До дня своей смерти…
Точки начали соединяться, выстраиваясь в мозгу в цепочки понимания.
Тони имел все основания считать Клива мертвым. Он выстрелил в него, а потом помог матери сбросить его тело в запруду. Отчасти он признался Дэнни Уэйнгартену, зная, что тот никогда не проболтается. «Я сделал нечто плохое», – сказал он жестами, а на следующее утро сел в автобус и уехал навсегда. Двадцать лет он жил вдалеке, отсекая все связи с матерью и людьми, которых любил.
И тем не менее у него, видимо, оставались сомнения. А иначе почему обнаружение предполагаемых останков Клива заставило его вернуться?
Я изучала поблекшие лица на снимке: круглое, младенческое личико Бронвен и искреннюю улыбку Тони. Я всматривалась, пока изображение не начало расплываться, затем закрыла глаза и попыталась сложить все это воедино.
Ночные кошмары Тони, перепады настроения. Продолжительные периоды молчания. Вероятно, через всю его взрослую жизнь проходило подводное течение страха. Пока он не прочел о находке в запруде.
Он хотел увидеться с Луэллой, поговорить с ней. Вероятно, он посчитал, что матери будет страшно и ей понадобится поддержка, а может, хотел согласовать их показания на случай, если полиция начнет расследование. Он поехал на Уильям-роуд. Долго стучал в дверь, нервничал, тщательно планируя, что скажет матери после двадцати лет разлуки.
Но Луэллы не было дома, возможно, она ездила за покупками в Брисбен.
Тони решил подождать. Убил немного времени, прогулявшись до оврага… затем дальше по холму до старой хижины поселенцев, до места, связанного со счастливыми детскими воспоминаниями. И там, на поросшей травой поляне, в тот великолепный солнечный, звенящий птичьими песнями день он лицом к лицу столкнулся с кошмаром, от которого двадцать лет спасался.
Я пристально смотрела на снимок, зажатый в побелевших пальцах.
Тони обещал всю жизнь хранить его в своем бумажнике.
В груди у меня поднялась какая-то темная волна. Возможно, отрицание. И неожиданно, как эхо далекого сна, проплыл в голове отрывок из написанного Айлиш: «Я взяла ключ в прачечной и вошла в дом, надеюсь, ты не рассердишься».
Фотография выпала у меня из пальцев. Я бросилась в коридор, через кухню выбежала на заднюю веранду и спустилась с нее под дом – в прачечную. В ней ничем не воняло, ни следа, что здесь побывал кто-то, кроме нас с Бронвен. Все выглядело как обычно. Блестящая стиральная машина, подметенный кафельный пол, вместительные бетонные резервуары, веревка с бельем. И велосипед Бронвен с обмотанным рулем и ярко-красным сиденьем, прислоненный под полкой, которую она конфисковала для своих лотков с тутовым шелкопрядом.
На поиски ключа ушло меньше пяти минут – я обнаружила его на середине пыльной притолоки. Большой старый ключ был чистым, словно им недавно пользовались. Кроме того, что сильно потускнел, он ничем не отличался от блестящих, недавно сделанных ключей, с помощью которых мы с Бронвен попадали в дом.
Я прислонилась к дверному косяку, голова у меня шла кругом.
До сего момента я предполагала, что угроза таится позади меня. Погребенная в прошлом, отделенная от нас океаном времени. Я полагала, что мы защищены от любой реальной опасности, просто в силу того факта, что мы существовали здесь и сейчас.
Но, глядя на ключ у меня на ладони, чувствуя, как прохладный воздух овевает мои щиколотки, я услышала шепот, предостерегающий меня эхом далеких лет:
«Беги без оглядки как можно быстрее и как можно дальше…»
И когда холодные щупальца понимания обвились вокруг меня, я увидела, что открыла дверь, вход в темное и опасное место – и благодаря моим розыскам, благодаря моему неуемному любопытству эта дверь была теперь широко открыта.
Глава 25
Голос моей дочери сорвался на визг:
– Я не уеду из Мэгпай-Крика! Ты не можешь меня заставить!
Мы стояли на веранде. Был ранний вечер, и Бронвен так и не сняла школьную форму. Я старалась не смотреть на нее, старалась не замечать боли и обвинения в ее глазах. Наоборот, держась за перила, я сосредоточила свое внимание на зависшей над нами огромной, лилово-черной грозовой туче.
– Я приняла решение, Брон. Прости.
– Но почему, мама, ты можешь хотя бы сказать: почему?
– Мы здесь не прижились.
– Что ты имеешь в виду?
– Просто не прижились.
– Мам, я не могу уехать. А как же Джейд и тетя Кори? А как же ба? Мы ведь не можем собрать вещи и уехать, как будто они никогда не существовали.
– Прости, милая. Мне действительно жаль. Но нам придется уехать.
Бронвен судорожно вздохнула.
– Мам, я сделала что-то не так?
В ее голосе зазвучали слезы. Обхватив себя руками, она пинала опору перил. Я чувствовала запах ее тревоги, соленой и горькой, как слезы.
Сердце у меня сжалось, но я не могла пойти на попятный.
– Это никак не связано с твоими поступками.
– Тогда – с чем?
Я посмотрела на измученное лицо Бронвен и вдруг испугалась за нее. Попыталась улыбнуться, добавить энтузиазма в голос.
– Теперь, приведя это место в порядок, мы можем продать его за кругленькую сумму, только подумай, какую большую квартиру мы сможем купить, может, прямо у пляжа… Тебе же понравится, а? С видом на море, на все эти огни в заливе… Сможем возобновить нашу прежнюю жизнь с того момента, на котором остановились.
Бронвен отпрыгнула от перил.
– А что насчет моей жизни здесь? Я должна просто забыть, что она вообще была?
– Конечно, нет, но…
– Что ж, я не могу ее забыть и не стану! Возвращайся в Мельбурн, если тебе так хочется, а я остаюсь здесь. Буду жить с ба, она не против. Она с радостью пустит меня к себе.
– Брон, спорить не имеет смысла. Мы возвращаемся в конце недели.
Она злобно посмотрела на меня сквозь слезы.
– Ты ревнуешь к ба, поэтому так и поступаешь, да? Ты ревнуешь! Как ревновала к папе. Поэтому он перестал видеться со мной. Ты прогнала его своим нытьем и вечным недовольством. Он сбежал к Кэрол, только бы не видеть тебя… А теперь он умер!
Она повернулась, пересекла веранду и выбежала под дождь. Мгновение спустя она исчезла среди деревьев. Мне даже и в голову не пришло схватить зонтик, обуться или просто отпустить ее. Случай с «минолтой» был еще свеж в памяти, и возможность того, что мы больше не одни здесь, заставила меня помчаться вслед за дочерью.
Она примостилась на своей кедровой скамейке под палисандром, подтянув колени к груди и уткнувшись в них лицом. Ее хрупкое тельце вздрагивало, руки на фоне джинсов были похожи на белые лапки.
Я села рядом, дожидаясь, пока пройдет приступ рыданий. Дождь лился на голову, затекал под воротник и струился по спине. Сухая земля превратилась в грязь, чавкавшую под ногами. Обрадовавшись неожиданному угощению в виде меня и Бронвен, комары кусали нас за пальцы и лодыжки, темными облаками вылетая из-под скамейки.
Бронвен нашарила в кармане носовой платок.
– Неудивительно, что папа ушел. Иногда ты ведешь себя как настоящая стерва. Ты и у меня вызываешь желание уйти.
В грозовом сумраке Бронвен была неразличима, бледная, похожая на привидение фигурка, больше не моя дочь, а плод фантазии из моего сна. У меня упало сердце.
– Пожалуйста, не говори так.
Над нами грянул раскат грома. Двор озарился ослепительным светом, таким пронзительно ярким, что каждый листок, каждая травинка, каждая сверкающая капля дождя навеки отпечатались на моей сетчатке. Бронвен вздрогнула. Я потянулась к ней жестом, к которому не прибегала уже много лет, – погладить по голове, задержать ладонь на ее затылке…
Она отпрянула, смерив меня взглядом, сопоставимым с ледяным душем.
– Жаль, что умер папа, а не ты. Жаль, что ты жива, а он – нет. Я больше не хочу с тобой жить, мама. Я тебя ненавижу.
Вскочив, она побежала к дому.
В лиловом свете ее волосы казались пепельным пятном, из-за дождя она бежала, съежившись. Мне хотелось побежать за ней и сказать, что обида пройдет, что однажды она сможет думать об отце, не проваливаясь в жуткую зияющую пустоту его отсутствия. Мне хотелось сказать ей, что все будет хорошо, если только она свернется клубочком в моих руках и позволит развеять ее печали, как я обычно делала, когда она была маленькой…
Задняя дверь хлопнула, и в кухне замерцал неяркий свет. Должно быть, из-за грозы отключили электричество. Я видела, как поворачивается луч фонарика – расплывчатый конус света, то тускневший, то разгоравшийся, прыгал из комнаты в комнату, пока наконец не исчез, погрузив дом в черноту.
Когда дождь прекратился, сад взорвался какофонией шумов, которую издавали лягушки-быки, цикады, капли, падающие на мясистые листья. Воздух стал влажным, тень под палисандром гудела насекомыми.
Я же слышала только злые слова дочери. «Ты прогнала его своим нытьем и вечным недовольством… а теперь он умер… Я тебя ненавижу. Я тебя ненавижу…»
Я с трудом сглотнула. Смешно, что в горле у меня встал комок, что глаза горели, что сердце окутала тень. Прислонившись к влажному стволу палисандра, я подняла глаза, надеясь найти утешение в небе. Гроза прошла так же внезапно, как началась. Одна за другой уплыли последние лиловые тучки. На смену им пришла скромная россыпь звезд. Таких маленьких, не больше светящихся дырочек размером с булавочную головку, таких немногочисленных, что необъятность неба грозила их поглотить. Однако они продолжали сиять – горсть блесток, брошенных на бархат, упрямо льющих свой свет на землю даже перед лицом всей этой тьмы.
– Брон? Ты что-то совсем затихла. – Я прижала ухо к ее двери, прислушалась. – Милая, ты не спишь?
После нашей ссоры прошло больше часа. Я знала, что Бронвен все еще будет дуться, поэтому нам и требовалось поговорить. Или скорее это было нужно мне. Объяснить настоящую причину нашего отъезда и убедиться, что она поймет.
Когда Бронвен убежала в дом, я осталась сидеть под палисандром. Рассматривала звезды и следила за домом. Собирая себя в кучу после откровений этого дня.