– Поживу годик-другой, а там посмотрим, – призналась она после стакана ракы, и теперь я постоянно думала о ее решении: не ошиблась ли? Почему не Рим, пышущий необузданным темпераментом и не менее богатым культурным наследием? Почему не Бали, куда отправляются зализывать душевные раны и искать себя в омуте прошлой жизни? Как могло молодой женщине прийти в голову приехать избавляться от тоски в город, который сам погряз в ней настолько, что вот уже не одно столетие не может привести себя в чувство и навести хотя бы косметический марафет на искореженных выбоинами мостовых и изуродованных дырами фасадах…
– Я отведу тебя сейчас в одно место, в котором мне по-настоящему хорошо. Это недалеко, – заявила Од, и мы уже почти бросились перебегать пешеходную улицу, как вдруг я вспомнила о бедном торговце под стенами собора. Оставив подругу, я быстро сунула ему двадцать лир, получив взамен букет роскошного энгинара, который в это время года зелеными горами возвышался на прилавках базаров. Оттуда прямиком прекрасный цветок попадал на тесные кухни стамбульских квартир, где опытные хозяйки готовили из него такие блюда, о которых я ни разу не читала ни в одной кулинарной книге.
– Артишоки? – поморщилась Од, завидев меня со свертком гигантских соцветий. – Мы идем во дворец, а ты с овощами, – пробурчала она, но я почти ее не слышала из-за проезжавшего мимо исторического трамвайчика. Он трезвонил что было силы, распугивая неповоротливых прохожих, заполонивших пути. Двое босоногих чумазых мальчишек, болтаясь на задней подножке, со счастливыми лицами безбилетников промчались мимо.
– И куда смотрят их матери?! – с негодованием погрозила пальцем им вслед Од.
– У их матерей нет няни, как у тебя, – решила я вернуть ее на землю, однако лишь получила строгую гримасу неодобрения. Отсутствие чувства юмора всегда настораживает, но не стану ведь я сейчас об этом говорить. Вначале нужно посмотреть, что за место собирается показать своенравная Од, а после я познакомлю ее с соседкой Эмель, которая в считаные минуты объяснит, где нужно оставлять «свой самовар» при пересечении границы Турции – на таможне! Именно это она сказала мне при первой встрече, и тогда я решила обзавестись стамбульским «самоваром», дабы не раздражать никого в этом городе своей исключительностью и личным мнением, до которых здесь никому нет никакого дела.
Бледный палаццо, созданный сто пятьдесят лет назад итальянскими архитекторами, скромно выглядывал из недавно приодевшихся в зеленую листву деревьев. Гигантские мраморные глыбы, украшающие фасад здания, привезены когда-то из Апуанских Альп специальными тяжеловесными судами. Прибытие их из Средиземноморья в Золотой Рог было событием, в красках описываемым на страницах местных газет «Meschveret» или «Wakit»[404]: на разгрузку сбегалась местная шпана, съезжался свет Константинополя, чтобы оценить белизну и чистоту каррарского мрамора, равных которому не было во всем мире.
Именно этот камень держал в руках великий Микеланджело, создавая невыносимо горькую Пьету – скорбящую Деву Марию с телом мертвого Иисуса на коленях; из него он ваял и грациозного Давида, вошедшего в мировую историю культуры как вершина человеческого гения.
Расточительность генуэзского купца из старинного рода Корпи, заказавшего себе необыкновенный палаццо, не знала меры: лучшие материалы стекались со всей Европы, чтобы реализовать амбициозные замыслы честолюбивого синьора и получить достойное вознаграждение за труды.
Сколько раз я проходила мимо загадочного палаццо, знают лишь камеры, установленные по периметру здания и тщательно следящие за каждым, кто хоть на мгновение замешкается и поднимет взгляд на великолепный дворец. С фасада палаццо украшен воздушными арками и глубоко посаженной террасой, поддерживаемой четырехугольными колоннами с замысловатыми капителями, совершенно реалистичными львиными головами и прекрасными ликами то ли дев, то ли юношей, но в общем ансамбле это не имело никакого значения.
Полный просвещенной гармонии, палаццо возвышен и тонок, в нем все совершенно и бесподобно, за исключением одного «но»: в него невозможно попасть. Периметр тщательно охраняется частной службой безопасности, которая ведет себя так же, как неподкупный Цербер, не оставляя никакой надежды на незаметное проникновение. Мне нужен был Орфей, который усыпил бы бдительных стражников[405]. И кто бы мог подумать, что таким Орфеем окажется моя новая знакомая. К превеликому удивлению, ей даже не пришлось петь: Од всего лишь продиктовала магические несколько цифр – и перед нами разверзлись ворота неприступного до этого античного храма, тщательно скрываемого от мира за раскинувшимися кронами пушистых акаций.
С той минуты, как мы перешагнули порог заветного хранилища тайн и загадок (а именно таким представлялось это здание снаружи), я поняла, почему судьба привела меня к Од, и непрестанно в мыслях благодарила ее (судьбу) за невероятную благосклонность к моей слабости открывать запертые двери. Француженка бросала отточенные слова приветствия и получала взамен любезные улыбки услужливого персонала, по всей видимости, видевшего ее не в первый раз.
– Это закрытый клуб, – наконец соизволила меня посвятить в первую тайну женщина, вокруг головы которой отныне светился тонкий нимб – конечно, исключительно в моих глазах. – Сюда пускают лишь тех, кто прошел определенные процедуры и внес, конечно, ежегодный взнос. А он далеко не маленький. – И она задумчиво посмотрела вверх, как будто вспоминала сумму, о которой так недвусмысленно выразилась. Я поежилась.
– Вы масоны? – Мне нужно было как можно скорее расставить все точки над «i». В конце концов, я читала Дэна Брауна и была хорошо осведомлена о деятельности иллюминатов и прочих братств, в ряды которых попадать совсем не хотелось – даже под крышей столь замечательного палаццо.
Од посмотрела на меня, как на ненормальную, засидевшуюся на карантине дома и потерявшую связь с реальностью:
– Это обыкновенный закрытый клуб для успешных людей. И знаменитостей. Просто очень дорогой. Так что не говори глупостей и расслабься. Мы можем здесь делать все, что угодно. Читать, работать, обедать, слушать музыку…
После слов «все, что угодно» я снова напряглась и крепче прижала к себе букет из артишоков, который был все еще со мной. На фоне великолепия, фонтанирующего из каждого угла старинного особняка, я выглядела инородным элементом, который необходимо было немедленно убрать на кухню, запрятать в кладовку или в крайнем случае попросить постоять в сторонке и не путаться со своим веником под ногами у важных завсегдатаев элитного заведения.
Мне хотелось освободить руки и начать немедленно рассматривать убранство роскошно обставленных комнат. Стены и потолки украшали искусные фрески, сюжеты которых так и просились быть узнанными. В углу стояла пара антикварных кресел в коже кофейного цвета. Повеяло тонким запахом пчелиного воска – так пахла мебель в старом бабушкином доме. А может, это благоухает пол? Невероятного рисунка паркет, создававший иллюзию объема и за считаные секунды доводивший до головокружения, очевидно, частенько вощили заботливые руки работников – теперь он блестел, отражая теплый свет, лениво пробиравшийся сквозь высокие окна. Ни в креслах, ни на полу оставлять колючие пыльные артишоки было нельзя, и я стала осторожно продвигаться к высокой двери, за которой виднелся коридор – не менее торжественный, чем основная зала. И снова дверь: за ней я услышала знакомые звуки, от которых потеплело на душе и выровнялось дыхание. То гремели кастрюли – так звонко и мелодично, как будто подпевали в такт игравшему откуда-то сверху квартету виолончелистов. Возможно, это был и квинтет, но я отчетливо слышала четыре партии и готова была в этом поклясться.
Будто заговоренную, где бы я ни оказывалась, меня непременно влекло на кухню, словно невидимые силы дули мне в спину. На этот раз я попала в сервировочную комнату, где украшали готовые блюда, раскладывали причудливой формы десерты на огромные тарелки и просто ошивались официанты, сумевшие улизнуть от требовательного начальства. Мое появление привело присутствовавших в некоторое движение, и все моментально испарились, как будто их придумала моя разбушевавшаяся фантазия. Что ж… Заявиться с охапкой колючих артишоков лучше, чем оказаться с ними в библиотеке или комнате отдыха с настольными играми (краем глаза я успела ее захватить). Нужно было временно пристроить их в незаметном месте, однако, как оказалось, задача эта была не из легких. Длинный стол в центре комнаты был сплошь заставлен стеклянными клошами, под которыми скрывались похожие на бургеры объемные пти-шу и тонкие, как дамские пальцы, эклеры, украшенные всеми видами шоколада, о которых и помыслить не мог сам Мари Антуан Карем. Здесь были и коробки с баклавой, нашпигованной засахаренными фисташками и фундуком, пропитанной козьим молоком и присыпанной пыльцой из кардамона и шафрана – точь-в-точь как завещал Аль-Багдади в кулинарной сокровищнице «Ат-Табих»[406]. На тумбах у панорамного окна, смотрящего в сад, высокими стопками были расставлены тарелки, так что и там я не могла оставить раскидистый букет.
Ругая себя за то, что пошла на поводу у навязчивого торговца и прикупила этот веник, я почти потеряла надежду, как вдруг мой взгляд упал на совершенно очаровательный зольник, стоявший у старинного камина в углу комнаты. Удача! Я быстро опустила слегка подвядшие артишоки в медный котелок, расправила их для большей эстетики и, вполне довольная собой, отошла подальше, чтобы рассмотреть оригинальную композицию: ну чем не букет? В конце концов, артишок – это дальний родственник чертополоха и даже астры, так что вполне может сойти за гигантскую бутоньерку или, если повезет, и вовсе останется незамеченным, так что мне даже не придется никому ничего объяснять. Я поспешила к выходу, чтобы поскорее найти Од, смех которой был слышен издалека – судя по интонациям, она снова пила просекко. Но не успела я выйти, как в комнату влетела миниатюрная женщина средних лет в идеально сидящей форме служащей и лакированных туфлях на плоской подошве. Очевидно, это была одна из тех мадам, которые, словно сканирующие аппараты, за несколько секунд определяют, кто есть кто, и молниеносно принимают судьбоносные решения, никогда не сомневаясь в их правильности. «Типичная старая дева» – подумалось мне, ибо эта женщина была настолько безупречна, что никак не могла позволить себе рядом кого-то, лишенного этого качества. А, как известно, редкому мужчине свойственны безукоризненность и изысканность, если он, конечно, не тот самый из рода Корпи, воздвигший сказочный дворец.