тары какой самородочек. Но побаиваются, хотя где ж за каждым усмотришь, коль такие работы развернули, а порода везде золотоносная. Поведал и о двух партиях от других иркутских купцов, побывавших у них на прииске и далее направившихся на поиски новых месторождений. Говорят с уверенностью, мол, раз на Хомолхо открыли богатое золото, то оно и на других речках должно быть. Очи горят у них, словно очумелые, знать, хорошие деньги пообещали им, коль обнаружат, карты Олёкминского округа при них имеются, бумаги с печатями при себе разрешительные держат.
— Кто их знает, так это или не так, а золото и на самом деле всё ж и ещё есть где, — заключил Окулов.
— Трубников с Рачковским уверяли, да и Миронов и Тихомиров не исключают, вполне золото имеется и в других поймах речек и ключей, а их великое множество, ищи только, — согласился Севастьян.
К середине июля, как и планировали, отряд достиг Олёкминска. Через день прибыли доверенные лица купца Трубникова и советника Рачковского, с ними были четверо казаков. Задержавшись на один день, они, не откладывая, наняв два больших каюка с гребцами, отплыли вверх по Лене — запаслись продуктами и погрузили приисковый драгоценный металл. Поражались богатому намыву, не верилось, что столь много можно добыть золота за половину сезона, есть чем порадовать и удивить хозяев промыслов.
Окулов и Перваков закупали провизию и всё необходимое для таёжного приискового быта, затаривали в мешки, приводили в порядок конскую упряжь, и лошадей, наконец-то здесь на селе отведавших овса, в речке смыли мыльной пеной и с мочалками с них пот, отчего животные довольно мотали головами и фыркали.
Екатерина пришла на речку и смотрела на купание лошадей, а Севастьян меж делом кидал на неё взгляд и улыбался, несколько раз подхватывал сложенной ладошкой пригоршню воды и метал в сторону девушки. Екатерина не вскакивала и не убегала, а заразительно смеялась, грозилась облить его при случае целым ушатом.
За два дня, что Севастьян побывал на селе, осмотрел свой дом, поправлять было нечего, будущие тесть и тёща, как и обещали, присматривали за нехитрой усадьбой, и это было заметно. В доме горячую еду не готовил, кипятил воду, заваривал травами и пил только чай, питался по настоянию матери Екатерины у Тереховых. Марфа Ильинична каждый раз не знала, куда усадить гостя, всё ублажала его то наваристым бульоном с мясом, кашей, то блинами, Фёдор Лукич же предлагал испить наливку, хотя сам и не употреблял алкоголь, но для гостей держал. Севастьян наливал мало, лишь пригубить.
— Ну, из нас пьяницы не выйдут, одну кружку за месяц вряд ли осилим, — смеялся Терехов.
— И слава Богу, что так не случится, во всём меру соблюдать надобно, — отвечала на то Марфа Ильинична.
Мало, но достаточное для ласковых слов время провели меж собою Севастьян с Екатериной. Но они знали, впереди свадьба и вся их дальнейшая совместная жизнь. Катя трогала огрубевшие руки жениха и удивлялась их жёсткости, но одновременно ощущала их тепло и нежность, если он прикасался ими к её щекам. Севастьян рассказывал любимой, какова жизнь на прииске, как добывают золото, о людском настрое, о случае, когда медведь задрал молодого оленя у посёлка старателей, как в ночи его учуяли и остановили собаки, как втроём настигли и наказали зверя.
Слушая, Катя вдруг как встрепенулась:
— Севастьян, за день, как тебе появиться, сон странный привиделся, иду я по лесу и вижу мужика, шагает, озирается, не хочет, чтобы его заметили, вроде как крадучись продвигается. Пригляделась, а это кто бы ты подумал?
— Кто? — без особого интереса спросил Севастьян, он никогда не придавал снам особого значения, они пусты и обманчивы, часто приводят людей в заблуждение, и помнил слова матери: «Мы, Сева, христиане, и Господь говорил чрез святых — не гадай по снам».
— Лаптев, Степан Лаптев. И чего его образ возник, ума не приложу? Да ладно это, так тайком я за ним, значит, уж дюже любопытство меня заняло, чего он так бесшумно шаги ставит? Так гляжу, а он, боже мой! — подкрался к большой сосне, огляделся и руку в дупло запустил и достал узелок.
— И что же в этом узелке? — Севастьян улыбнулся, взял за руку Екатерину.
— А вот этого я не знаю, не раскрывал, но для него что-то ценное. Ты уж, Севастьян, будь осторожней там, на прииске. К чему сон, не знаю, но то, что Лаптев недобрый души человек, сам ведаешь.
— Знаю, знаю, а пустые хлопоты отбрось, не престало страсти навевать.
Через два дня отряд в том же составе отправился в обратный путь на прииски Вознесенский и Спасский, но уже изрядно нагруженные запасами продуктов и прочим имуществом. В село прибыло ещё около двух десятков человек из разных губерний с намерениями устроиться копать породу, мыть золото. Навыков в горном деле ни у кого нет, одно желание заработать денег, в основном были крестьяне. Они настоятельно предлагали свои услуги, слёзно просили взять с собой. Перваков и Окулов, посоветовавшись, объявили им:
— Свободных лошадей и оленей нет, так что придётся всем идти пешим ходом, а расстояние немалое, трудное, по прибытии вас разделят на два прииска.
Крестьяне хором согласились, мол, чего там дальняя дорога, не такое в жизни терпели. Правда, чтобы было легче шагать, двух оленей под манатки они всё же арендовали, пообещав хозяевам расплатиться по возвращении с приисков. А то, что они расплатятся, сомнений в этом ни у кого не вызывало — всё село только и говорило про удивительные богатства открытых золотых песков на Хомолхо, и слух этот летел дальше. Разносился до дальних уездов и губерний, отчего люди, услышав такие новости, бросали крестьянство и устремлялись на Лену, туда, где золото «берут прямо руками», самородное и оно на виду. Ну кто ж устоит супротив богатства и наживы, чтобы распрощаться с бедностью и окунуться в житейский достаток? Вряд ли отыскать на Руси, особо средь простого люда, безразличных личностей к сему желанному стремлению.
Глава 37
После отъезда Первакова и его товарищей на прииске Спасском трудовые будни шли своим чередом. Всё так же старатели кайлили породы, волокли их к бутарам, промывали, извлекали золото. Съёмки металла радовали и Миронова и Тихомирова, содержание драгметаллов в песках не менялось, особо его повышение наблюдалось при скале — плотике и его залегание не сказать, чтоб глубокое, скорее поверхностное. Прохора Шишкина назначили присматривающим взамен Севастьяна, это был человек, на которого можно было более из всех положиться. Попутно Прохор натаскивал новых бригадиров, учил уму-разуму рабочих, подсказывал, как правильно и без огрехов вести промывку на бутарах и в лотках.
В день, когда небольшой отряд покинул прииск с добытым золотом и направился в Олёкминск, Лаптев и Никитин вечер, как обычно, провели наедине у речки. Здесь прохладно, шумит вода, неся свои волны по руслу, и нет посторонних ушей, которые могли помешать им, поговорить, обсудить свои замыслы.
— Дождались, самые глазастые смотались, а завтра, я слышал, полицейские разминутся, один уедет на Вознесенский, второй останется здесь, — промолвил Лаптев, он курил и прищуривался.
— Больше начальства побаиваться следует, они появляются то там, то сям, а Шишкин так, носится от бутары к бутаре, ему не до присмотра.
— Короче, сейчас самый сенокос для нас, вернётся через несколько дней Севастьян с мужиками, такая возможность скрасть золота вряд ли представится, так что будем ловить моменты, а они будут.
— Брать либо в бутарах, когда пески с водой буровим, по корыту пульпу гоним, либо при погрузке песков с плотика у берега речки, там вода плещется так, что подмывает иной раз удачно и золото в расщелинах и даже самородки видать, сам примечал, да побаивался поднять. Да и ты, помнишь, схватил однажды один жёлтый камушек.
— Не один уже, Васька, не один, пока ты ушами хлопаешь. — Лаптев хитро улыбнулся.
— Неуж опять спёр?
— А чего их разглядывать, некогда, — и он опять, как в прошлый раз, словно фокусник, извлёк из кармана два махоньких самородка, оба напоминали укороченные пальцы рук. — Сегодня, пока Шишкин наставлял нового бригадира, а работяги породу подтаскивали, я и ухватил, что блеснуть успело.
— Ай да ловкач!
— Зевать не надо, хапай, пока все на лопату нажимают.
— Сколь же дней Севастьяна не будет?
— Прикидываю, дорога туда, пока золотишко передадут, день на перекур, вроде как продовольствие должны прикупить, ещё день-два кидай, обратный путь, так что около десяти дней получается. А появятся, так забудь руки до металла протягивать, вот и разумей.
— Что ж, дело говоришь, уж как надо постараться, ох как надо, а не то тоскливо без добавки по осени возвращаться, хотя и заработок обещают знатный, а золото оно горячее душу греет. — Никитин приложил руку к груди.
Жара стояла неимоверная, небо в синеве без единого облачка, солнце днём нещадно палит. Ранним утром и к вечеру кайлить породу, таскать и промывать легче, но днём одно наказание — пот льёт ручьём, работать приходится без рубах. Оводы, сменив мелких собратьев, так и норовят укусить того, кто останавливался, замирал хотя бы на минуту. Какой там отдых, кровопийцы не позволяют затягивать с перекуром, даже дым самосада у кого из самокрутки, а у кого из трубки не спасал никого. Утром не жарко, но другая смена — комары и мошка орудовали на совесть, только успевай отмахиваться. Мошка вообще как волки, колюще-сосущие, хватко впиваются в жертву. Старатели ждали либо дождя, а больше менее жаркого августа, а там сентябрь, и работать будет легче.
Но пока стоит зной, и работы не остановишь.
Лаптев и Никитин трудились в паре, то на бутаре, то на рыхлении и погрузке породы. Что там, что здесь можно успевать облить себя водой, смыть пот, освежиться, этим все и спасались. Четыре дня работы на бутаре не прошли даром, оба приятеля успели незаметно от других украсть по нескольку самородков, разных по весу. Лаптев приметил одного старателя, который не раз запускал руку в воду и цеплял