в отдалении от посёлка, и больше удовлетворить своё любопытство, что это за двуногие существа стучат необычными палками по стволам деревьев, ширкают их и издают неизвестный доселе звон своими железными полотнами. И всё же все сходились к тому, что зверей привлекали схожие им по виду и образу обитания домашние олени и лошади, которые спокойно паслись рядом с отстроенными жилищами.
Бывало, Хазар и Айта, завидев какого-либо зверя, стремглав срывались с места и мчались со всей прыти и лаем в сторону лесного обитателя. Зверь спасался от них зачастую на отвесной скале, видневшейся на противоположной стороне речки. Иной раз устремлялся на утёс, что стоял недалече от посёлка на правом берегу Хомолхинки. На отстое они чувствовали себя в безопасности, уверенные в своей недосягаемости, но и охваченные беспокойством злобных собак, как бы не сорваться и не подвергнуться растерзанию. Бывало всякое, если мясо заканчивалось, то двое-трое охотников с ружьями шли на звук собак к отстою и отстреливали животное, разделывали и несли на стан, а тут уж Ефим Малявин знал, что из него готовить — старался досыта накормить натруженных в работе мужиков. Если же мяса было в достатке, никто не обращал внимания на собачий лай. Они же, налаявшись или подчиняясь команде Севастьяна, заставлявшего прекратить охоту, с недоумением покидали испуганного зверя и восвояси возвращались в посёлок. И всё же Хазар и Айта понимали, коль никто из охотников не принёс палку, извергающую кратковременный огонь и резкий режущий уши звук, значит, потребность в добыче обнаруженной особи в этот раз отпадает.
Глава 26
Весна на Хомолхо пришла дружная. Снег повсеместно заметно просел, несмотря на ослепительно-белый покров, солнце своим жгучим теплом зимнее одеяло превратило в худое, износившееся, местами рваное. Вокруг одиноких деревьев и в редколесье появились большие проталины, напоминавшие широкие воронки, на дне которых открылась земля. Скальные выходы, где высокие, где низкие, что местами возвышаются у берега речки, полностью освободились от зимнего покрова и проявили на поверхности свои многовековые морщины — трещины и кливаж.
Речка посерела, лёд виделся таким, что вот-вот днями она пробудится ото сна. Нет, это теперь лёд не тот, что все видели зимой — ровный, скользкий, без единого наплыва. Теперь крепость не та, изменилась структура, потеряла свою монолитность, и это оттого, что поверхностная талая вода, просачиваясь, делает его игольчатым, рыхлым, слабым.
Созерцая реку, Севастьян, да и весь его отряд думали: не время ходить через реку, можно попасть в ловушку и оказаться в полынье, а образовавшиеся наледи ещё более настораживали и предупреждали о неминуемой беде. Собаки и те не заходили на лёд, нутром чуя опасный подвох.
Каждый мечтал с приходом ледохода по первой воде извлечь из речки быстрого хариуса или ленка, вспомнить забытый за долгую зиму его вкус. Как же трепетно рыбак испытывает каждый раз волнение, вытаскивая из воды рыбин, своей серебряной чешуёй сверкающих в лучах солнца. Это может понять лишь тот, кому приходится заниматься рыбным промыслом или любительской рыбалкой. Но сейчас, глядя на не вскрывшуюся реку, будущие старатели смотрели на неё ещё более трепетно. Не как на источник рыбного промысла, а в ожидании приезда представителей хозяев прииска, предвкушали скорейшую установку бутар, желобов, подающих к ним воду и тягу к тяжкому, но волнительному труду — копке породы и её промывки, вселяли надежду добыть как можно больше золота, прикоснуться к сокровищам, скрывшимся под ногами.
Чем ближе к ледоходу, тем сильнее нарастал нетерпёж, и порой золото снилось, виделось кому самородками, кому золотым песком, сыпавшимся с небес, оно покрывало долину тонким слоем, и не составляло большого труда сгребать его руками, собирать и наполнять мешки. А проснувшись утром, они вновь окунались в действительность — всё та же обыденность в преддверье и в ожидании завершающихся дней весны наряду с работами с достройкой жилищ, снег с которых сбросили загодя, и вот-вот можно будет драть кору с берёз и покрывать ею крыши избушек.
Севастьян, страстно хотевший посетить в середине зимы Олёкминск, так и не осуществил своё желание. Ему не терпелось увидеть Екатерину, больше думал не о становлении прииска и предстоящих разработках, а о ней. Золото уходило на второй план, менее важный, не то, о чём следует печься для достижения зажиточности, а душа ныла о той, к которой посватался, собирался на ней жениться, жить ради неё и потомства.
В минуты отдыха пред очами всплывал образ любимой: глаза, их цвет, привлекательные брови, нежные черты лица, губы. О, как он желал к ним прикоснуться при расставании! Но сдержался и поцеловал девушку в щеку. Как бы он сейчас прикоснулся к её устам! Не хотел в те минуты ещё более её смущать, да и выглядело бы это с его стороны нетерпением, а больше слабостью пред предстоящей трудной дорогой и задуманным делом. К тому же она пока не жена и как бы восприняла откровенный порыв. Хотя Севастьян знал и каждой клеткой тела осознавал — Катя проникнута любовью к нему, большой и пламенной, истинной и трогательной, той, которую невозможно остудить, и нет такой силы, которая могла бы её разрушить.
«Ничего, ждать осталось немного, после ледохода и отправлюсь в село. След перегнать оленей и лошадей, а там дождаться доверенных лиц и горных мастеров от купца Трубникова, взять, какое они доставят, имущество, закупить продукты, взвалить тюки на животных, и айда до Хомолхо, а там на добычной сезон и осядем… Заждалась Катерина, думала, появлюсь в зиму, да не получилось у меня, вернее, духу не хватило. Как бы смотрел потом мужикам в глаза, вслух не сказали бы, а мысли б затаили, мол, из-за суженой пошёл сопки мерить, а мы тут день и нощно топорами машем… Всю зиму не покладая рук трудились, любо на избы глядеть, как следует срубы поставили. Сколь зимних вечеров разговоров переговорили, всё и обо всём. Рассуждают мужики как бывалые старатели, грезят жёлтым металлом, тяга здоровая, кому ж неохота зажиточнее сделаться да состоятельным. А как рвутся золото добывать, страстно одержимы, верёвкой не стащить. К тому ж все ко мне прислушались, понимают — добыча золота дело сезонное, а реки станут, так и пушным промыслом займёмся — двойная выгода!.. Каковых же представители купца людей пригонят для горных работ, что ж за рабочие рядом окажутся?.. Буду настаивать больше из местных привлечь, чужой пришлый люд неведом, неизвестно, как себя покажет. Или красть норовят, или с хитрецой трудиться? Ай, чего размышлять, пусть начальство голову ломает, не мои заботы, своё дело знай и верстайс чистой совестью…» — размышления Севастьяна оборвал крик людей.
Он встрепенулся.
Все двенадцать человек стояли у берега реки, громко горланили разными голосами, при этом размахивали руками, восторженно смотрели, как шумно вздыбился на речке лёд, лопался на большие куски, а взбесившаяся вода напирала, ломала и несла его по руслу.
— Вроде и речка невелика, а какая силища! — воскликнул Шишкин. — Да-а-а, веками так было, вовеки и будет так! А что ж в сей момент творится на Жуе, Олёкме? О, да там поди валом несёт да лёд по берегам распихивает!
— Севастьян, а ты чего задумался, смотри, чудо-то какое долгожданное! — подхватил Сохин.
Севастьян подошёл и вместе со всеми радовался движению речки и тоже не мог сдержать эмоций:
— Сколь наблюдаю ледоходы, сколь оказываюсь свидетелем, а каждый год всякий раз диву дивлюсь, что тут скажешь — природа-матушка знает, когда кого будить. Мощь, вода не знает, куда бы ещё свою силушку применить, всё свернёт, коль преграда на пути окажется!
Ледоход прошёл за полтора суток, к концу второго дня лишь отдельные кусочки льда видны были на поверхности воды, они плыли, словно махонькие неуклюжие кораблики. Горные речки всегда так — напористо и быстро сбрасывают ледовый панцирь и, почувствовав свободу, несут свои воды с шумом и звоном, ласкают камни, бурлят на перекатах, на берегах набегают волной, смывая лесной мусор — прошлогодние листья и хвою, мелкие и крупные ветки. А где реки крупнее, подхватывают вывернутые ветром или подмытые водой пни и деревья. Всё как обычно по большой воде, а спадёт, и берег чистый, как вновь рожденный.
Весеннее солнце, набравшее силу, не давало продуху ослабевшей зиме — нещадно пекло с утра до заката, и склоны сопок, вздохнув от снежной тяжести, наконец показали всю значимость. Лапы елей и сосен, расправившись, выглядели теперь нарядными лесными красавицами, отошедшая смола на стволах и хвое понесла аромат по долине. Можно часами, днями ощущать свежий запах проснувшейся тайги, блаженствовать, дышать, наполняя свои лёгкие. Лиственные деревья к убранству готовились по-своему, получив влагу из земли, расправили ветки и занялись почками.
Только гольцы, не сбросив с себя снежные шапки с вершин, напоминали о прошедшей зиме. Как тут подумать, или ещё не пробудились, или не желали снимать с себя ушанки, но пройдёт время, и к концу мая они оголятся, подставив небесному светилу скальные породы и камни, поросшие мшистым лишайником.
Настало время выдвигаться до Олёкминска. Севастьян в один из вечеров после всеобщих трудов объявил:
— Середина мая, пора и до села трогать. Надо бы порешать, кто со мною до Олёкминска, а кто здесь останется. Люди Трубникова прибудут где-то с первыми каюками, груз какой привезут, след закупить продукты на лето — муку, крупу, соль, сахар, может, мёдом разживёмся, о спичках и керосине позаботиться след, а там и начальство что подскажет.
— А чего тут гадать-думать, кого определишь, так и будет, — отозвался Шишкин. — Вот я, например, на Хомолхо готов остаться, чего мне на селе делать? Бабке привет передашь: жив, здоров, чего и ей желаю, на этом и всё, пожалуй.
— Хорошо, это ты так про себя решил. А остальные?
— Сами пущай думают.
— Ай, давай и я с Прохором останусь, — махнул рукой Малявин. — Так и быть, донесу свой крест повара до прибытия новых тружеников, а там изви