Я захлопала ресницами, не понимая.
– В больнице «Гринслопс», – пояснил он. – Я писал тебе, сообщил, что лежу в госпитале, но ты не ответила ни на одно мое письмо. Я даже звонил в феврале на почту, но ты не откликнулась. – Он поджал губы, словно ничего больше не желая говорить.
– О чем ты, Сэмюэл? О каких письмах?
Он покачнулся.
– Ты же обещала, Айлиш. Ты обещала писать, но ни разу не написала. Как ты могла так меня игнорировать после… после… – Он прочистил горло. – Мы говорили о свадьбе, о совместном будущем. А потом ты не обращала внимания на мои письма, не отвечала. Как будто все, что было у нас с тобой, вдруг потеряло для тебя значение. Как будто я потерял для тебя значение.
Прохожие теперь уже уставились на нас, открыто проявляя любопытство. Досадная слеза налилась в уголке глаза, и пока я смахивала ее, смысл слов Сэмюэла наконец-то проник в мой взбудораженный мозг.
– Ты писал?
Он кивнул, наклоняясь ближе:
– При каждом удобном случае, иногда каждый день. Порой ни разу за несколько недель. Потом, в сорок втором, когда пал Сингапур… – Он вытер рот и бросил взгляд вдоль улицы. – После этого писем не было. Думаю, ты слышала о японских лагерях? Как невыносимо было застрять там, пока остальная Австралия побеждала в войне. От этого я чувствовал себя хуже чем просто бесполезным.
– Я не получила ни одного твоего письма.
Он посмотрел на меня равнодушными, пустыми глазами и продолжал, словно я и не говорила.
– Меня репатриировали в декабре. Из «Гринслопса» я написал тебе, сообщил, что вернулся. – Он поднял трость, которую я не заметила. – Я бы приехал к тебе раньше, но был немного не в форме. Подумал, что, если пошлю письмо, ты и навестишь меня.
– Сэмюэл…
Он моргнул.
– Что?
– Я не получила ни одного твоего письма. Ни единого. Ничего не приходило из Малайи, и из лагеря никаких открыток от Красного Креста. И ничего из госпиталя. – Страшная мысль пронзила мой мозг. – Я отправила тебе кучу писем. Ты хоть одно получил?
Он покачал головой.
– А посылки или открытки?
– Нет.
– Тогда где… – Вопрос замер у меня на губах.
В конце войны Красный Крест обнаружил тысячи писем и посылок, гнивших на складе в одном из японских лагерей. А ведь они могли утешить бесчисленных пленных и дать им надежду. Содержимое посылок растащили, охрана съела еду, выкурила сигареты, выбросила фотографии и записки со словами поддержки от любимых людей, не отдав предполагаемым получателям даже открыток.
Могло ли это объяснить, почему Сэмюэл ничего от меня не получал? Возможно. Но куда же делись письма, которые я написала до того, как он попал в плен? Бесконечные сообщения о жизни в доме и о том, как я по нему тоскую? Фотографии Лулу, кексы, носки ручной вязки, маленькие кусочки мыла? И почему письма, которые писал он – иногда каждый день, по его словам, – так и не дошли до меня?
– Ты сказал, что звонил на почту. С кем ты разговаривал?
– С младшим сыном Клауса Джермена, Кливом. Он сказал, что, как только отработает смену, съездит на Стамп-Хилл-роуд и передаст тебе мое сообщение. – Сэмюэл испытующе посмотрел на меня. – Ты не получила этого сообщения?
– Должно быть, он забыл. Сэмюэл, да если бы я знала, что ты в госпитале, меня ничто не остановило бы.
Сэмюэл сглотнул. Лед в его глазах подал признаки таяния. Из голоса, когда он заговорил, исчез оттенок злости.
– Сейчас, минуту назад, ты меня не узнала, да?
– Да.
– Я настолько изменился?
Прошло мгновение, прежде чем я смогла заговорить.
– Это правда, – сказала я наконец, – ты изменился. Последние несколько лет на всех наложили отпечаток. Но, Сэмюэл, пришло время оставить войну позади и жить дальше. – Я осмелилась взять его за руку, быстро пожать его пальцы, поразилась, какими они были холодными. Я отпустила его руку. – У меня теперь маленькая девочка. Ее зовут Луэлла… Я называю ее Лулу. Я ей все о тебе рассказала.
– Обо мне?
– Конечно, Сэмюэл. Всякий раз, когда я смотрю в ее красивое личико, я вижу тебя. У нее твои глаза и улыбка, и она очень умненькая. Щекастая тоже, совсем, как ты… – «Был», – чуть не сказала я, словно Сэмюэл остался в прошедшем времени. Но так я привыкла о нем думать: мужчина, которого я потеряла на войне. Мужчина, который оживал в моих мечтах, но обитал лишь в серой стране теней прошлого.
Сэмюэл, видимо, не заметил моей оплошности. Медленная улыбка преобразила его изнуренное лицо. Отстраненность в его глазах исчезла, и там появилось что-то другое: искра почти радости, смешанной с изумлением. Он кашлянул.
– Луэлла, Лулу. Я всегда любил это имя. Можно мне, если ты не против… О черт, Айлиш. Я так хочу ее увидеть. Как думаешь, я могу вас навестить? Сегодня днем не слишком скоро?
Наконец-то надежда. Проблеск моего прежнего Сэмюэла, того, кто обнимал меня всю ночь в хижине поселенцев и отгонял моих призраков. Мой любимый, которого я оплакивала и за которого молилась каждую минуту с тех пор, как он забрался в тот старый красный драндулет четыре с половиной года назад и исчез из моей жизни. Во мне стала расцветать улыбка, огненный шар любви, который прокладывал себе путь наружу, заставляя светиться все мое тело.
– Разумеется, ты должен прийти…
Тут как раз мимо прогрохотал грузовик, из его изношенной выхлопной трубы с громким хлопком вылетело черное облачко. При этом звуке Сэмюэл отшатнулся, схватил меня за руку и потащил к дверям аптеки, оглядываясь в поисках источника внезапного шума. Грузовик, громыхая, уехал, и Сэмюэл повернулся ко мне. Его и без того серое лицо сделалось белым как бумага и покрылось испариной.
– Сэмюэл?..
– Все нормально, – быстро сказал он, выпуская мою руку, провел по своей груди дрожащими пальцами, закивал, как будто успокаивая меня. – Просто стал немного… – Он вытер рот. – Немного пуглив.
Он устремил взгляд вдоль улицы. Все больше и больше людей с любопытством смотрели на нас, некоторые оборачивались на ходу, одобрительно кивая при виде формы Сэмюэла. Раз или два кто-то из мужчин похлопал его по спине, несколько голосов обратились к нему:
– Добро пожаловать домой, приятель.
– Молодчина.
– Твой отец гордился бы тобой, Сэмюэл…
Я расхрабрилась и снова взяла его за руку. На этот раз я сжала его пальцы и не выпускала.
– Разумеется, ты должен нас навестить, – продолжала я. – Сегодня днем я везу папу в Ипсвич к врачу, но завтра день его рождения, мы планировали маленькую веселую вечеринку, ничего особенного, только мы втроем. Хочешь прийти? Пожалуйста, соглашайся, папе будет так приятно тебя увидеть, а Лулу… ну она будет на седьмом небе.
Сэмюэл ответил на мое пожатие. Крохотное, почти незаметное проявление душевного тепла, но мое сердце раскрылось, как лепестки большого мягкого цветка. Все будет хорошо. Сэмюэл жив, он дома. И по-прежнему меня любит, я знала, что любит, я поняла это по нежному пожатию, а во взгляде его темных глаз, устремленных на мое лицо, ясно читалось страстное желание. Я не собиралась забегать вперед, но сладостные слова уже складывались у меня в голове. «Мы будем одной семьей, – стремилась сказать я. – Наконец-то мы будем настоящей семьей. Ты, я и Лулу вместе, как я мечтала. Мы поженимся и оставим весь этот печальный период военного времени в прошлом».
Сэмюэл прищурился.
– А ты, Айлиш? Ты рада меня видеть?
Я уставилась в дорогое мне лицо. Рада? Разве он не догадался, как я по нему скучала, как болела от тоски, которая терзала меня, пока его не было рядом? Как я волновалась, печалилась, как мне было одиноко? Конечно, нет, как он мог? Письма, которые я ему написала, вероятно, до сих пор плесневели на каком-то забытом лагерном складе.
Я улыбнулась.
– Ты даже не представляешь, как я рада.
Но на сей раз Сэмюэл не улыбнулся в ответ. В нем произошла перемена. Знакомый мне Сэмюэл исчез, вернулся холодный чужак. Его глаза снова стали пустыми, складка рта мрачной. Высвободив из моей руки свои пальцы, он крепко схватил меня за запястье.
– Ты меня даже не узнала.
Я напряглась.
– Сэмюэл, отпусти. Мне больно.
– Ты встретила кого-то другого, Айлиш? Сознайся, да?
– Нет! Не говори глупостей, Сэмюэл.
– Настоящая причина в этом, верно? – Он дернул меня за руку. – Поэтому ты не писала мне, поэтому так и не приехала повидаться в «Гринслопс».
– Прекрати, Сэмюэл, ты делаешь мне больно!
Я попыталась вырваться, но он держал крепко.
– И эта девочка, она же не моя, так? Не может быть моей, я отсутствовал четыре года… За кого ты меня принимаешь, Айлиш, за дурака?
– Ты ошибаешься! – воскликнула я, чувствуя любопытные взгляды вокруг нас, понимая, что мы устраиваем сцену, но слишком расстроенная, чтобы обращать на это внимание. – Я писала. Не знаю, почему ты не получил ни одного моего письма! Никого другого нет, Сэмюэл. Как ты можешь так говорить? Всегда был только ты. А Лулу… Конечно, она твоя дочь, ей почти четыре года, зачем мне вообще говорить тебе о ней, если она не твоя дочь? Пожалуйста, Сэмюэл, ты не очень хорошо себя…
– Достаточно хорошо, чтобы отличить ложь от правды. – Он выпустил мое запястье, будто прикосновение ко мне было ему противно. Затем добавил спокойно, пугающе: – Ты об этом пожалеешь. Видит бог, Айлиш, ты пожалеешь.
Его губы шевелились, словно он хотел сказать что-то еще, но вместо этого издал какой-то звериный, утробный звук. Рык, всхлип. Повернувшись, он захромал прочь по улице, тыча тростью в тротуар, ссутулившись, – высокий истощенный медведь в человеческом обличье, не обращающий внимания на прохожих, освобождавших ему путь.
Глава 11
Одри, январь 2006 года
Лютеранская церковь стояла у дороги, ведущей в аэропорт, на северо-запад от города. Она возвышалась на плато, покрытом редкой побуревшей травой, – крохотное беленое здание под высокой крышей и с двумя одинаковыми кипарисами, охраняющими вход. Под одним из кипарисов, прислоненный к нему, сиял винтажный мотоцикл.