Когда мы дошли до увитой розами беседки, я повернулась к Дэнни:
– Не совсем тайное, но, бесспорно, мое любимое.
Он нахмурился, озираясь вокруг и, без сомнения, видя в беспорядке перепутанные голые плети и искривленные стебли, полусгнившие цветочные арки и высохший шиповник. Затем неторопливо подошел к скамейке внутри беседки и тяжело сел. Отломил, дотянувшись, ягоду шиповника с нависавшей арки. Растерев пальцами сухой плод, он высыпал труху на землю, затем посмотрел на меня. Я поняла, что он недоумевает – совсем как недоумевал Хоб, – почему я не выкопаю все эти старые розы и не посажу вместо них что-то другое?
Поэтому я подготовила оправдания: «Я жду зиму для новых посадок», «Я все еще изучаю каталоги растений с голой корневой системой, меня отвлекли другие заботы, в смысле, переезд», – и все прочее…
Но вопроса так и не последовало. Вместо этого Дэнни похлопал по скамейке рядом с собой, приглашая меня сесть. Достал блокнот, написал строчку, слова едва читались в полумраке:
«Я понимаю, почему вам здесь нравится».
– Да?
«Отличный вид».
– О… конечно.
Мгновение я поерзала, а потом пересела на дальний конец скамейки и проследила взгляд Дэнни, обращенный на долину.
Солнце скрылось за далекими, оставшимися от вулкана горами. Небо было черным, темнота поглотила сад. Ночь была роскошной, воздух тихим и теплым, в нем едва улавливались остатки ароматов нашего пира. Девочки теперь вели себя поспокойнее, но их бестелесные голоса плыли в тишине – приглушенным контрапунктом к эху громких, взволнованных переговоров Кори где-то в доме.
На моем запястье сомкнулись пальцы. Дэнни игриво тянул меня, пока я не села немного ближе. Он раскрыл мою ладонь и начал водить по ней пальцами. Вверх по руке до головы побежали мурашки, зазвенело в ушах. От Дэнни что-то исходило – не тепло, нет, но какая-то первобытная энергия, заставлявшая чувствовать себя странно и глупо, не совсем в своей тарелке.
Он постучал пальцами по моему запястью. Я опустила глаза. Затем поняла, что он делает. Он написал букву «В», затем «А». Я улыбнулась. Он отказался от блокнота, предпочтя мою руку. Я наблюдала за появлением слов: «Вам нужны новые розы».
Я засмеялась. Вообще-то захихикала. Как влюбленная дурочка. С каждой новой буквой по моей ладони и вверх по руке бежали новые мурашки, будоража нервную систему, одолевая мое сопротивление. Моего затылка и волос касались трепыхающиеся крылья бабочек. Я попыталась вырваться, но сильные пальцы Дэнни не отпускали меня.
«Я посажу их для вас».
Я покачала головой.
– Нет.
«Да, я даже куплю розы. Какой ваш любимый цвет, розовый?»
Когда он выписал завиток вопросительного знака, я узнала о себе смешную подробность: я боюсь щекотки.
– Нет! – почти выкрикнула я, вырывая руку. – Зеленый.
Дэнни отстранился. Он смотрел мне в лицо, его глаза скрывались в тени. Отломив прутик от ветки рядом со своей головой, он разломал его на кусочки, бросил их под ноги. Потер круговым движением грудь и постучал себя по подбородку, что означало: «Мне нравится это тайное место».
Я улыбнулась. Оно мне тоже нравилось.
– Вы только посмотрите на них, – сказала Кори позднее, когда мы задержались на передней веранде, наблюдая за девочками, которые в полуночи носились по траве внизу. – Смешные, как две мокрые курицы.
Мощный коктейль из чрезмерного возбуждения, чрезмерного количества шоколада и чрезмерного хихиканья в сочетании с поздним часом превратил двух обычно спокойных девочек-подростков в буйных дурочек. Дэнни пытался подогнать их к «Тойоте», чтобы завлечь туда Джейд и увезти домой, но они продолжали верещать и метаться из стороны в сторону, вопя что-то насчет преследования толпой призраков.
– Мне не следовало рассказывать им о коттедже с привидениями на земле Сэмюэла, – с сожалением проговорила Кори. – Кажется, я помню, что он похоже повлиял на нас с Глендой.
Я смотрела, как залитые лунным светом тени мечутся по лужайке.
– Да, история про старую хижину поселенцев получилась весьма зловещей.
– Надеюсь, у Бронвен не будет ночных кошмаров.
Я посмотрела на Кори:
– То же самое ты сказала мне при нашей первой встрече.
Она пожала плечами:
– Я знаю, но история Сэмюэла была настоящей. На самом деле в коттедже нет привидений. Хотя, – добавила она, лукаво подняв брови, – оно действительно существует… И если ты когда-нибудь его найдешь, берегись! – Она погрозила пальцем и зловеще захохотала.
Я шутливо толкнула ее плечом, потом снова перевела взгляд на фигуры внизу. Дэнни оставил попытки заманить Джейд в машину, решив, без сомнения, что самый разумный способ действий – дождаться, пока девочки выбьются из сил. Он спустился немного вниз по склону и стоял спиной к нам, всматриваясь в мрачную впадину долины, сунув руки в карманы, съежившись, словно от прохлады.
Кори ткнула меня локтем в бок.
– Спасибо, подруга.
– За что?
– Мы повеселились. Даже Дэнни получил удовольствие… для разнообразия.
Я переключила внимание на мужчину на краю сада.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что он остался. Обычно он в плохом настроении сваливает домой еще до начала праздника.
– Почему?
– Не каждый готов объясняться знаками, Одри. Не каждый делает усилие. Конечно, многие считают это необходимым, но, с другой стороны, с Дэнни не всегда легко общаться. Светские беседы вести с ним бесполезно, он говорит, что это пустая трата энергии, затем сердится, когда люди не обращают на него внимания. Он всегда был таким, даже мальчишкой.
– Я так понимаю, он не родился глухим?
– Нет, он перенес в младенчестве менингит. Подозреваю, с ним было бы так же нелегко, будь он слышащим. Хуже всего, конечно, было первое время, когда он учился разговаривать знаками, а мама и папа еще только перестраивали свою жизнь под воспитание глухого ребенка. Положение улучшалось медленно, он всегда выходил из себя, когда мы его не понимали. Беда в том, что его злость выражалась не в криках, как у большинства детей. По комнате летали тарелки, ложки, обувь. Однажды – к полному ужасу мамы – он запустил в нее стаканом с дедушкиной челюстью.
– Он кажется… не знаю, настороженным. Отчужденным. Только-только мы хохотали как безумные, а в следующую секунду он помрачнел. Надеюсь, я ничем его не обидела?
Кори хмыкнула и, нахмурившись, взглянула на силуэт брата.
– Видимо, надвигается гроза.
– Да?
– Он всегда чувствует, даже когда она еще за много миль отсюда. Возможно, улавливает запах, или чувствует ее, или – моя личная теория – ощущает изменение атмосферного давления. Но в любом случае никогда не ошибается.
– Он не любит грозы?
Кори покачала головой.
– Шесть лет назад его жена Марси погибла в грозу. Она выбежала за своей собакой, которая испугалась, и на нее упала ветка дерева. Это была громадная кривая ангофора… Во времена заготовок леса их называли делателями вдов. Древесина пробковая, но тяжелая, когда намокнет. Марси тоже была глухой, поэтому не услышала треск ломающейся ветки. Дэнни нашел жену придавленной, но пока он сбегал за пилой и распилил ветку, Марси умерла. Он винит себя, считает, что не должен был позволять ей выходить за собакой, должен был быстрее сдвинуть ветку. Он так себя и не простил.
– Это была не его вина.
– Да, не его. Но он же упрямый как осел. К тому же в это время года здесь бывает много гроз. У бедного старого Дэнни есть все основания для печали.
– Почему он не разговаривает?
Кори посмотрела на брата, стоявшего внизу, на темном склоне. Ее лицо смягчилось. В тусклом освещении веранды ее глаза больше не казались карими. Они посветлели, сделались теплыми и золотыми, как мед.
– По-моему, он делает это из чувства противоречия. А возможно, чтобы оказать сопротивление каким-то извращенным способом, понятным только ему одному. Больше всего он ненавидит, когда его считают слабым. В мире слышащих глухота – это инвалидность. Но пусть кто-нибудь попробует сказать Дэнни, что он инвалид. Если он не может говорить так ясно, как нормально слышащие люди, тогда уж лучше он не будет говорить вообще.
– Разве не стала бы его жизнь легче, если бы он попытался?
– О да, но даже не мечтайте сказать ему об этом. Последний из тех, кто попытался убедить его говорить, заработал перелом носа.
Я новым взглядом посмотрела на смутную фигуру на лужайке.
– Запомню, что не надо на него давить… Господи, это ведь не ты была, нет?
– Боже, нет! Учитель в школе. У парня были хорошие намерения, но Дэнни просто сорвался. Ему тогда было около пятнадцати. Тони сбежал за год до этого, и Дэнни не справлялся. Он настоял на том, чтобы ходить в обычную школу, хотя в те дни средняя школа в Мэгпай-Крике не имела соответствующего оснащения для глухих учеников. Его предупредили, настоятельно советовали вернуться в специальную школу в Брисбене. Слали письма домой, даже угрожали судебным иском – все без толку. В конце концов один из учителей попытался урезонить Дэнни и предложил помощь в оформлении заявки на грант для получения слухового аппарат и в обучении говорить, но Дэнни, в типичном для него духе, пошел на поводу у своих первобытных инстинктов и съездил бедолаге по физиономии.
– Немного чересчур, – заметила я.
Кори вздохнула.
– Для него быть глухим – не больше чем иметь зеленые глаза, когда у всех остальных они голубые. Он отказывается признавать ограниченность своих возможностей, что, должна сказать, к сожалению, не всегда служит к его выгоде.
– Однако ты должна восхищаться, что он придерживается своих убеждений.
Кори с сомнением хмыкнула.
– Но, полагаю, когда бедняга Росс О’Мэлли ждал у хирурга, чтобы ему вправили нос, он не аплодировал верности моего брата собственным убеждениям.
Я взглянула на Кори:
– Росс О’Мэлли? Он ведь сейчас преподает в начальной школе?
– Да, ты с ним, наверное, познакомилась?