шие к тайге, держались табуном, сказывалась осторожность от возможного появления медведей, коней же приходилось треножить.
Но случай, встревоживший посёлок, всё же произошёл. В одну из ночей медведь напал на молодого оленя, бедняга отошёл от табуна, скорее всего, увлёкся поисками более сочного ягеля, хитрый и голодный зверь подстерёг и зацепил лапой рогатого за хребет, клыками порвал горло и со свойственной ему быстротой потащил в тайгу. Знал хитрец — близко люди, доносился запах собак, а потому таился, выбирал момент напасть и поживиться, зачем же искать прошлогодние ягоды и сморщенные грибы, когда рядом пасётся непуганое мясо.
Хазар и Айта учуяли и сорвались с места. Кто не спал, услышали шум и выскочили из изб, отчего разбудили и остальных. Не спал и Севастьян с Антоном, оба выбежали на улицу.
Из темноты и далеко от жилищ раздавался непрерывный лай собак, неистовый, злобный.
— Что такое, чего собаки всполошились? — спросил Садовников.
— Понапрасну не кинутся, зря лаять не будут, наверняка зверя держат и, судя по лаю, не изюбра, пострашнее кого-то. — Севастьян вернулся в избушку, схватил ружьё и снова на улицу. Вслед за ним кинулись и Сохин с Сушковым, оба с ружьями. Под крышей избушки лежали несколько заготовленных ранее факелов из бересты. Схватили по две штуки, зажгли один и кинулись в темноту, люди глядели им в след и волновались.
Втроём они пробирались сквозь ночь, протягивали руки, чтобы ветки не повредили глаза. Шли на собачий лай около четверти версты, и вот они, Хазар и Айта, с лаем нарезавшие круги вокруг тёмного лохматого и огрызавшегося чудовища, рядом лежал задранный оленёнок. Медведю явно не хотелось бросать трофей и боялся нападения этих «волков», но почему они лаяли, а не выли, для него было непонятно, а потому крутился, чтобы нападающие постоянно были в его поле зрения. Бежать от них опасался — налетят сзади.
Первым вскинул ружьё Севастьян и выстрелил в голову зверю, следом прогремели ещё два выстрела из ружей Сохина и Сушкова, их пули ушли под лопатки медведю. Косолапый завалился, издал истошный рёв, дрогнул несколько раз задними лапами, по телу прошла как дрожь, и вскоре затих. Подошли, туша обездвижена, а собаки, чувствуя себя победителями, припадая на передние лапы, продолжали лаять и рычать на виновника ночного происшествия.
Пришлось позвать людей. Освежевали тушу оленя и тушу медведя, сняли шкуры, мясо перенесли в посёлок.
Севастьян, проходя мимо встревоженных копытных животных, бросил в их сторону:
— Вот так бывает, если от стада отбиваться…
Олени же смотрели и как понимали слова, в глазах даже в темноте была заметна тревога, плотнее сгрудились.
Миронов на случившееся подметил:
— Лихо медведь орудует, прямо сказать, даёт понять, кто в его доме хозяин, ладно, всё обошлось, могло быть и хуже — напасть на людей из кого.
— Всякое бывает, это ж тайга, здесь свои правила, но на людей они редко нападают, злобить не след их, — ответил Севастьян.
Миронов и Тихомиров, ещё вчера определившись с местами установки бутар и водоподводящих желобов, внесли и новшество — заставили изготовить из тонких жердей аккуратные решётки, по ширине и длине бутар. Теперь конкретно показывали рабочим, как и где устанавливать промывочные устройства, правильно укладывать в бутары шкуры, в какую сторону направлением ворса, поверх их решётки и как закрепить. Пришлось наспех изготовлять из жердей козлы, чтобы соблюсти устойчивость и уклон желобов и бутар. Под их руководством работа спорилась, и вскоре три промывочных прибора были готовы к приёму первых золотоносных песков. Люди, распределённые по бригадам, вооружившись кирками и лопатами, с оживлением принялись кайлить породу, другие грузили её в волокуши и лошадьми тащили их к бутарам, а в них бежала вода и готова была размывать всё, что свалят на струю.
Большинство, уже овладевшие навыками промывки песков на олёкминских приисках, со сноровкой ворошили скребками породу, разжиженная и грязная пульпа неслась далее в хвост бутары, только успевали отбрасывать камни, золото же отмывалось, отделялось и оседало на дно бутар, проваливалось в решётки и прижималось к шкурам — тяжёлое, его вода не унесёт.
Поначалу задорный настрой с шутками и прибаутками к обеду стал затухать — усталость брала своё — работа тяжёлая и монотонная, словно непрерывный конвейер. Но всему есть конец — настало время вскрывать бутары, промыть пески до обогащённых концентратов, довести их в промывочных лотках до конечного продукта — драгоценного металла.
И вновь все оживились — не терпелось увидеть результаты своего труда, а главное — сколь же в этой речке золота? За процессом следили Миронов, Тихомиров и проявляли любопытство полицейские, ну и, конечно, доверенные лица. А когда зачистили бутары и показались забитые концентратами решётки, все напряглись, напор воды уменьшили. Подняли решётки, промыли концентрат, на шкурах остались обогащённые шлихи. Здесь и началась работа на промывочных лотках. Шлихи налаживали в лоток, и тот, кто умел должным образом работать с ним, шагал к речке и принимался промывать, старательно, с осторожностью, дабы не смыть даже золотую песчинку. И так несколько раз, пока не закончились концентраты песков. Старатели гурьбой собрались и во все глаза наблюдали за процессом. А когда появилось первое золото, все ахнули! Такого количества жёлтого матово-сверкающего на солнце драгоценного металла в лотках они никогда не видели. Да, Хомолхо — это поистине золотая речка! Мелкого мало, больше крупного и из небольших самородков! Что творилось в душах старателей, можно только догадываться, Миронов и Тихомиров же улыбались в усы и бородку, внешне не выказывая восторга, вроде как это само собой разумеющееся явление.
Золото собрали с трёх бутар, здесь же его подсушили на металлическом противне над огнём костра, ссыпали в один кожаный мешочек. Каждому хотелось взять в руки и нести до посёлка, но все ждали, что скажет начальство. Миронов оглядел всех и объявил:
— Намыв поручается нести Севастьяну Первакову, он первый обнаружил на этой речке золото, открыл её богатства, можно сказать, ему и первому доверяется взять его в руки!
Толпа одобрительно захлопала в ладоши, лица светились откровенной радостью, но не у всех. Лаптев и Никитин внешне проявляли удовлетворение, но наряду с этим зависть и корысть витали в их головах.
После сытного обеда опять на промывку, но уже все шли с удвоенным желанием — результат очевиден — зазря породу перелопачивать не придётся!
И послеобеденное рабочее время дало восхищающие результаты, и снова все убедились — золота здесь немерено! «Ай да речка, ай да Хомолхинка! С такой богатой породой и не расстанешься, это ж надо, чего уродила природа-матушка! Да и залежи неглубокие, под ногами! Вот узнает народ, попрёт сюда, отбою не будет!..» — восхищались и одновременно ревностно рассуждали олёкминские мужики, не желая появления приезжих людей — лучше самим бы, местным, обогатиться, сколотить состояние.
Вечером после ужина люди, уставшие, но довольные отработанным днём, только и сводили все разговоры о намытом золоте.
— Это один день, а что за сезон намоем? У-у-у, чего говорить, и так ясно! — говорили одни, а другие поддакивали, дымя самокрутками и выпуская изо рта табачный дым. Глаза горели радостью, души волнительно предвкушали хорошие заработки, и жизнь виделась в ином свете — радужной, не знающей безденежья и нужды.
Лаптев и Никитин вели себя обособленно. Они в часы отдыха больше сидели вдвоём, перекидывались фразами. И в этот день, уединившись на берегу Хомолхо, обсуждали промывку, добытое золото.
— Видал, какова речка, прям жила золотая. — Никитин курил и глядел на весело бегущую мимо воду.
— Золотая, — повторил Лаптев. — Тут есть над чем задуматься, умыкнуть возможность имеется.
— Ты чего, сдурел аль забыл наказ полицейского — кандалы нацепят, и пойдёшь на каторгу, иль задарма пахать до осени заставят — опозорят на весь Олёкминск.
— Погоди стог метать, не сейчас, прибудут работяги с дальних мест, все копаться, словно мураши, примутся, и стражи порядка отъедут на прииск Вознесенский. Севастьян с Садовниковым и начальство за всеми не усмотрят, глаз не хватит, а при таком раскладе и руками где подхватить мало-помалу можно будет.
— Если так, то да, согласен. А потом и самородки при промывке в бутаре, где высмотреть иль на скале в речке покажется, хвать от глаз посторонних, и наше, — отогнав строгое полицейское предупреждение, подхватил Никитин.
— Верно подметил, удобный момент, только лови, и вот оно! — Лаптев полез в карман и, словно фокусник, извлёк маленький самородок, при виде которого на лице напарника прочёл крайнее удивление.
— Ничего себе, уже слямзил?! — взволнованно прошептал Никитин.
— Породу в волокушу погрузили, все кайлить дальше принялись, глядь, под водой у берега в скальной трещине камушек махонький блестит, чего тут, огляделся и… Ты рядом был и не заметил, — рассмеялся Лаптев.
— Не заметил, это точно, а то б знал, — продолжал удивляться Никитин. — Но скажу, в таком деле страховать друг дружку потребно! А если б кто узрел? Тут главное не суетиться, оно и всё сладится, — а словно спохватившись, озадачился: — Удачно сбондил, да и я сноровку проявлю, а где прятать, живём-то в общей избе?
— Присмотрел, ещё когда сюда прибыли.
— И где ж?
— Видишь, утёс смотрит в речку, так там потаённых щелей хватает, было б что прятать.
Никитин оценивающе вскинул взор на скалу и согласился с другом:
— А чего, одобряю, вряд ли кто въедет.
Глава 35
…Весь остаток мая и июнь старатели из Олёкминска трудились не покладая рук. За все эти дни только два раза прошли кратковременные дожди, но они не сказались на послаблении горных работ, люди продолжали трудиться, добывая золото. И золото шло — бутары каждый раз вскрывались, поднимались решётки, стряхивались шкуры, и обогащённые пески даже без промывочных лотков пока