Между прочим, великое благо – если человек с детства бывает в храме. Пусть потом он может уйти «на страну далече». Почти каждый такой блудный сын вернется в отчий дом: кто-то уже вскоре, а кто-то при конце жизни. Мне доводилось исповедовать многих старых коммунистов, которые со слезами вспоминали, как в детстве бабушка водила их в церковь…
Истории – веселые и поучительные
Иногда журналисты пишут о евангельских событиях практически тем же языком, что о вчерашнем футбольном матче. Вот агентство «NewsInfo» рассказывает со слов другого агентства о Преображении Господнем: «Из светлого облака… раздался голос Бога Отца, свидетельствующий: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте». Услышавшие это апостолы испугались и пали ниц, сообщает РИА «Новости».
Давая телеинтервью, подчас приходится строить фразу и брать интонацию так, чтобы твою мысль не исказили, вырезав какой-либо фрагмент, совершенно ее не передающий. Не всегда это помогает. Помню, репортерша пришла с явным намерением сделать сенсацию на пустом месте. Прочла в Интернете сплетню о том, что Ватикан якобы скоро «разрешит» гомосексуализм. Спрашивает: как относится к этому Православная Церковь? Говорю ей и один раз, и другой, и третий:
– Никаких революций в Ватикане по этому вопросу не предвидится. И Православная Церковь, и Католическая – мы осуждаем гомосексуализм…
В эфире повторили все ту же сплетню, а затем было сказано, что это осложнит отношения Москвы и Ватикана. Ведь православные говорят – и дальше мои слова: «Мы осуждаем гомосексуализм».
В старых версиях программы «Word» предлагалось исправить архиепископа Верейского – на «Еврейского», окормление – на «окропление», насельниц – на «насильниц», диаконов – на «драконов». Сейчас этого нет. Все-таки привыкает народ к церковному лексикону. Журналисты даже выучили слово «ставропигиальный» и довольно грамотно его каждый раз объясняют. Надеюсь, скоро и объяснять не надо будет. И зря говорили в начале девяностых, что никто никогда не осилит церковных терминов, а посему от них надо отказаться в пользу более простых слов. Называть, например, двунадесятые праздники «группой 12»…
Лет десять назад в одной епархиальной приемной встретил средних лет дамочку, буквально пышущую злобой. Несмотря на то что человек я там был посторонний, она набросилась на меня с жалобами на своего настоятеля:
– У нас в приходе революционная ситуация. Верхи прогнили, низы скоро возьмутся за топор. Не уберут настоятеля – все перевернем, все вверх тормашками поставим! До Патриарха дойдем!
– А как революцию-то делать будете? – пытаюсь я обратить дело в шутку. – Как в семнадцатом?
– Да Ленин с нами и близко не стоял! Такое устроим – никому мало не покажется!
– Да что ваш настоятель натворил-то?
– Агрессивный он. И смирения маловато…
Ко мне однажды пришел бородатый старик в поношенном костюме, с большой палкой, как у Деда Мороза. Представился:
– Я Господь, творец вселенной. Вот этими руками создал весь мир. Сейчас должен его спасти. Буду строить космодром в Иерусалиме для летающих тарелок. Из них выйдут мои ангелы, избавят человечество от скверны. Никто другой этого сделать не может – только я, всемогущий, вездесущий, вечный творец.
– А мы-то чем можем помочь?
– Деньгами. Для начала на билет до Иерусалима.
Религиозно озабоченные граждане «достают» и государственные инстанции. Сотрудник Министерства юстиции рассказывал мне, как некто потребовал зарегистрировать «новое религиозное движение» с юридическим адресом: «Звезда Альфа Центавра». Рассудили по закону.
– А вот звезда эта, она ведь вне планеты Земля находится? – спросил чиновник у «пришельца».
– Конечно, вне. Астрономию, что ли, в школе не изучали?
– Да я так, уточнить хотел. В общем, вне пределов Российской Федерации?
– Вы что, меня за идиота принимаете?
– Нет, просто формальную неувязочку надо бы устранить. Если ваш религиозный центр расположен не в России, принесите ма-аленькую справочку из места его пребывания. Там должно быть указано, что ваш центр является юридическим лицом и действует в соответствии с местным законодательством.
Больше «инопланетянин» не появлялся.
В начале девяностых одна забытая ныне японская секта объявила очередную дату конца света. По всей Москве были расклеены афиши с указанием дня и даже часа. В разрекламированное время сектанты собрались «возноситься на небо» во Дворце молодежи – пришло человек четыреста. Мы в этот день отмечали неподалеку защиту диссертации одного приятеля. Подняв несколько бокалов за новоиспеченного кандидата наук, некий мой собрат по священнослужению предложил пойти посмотреть. Сказано – сделано. Войдя во Дворец молодежи, мы сразу же увидели отца Андрея Кураева, который проповедовал в фойе, убеждая не ходить на сектантское сборище. Мы, поприветствовав отца диакона, но не вняв его увещаниям, все же прошли в зал.
Атмосфера там была жуткая. Лидеры собрания кричали со сцены, подпрыгивали, падали, катались по полу. Собравшиеся в зале плакали, визжали. Впрочем, вскоре пробил час «кончины мира». Нисколько не смущаясь, главный сектант взял микрофон и заявил:
– Конец света произошел, пусть даже не все из нас это заметили. Продолжим молиться!
Мой сослужитель, начавший было дремать, поднял голову и пробасил:
– А-а-апять надули!
Народ повалил из зала, плавно обтекая удивленного отца Андрея…
С техникой все-таки нужно обращаться осторожно. Как-то был свидетелем такой сценки в Санкт-Петербургских духовных школах, где во время трапезы студенты читают жития в микрофон через динамики, расположенные в двух залах. Дежурный чтец, листая книгу и попутно переговариваясь с сотоварищами, не заметил, что микрофон был уже включен. Семинарская и академическая братия долго веселилась, когда динамики разнесли такую реплику:
– Вась, а где это житие? Ага… А кто сегодня дежурный помощник инспектора? Модест?
У, гад…
В конце восьмидесятых, когда я работал в «Журнале Московской Патриархии», мне довелось освещать некую миротворческую конференцию. Выступления были довольно скучные, и я нашел способ развлечься: отсоединил наушники от аппаратуры синхронного перевода и подключил их к диктофону, в который заправил кассету с острыми политическими юморесками Хазанова. Потом вообще на время вышел из зала. Когда вернулся на свое место – вижу, сидит в моих наушниках один архиерей. Через пару минут он снимает «уши» и испуганно меня спрашивает:
– У нас что, власть сменилась? Откуда в докладах такая антисоветчина?
К одним нашим православным либералам зашел известный священник из-за рубежа, близко знавший Шмемана и Мейендорфа. За чаепитием, где случилось быть и мне, ему начали жаловаться на беспросветную жизнь в Русской Церкви:
– Блуждаем во мраке, среди диких людей, в клире доминируют обскуранты, будущее ужасно. Кроме горстки избранных, кругом слепые вожди слепых.
Гость послушал и так осторожно, наивно, в тоне «сами мы не местные», попытался возразить:
– Я, наверное, ошибаюсь, но вот я уже немножко поездил по России… Мне показалось, что Церковь – это все-таки положительное явление.
Спорить не решились. В самом деле, не отрицательное же… Но и поддерживать гостя не стали: иностранец ведь, не понимает ничего…
С большой теплотой вспоминаю своего классного наставника в семинарии – архимандрита Георгия (Тертышникова). Это был очень добрый человек, настоящий монах, никак не заботившийся о себе и всю жизнь отдававший своим смиренным трудам. Так и скончался – незаметно, никого не беспокоя и ничего не требуя…
Мог и культурно, застенчиво пошутить. Мы с моим «коллегой» по иподиаконству опоздали на урок. Юноши мы были довольно наглые и все из себя «серьезные». Зашли, извинились. Отец Георгий тем временем начал плавно развивать тему урока:
– А вот знаете, друзья, как иногда церковные слова попадают в светскую лексику? Мы порой этого даже не замечаем! Вот слово «сволочь» – оно же наше, церковное. Произошло, знаете, от слова «сволакивать». Вот иподиаконы раньше ризы для архиерея сволакивали, отсюда и слово пошло, все дальше и дальше, и дошло до наших дней.
И, уже обращаясь к нам:
– Братья иподиаконы, а вы проходите, присаживайтесь, устраивайтесь поудобнее, не стесняйтесь.
Одна неофитствующая дама написала для «Журнала Московской Патриархии» заметку о церковном празднике: «Светило ясное солнышко, малиново звонили колокольчики, по обители чинно шли батюшки, старушки кормили хлебушком голубочков». Митрополит Питирим, которому дали просмотреть этот материал, наложил на нем предельно краткую резолюцию: «Тьфу!»
В восьмидесятые годы настоятелем единственного тогда в Москве католического прихода был отец Станислав Мажейка – очень пожилой литовец, говоривший по-русски медленно, протяжно, с сильным акцентом. Иногда в проповедях допускал весьма любопытные высказывания. Например, такое:
– Не-екоторые у нас в прихо-оде, то, говорят, что Святая Троица – то Пан Йезус, Матка Боска и святой Анто-оний. То, коне-ечно, пра-авильно. Но-о не совсе-ем.
Общеизвестный список грехов иногда пополняется весьма неожиданными терминами. Вот недавно услышал про «обламывание», то есть, пользуясь языком современной молодежи, доставление неприятностей окружающим. А еще однажды мне сказали про «смиренномордие»…
Отец Димитрий Григорьев рассказывал, как, будучи в Риге юным алтарником, он вместе с другим таким же юношей по ошибке подал протодиакону заупокойную записку среди заздравных. Вот тот и прочел – громко, звучно:
– Петра, Марфы, Сергия… дураки, собаки.