. – А было мне тогда года три, не больше.
– Что же заставило вас жениться на ней?
– Они не оставляют нам выбора! – И оглядевшись по сторонам, прихрамывающий торговец медленно покатил телегу, груженную спелыми цитрусовыми, вверх по улице. Он частенько появляется в нашем районе: бредет тихонько, ведя под уздцы гнедую кобылу, такую же колченогую, как и он сам.
Ближе к полудню они занимают одну и ту же позицию напротив французского лицея «Сен-Мишель». Его очаровательным мезонином с часами под самой крышей я готова любоваться подолгу, пережевывая сочную мякоть апельсинов, купленных тут же в телеге.
Здание кремового цвета, похожее больше на пирожное безе, скромно прячется среди редкой платановой рощицы, высаженной первыми ученицами еще в девятнадцатом веке. Лицей посещали дети известных семей Османской империи, желавшие говорить по-французски легко и непринужденно. Сегодня ничего не изменилось: учиться здесь по-прежнему престижно и почетно, о чем говорят высокие конкурсы и очередь в несколько лет на поступление.
Торговец ставит телегу прямо на мостовой, так что автомобили с трудом объезжают ее, и вскоре в квартале создается приличная пробка. Я сижу на лавочке тут же в сквере, у памятника (кого бы вы думали?) Ататюрка, и наблюдаю за происходящим: одна за другой машины медленно щемятся в оставленный им стариком проход. Никому в голову не приходит посигналить или выкрикнуть обидное. Все понимающе терпят, если только за рулем не оказывается женщина.
Женщина ждать не может, всегда спешит и непременно опаздывает.
Резко вывернув руль, она едва не задевает беднягу-торговца и, обрызгав его водой, скопившейся после ночного дождя в канаве у тротуара, лихо проносится, разражаясь бранью, о значении которой я могу только догадываться. На мгновение улица замирает, после чего совестливые стамбульцы, виновато глядя вслед умчавшейся фурии, подмигивают побледневшему бедолаге и в знак солидарности покупают у него апельсины.
Вначале такая сплоченность среди мужского населения поражала: я стала пристальней присматриваться к обособившимся группам из трех-пяти особей мужского пола, пытаясь определить причины столь крепких союзов. Возраст? Возможно, это всего лишь молодежная традиция – шататься по улицам, пока ane[377] не напишет грозное эсэмэс «чтобы дома был через пять минут»? Нет-нет, возраст был ни при чем: по городу сновали ватаги всех возрастов, профессий и увлечений. Иногда они присаживаются прямо у дороги на бордюр и молча считают проезжающие мотоциклы. Некоторые прохожие останавливаются и предлагают им сигарету, на что те равнодушно качают головой и говорят, что у них свои. Из соседнего заведения может выйти «чайджи»[378] и угостить их терпким чаем, который они непременно возьмут и будут пить, обжигая горло и приятно морщась от вяжущей заварки. Те, что постарше, кочуют из квартала в квартал медленно и важно. Из каждой локанты или куаферной им машут рукой и желают удачи:
– Kolay gelsin![379] – кричит парикмахер моего мужа, но, завидя меня, быстро прячется обратно. Странно, не правда ли?
Старички доходят до мясной лавки, где цепляются взглядом за только что выставленные в витрине бараньи ребрышки, и принимаются громко спорить, в каком соусе их лучше запекать.
– Лук, помидор и чеснок с петрушкой, – бьет себя в грудь пожилой джентльмен в смешном кепи и с дрожащими руками.
– Тебе откуда знать?! – не унимается его одногруппник. – Ты в жизни за плитой не стоял! Гранатовый сок – лучший маринад.
– Что ты говоришь? Kuzu[380] не любит кислоту, только пекмез[381] и зелень! – возмущается третий эксперт по каре, хотя очевидно, что в мясе не смыслит ни один, ни другой. Наконец в спор вмешивается необъятных размеров kаsap[382]. Он выныривает из приоткрытой двери и, сложив губы невероятно причудливым образом и кивая в сторону посетителей, просвистывает им что-то, что заставляет веселых пенсионеров буквально испариться. Мясник вытирает пот с широкого красного лба и возвращается к прилавку, у которого замечаю пожилую даму. Да ведь это же Хатидже-тейзе, жена того самого господина в кепи, который ратовал за овощной маринад. Тетушка отчитывает мясника за неподобающий товар. Тот же, как мальчик перед учительницей, расхваливает нежнейшие ребрышки и в результате отдает порцию за полцены.
Ближе к ужину городские кварталы оживляются: стоит сумеркам опуститься на мощенные булыжником улицы уже ставшего родным района Бомонти, как в одночасье, будто по мановению волшебной палочки, в окнах загорается теплый приветливый свет. Примечательно то, что стамбульцы совершенно не скрытны: они радушно выставляют личную жизнь напоказ, оставляя окна и просторные террасы широко распахнутыми. В гостиных, которые здесь принято называть салонами, почти никогда нет штор: они попросту ни к чему. Удивительная транспарентность, шокирующая вначале, со временем превращается в норму: не задернуть гардины так же естественно, как закрывать дверцу холодильника. В первое время смущение брало вверх, тем более что в нашей квартире французские окна, столь популярные в Стамбуле – городе вечных тайн и хитроумных загадок. Не слишком уж парадоксально?
– Не стоит этому так удивляться, – объясняет мне знакомая Кайра, которая живет неподалеку. Она пригласила меня поболтать вечерком о сарме, которую мне нестерпимо хочется приготовить. – Ну что такого, если тебя и твою семью увидят в окне? Мир разве перевернется?
– А разве мы предпринимаем что-либо лишь для того, чтобы мир оставался на месте? Ведь есть и другие причины…
Кайра задумалась. По ее блуждающему взгляду было видно, что никаких других причин она не видела – тогда я продолжила:
– А как же интимность? Частная жизнь? Ведь ее прелесть и состоит в том, что она скрыта от чужих глаз.
– Ты неправильно мыслишь, – наконец заявила она и отправилась в кухню. «Значит, не забыла о сарме», – обрадовалась я и поспешила за ней. – Чем глубже прячешь, тем более открыта твоя тайна. Если же все на виду, никому и в голову не придет интересоваться тобой. Это же так очевидно…
Порой различия в менталитетах играли злую шутку: не понимая логики, я впадала в некое подобие транса и замыкалась. Но только не в этот раз: мне нужен был рецепт настоящей сармы, поэтому я мужественно отстранилась от темы штор, которые, кстати, в этом доме, несмотря на их наличие, тоже никто не завешивал.
Кухня Кайры, сорокалетней женщины, приютившей плешивую кошку и собаку на трех лапах, скорее напоминала кладовую или небольшой гардероб – прежде всего из-за габаритов. Если салоны (они же гостиные) в стамбульских квартирах достигают нередко восьмидесяти квадратных метров, то кухни, как правило, – крохотные каморки, из которых хочется скорее выйти, чем зайти внутрь. Конечно, многое зависит от предпочтений домовладельца, однако моя знакомая была той самой женщиной, которая знала себе цену и не утруждалась понапрасну. По крайне мере, именно такое определение дала она себе, пока ее муж в соседней комнате вызванивал местного рыбака, чтобы заказать у него чего-нибудь съестного к ужину.
– Никогда не приучай мужа к комфорту, иначе он сядет тебе на голову, – заявила она, когда я поинтересовалась, где плита на ее кухне. – Я ведь не кухарка, так зачем мне плита?
Определенная логика в ее словах прослеживалась бы, если бы не духовой шкаф, запрятанный в угол и без того крохотного помещения. Заметив мои косые взгляды в его сторону, Кайра улыбнулась и произнесла то, что окончательно сбило с мысли:
– Да-да, так неудобно подлезать к нему. И кто только придумал туда его встроить? Каждое утро приходится вставать на коленки, чтобы открыть духовку.
– Именно! – Мне так же было неудобно тянуться к дверце, проверяя по утрам готовность турмерикового омлета: после переезда в Стамбул я добавляла золотистую куркуму везде по примеру местных поваров, считающих zerdeçal[383] главным лекарем человечества.
Часто приправу добавляют просто для цвета – в печенье, супы, соусы, напитки, десерты… На Пасху, не найдя в местных магазинах писанок, я отварила в растворе куркумы яйца – скорлупа окрасилась в нежно-шафрановый цвет и выглядела невероятно празднично.