Таким образом, из одной унции серебра Эмменс получил 0,75 унции золота, затратив на это превращение 9,5/1,33 = 7,12 доллара. Стоимость же золота в те годы составляла 13,5 доллара за унцию, поэтому за золото, полученное из одной унции серебра, можно было выручить 13,5 0,75 = 10 долларов. Выходит, чистая прибыль синдиката 10—7,12 = 2,88 доллара с каждой унции серебра. Если учесть, что стоимость серебра катастрофически падала и в 1897—1899 годах составляла всего 40 центов, то нетрудно понять: Эмменс сулил акционерам норму прибыли в 600— 700 процентов!
«Помилуйте, — скажет читатель, — все эти расчеты имели бы смысл лишь в том случае., если бы Эмменс действительно осуществил превращение серебра в золото. А это-то как раз и не доказано». Но в том-то и дело: Эмменсу важно было, чтобы его сообщению поверили на небольшой срок...
Во время катастрофического падения стоимости серебра соответственно обесценивались серебряные рудники, и у их владельцев появлялось горячее желание продать их как можно быстрее. В это самое время Эмменс мог по дешевке скупить акции рудников, а потом начать распространять сенсационные слухи об аргентауруме и о превращении серебра в золото. Если учесть, что лишь в районе озера Онтарио серебряные рудники ежегодно давали около 20 миллионов унций серебра, то нетрудно понять, какой эффект произвели эти сообщения, сулящие вместо 8—10 миллионов долларов в год 50—60 миллионов. Спрос на акции серебряных рудников растет, они дорожают. Тогда Эмменс быстро распродает скупленные ранее акции и, оставив разницу у себя в кармане, объявляет, что с аргентаурумом у него получилась ошибка.
Могло быть и по-другому. Владельцы серебряных рудников, стремясь избавиться от бесприбыльных и быстро обесценивающихся владений, могли преподнести Эмменсу кругленькую сумму. А он за это мог оказать им любезность: своими сообщениями вздуть цены на рудники на время небольшое, но достаточное, чтобы сбыть их с рук за хорошие деньги.
Думается, это самое простое и наиболее вероятное объяснение тайны синдиката «Аргентаурум».
П. ВЕСЕЛОВ, писательПРОЕКТ «All-big-gun» 1884 ГОДА
«Енисей» быстро оседал на нос и кренился на левый борт. В огромную пробоину с ревом врывалась вода. Степанов, очень хорошо знавший все качества своего детища, сразу понял: спасти корабль невозможно. И несколько последних оставшихся ему минут жизни он посвящает спасению людей. Четко и быстро исполняются отдаваемые им приказы. Одна за другой спускаются на воду шлюпки, стоя на мостике, он подбадривает и торопит оставшихся.
«Владимир Алексеевич! Батенька! Скорее! Не терпит время! Считанные минуты остались!» — прокричал Степанову штурманский офицер. В ответ с мостика донеслись до всех последние слова командира: «Кто останется на корабле, пристрелю сам. Обо мне прошу не беспокоиться. Прощайте, братцы!»
Так он и запечатлен в памяти людей, застывших на отваливших от гибнущего «Енисея» шлюпках: один, с непокрытой головой, стоящий на мостике беспомощного, быстро уходящего в воду корабля. Вот высоко задралась корма, мелькнули в воздухе неподвижные бронзовые винты, и негостеприимные волны чужого моря сомкнулись над головой Владимира Алексеевича Степанова, избавив его от далеко не единственного, но, быть может, самого горького разочарования в жизни...
Не так уж много найдется в истории кораблестроения людей с судьбой более драматичной, чем судьба Степанова. Благодаря удивительной проницательности и одаренности он еще на заре своей военной и изобретательской деятельности предугадал значение минного оружия в грядущих войнах на море, и в плеяде специалистов, создавших высокую репутацию русскому минному делу, Степанову принадлежит почетное место.
Он изобрел первую в мире автоматическую систему для постановки мин на ходу корабля. Он разработал проект первого в мире минного заградителя — быстроходного специализированного корабля, предназначенного для скрытой постановки мин у вражеских берегов. И когда грянула русско-японская война, в составе нашего флота уже находились корабли, которых не было ни в одной стране мира.
Но как будто злой рок преследовал Степанова. События сложились так, что русская эскадра, ослабленная внезапным нападением японцев, отстаивалась на внутреннем рейде Порт-Артура. И когда возникла угроза высадки японского десанта на Квантунском полуострове близ коммерческого порта Дальний, единственным кораблем, готовым преградить путь японскому флоту, оказался минный заградитель «Енисей», построенный по проекту Степанова.
Непроглядной ночью 28 февраля 1904 года, во время снежной пурги и пронизывающего ледяного ветра, маленький ладный кораблик вышел на позицию и приступил к постановке мин. Почти двое суток не сходит с мостика командир. Ни смертельная усталость, ни брызги, превратившие его реглан в ледяной панцирь, не могут заставить его оторваться от дела, к которому он готовился всю жизнь.
Вот уже перегорожен двойной линией мин северный выход из Тальенваньской бухты. Ветер крепчает, колючий снег снижает видимость почти до нуля. Но «Енисей» упорно идет вперед; одна за другой через разные промежутки времени плюхаются за борт тяжелые рогатые мины. Наконец сброшена последняя мина. Общий вздох облегчения, повеселевшие лица. Степанов внимательно оглядывает в бинокль пройденный кораблем путь и вдруг замечает на гребне волны всплывшую мину. Если противник обнаружит ее, преимущества скрытности минирования будут утрачены...
Поморщившись, Степанов отдает приказание, и «Енисей» малым задним ходом начинает приближаться к мине. С кормового орудия мигом сдернут чехол, еще минута, и мина будет уничтожена. И в этот момент чудовищной силы взрыв сотрясает корабль...
«Енисей», который принес Степанову и признание и гибель, пошел на дно примерно за год и четыре месяца до Цусимы. А меньше чем через полтора года опыт этого, быть может, самого решительного в истории морского сражения дал толчок к разработке проекта «Дредноута» — линейного корабля, открывшего новую — дредноутную эпоху в развитии военного флота. Спустя пару лет у всех на устах были имена людей, причастных к строительству дредноутов в крупнейших морских державах мира. Но среди них не было уже имени Владимира Алексеевича Степанова — человека, который сам себя считал неудачником, не ценил своих недюжинных способностей, был очень несчастлив в личной жизни и который тем не менее больше, чем кто-либо другой, имел право считаться пророком дредноутной эры.
В июле 1905 года на одном из заседаний комиссии, составленной из военных моряков, ученых и кораблестроителей, адмирал Пэгенгэм, делясь с присутствующими впечатлениями о Цусимском бое, в котором он принимал участие в качестве наблюдателя, склонялся к той мысли, что боевая ценность огромного британского броненосного флота в течение нескольких ближайших лет будет сведена к нулю.
Цусимское сражение, по мнению адмирала, показало: исход морского сражения будут решать быстроходные корабли с мощным артиллерийским вооружением и мощной броней от носа до кормы. А этим условиям не отвечал ни один из находившихся в строю британских броненосцев.
Нельзя сказать, что идея создания такого линейного корабля была нова. Лучше всех это знал первый морской лорд-адмирал Фишер, отвечающий за постройку и вооружение новых кораблей. В 1899 году, командуя Средиземноморской эскадрой, он пришел к выводу, что прицельный огонь из орудий можно вести не только на дистанции 12—15, но и 30—40 кабельтовых. Правда, для этого необходимо было стрелять из орудий одного калибра, иначе корректировка становилась невозможной. Чем больше крупнокалиберных орудий, тем грознее корабль для врага. По мысли Фишера, двенадцать 305-миллиметровых орудий следовало размещать попарно в трех башнях на носу и трех на корме. Тогда корабль сможет вести носовой и кормовой огонь из шести орудий, а бортовой — из восьми. А пока Фишер занимался своими изысканиями, специалисты Адмиралтейства тоже не теряли даром времени.
В 1902 году инспектор артиллерии английского флота Мэй после кропотливых исследований пришел к ошеломляющим выводам: оказывается, средняя артиллерия на линейных кораблях вообще не нужна, ибо она уничтожается главным калибром противника еще до того, как сможет сама начать стрельбу! По предложению Мэя был спроектирован броненосец «Лорд Нельсон», вооруженный двенадцатью 12-дюймовыми орудиями, но в 1902 году идея Мэя показалась Адмиралтейству чересчур рискованной, и было принято стандартное размещение артиллерии: четыре 12-дюймовых и десять 9,2-дюймовых пушек.
Теперь же, после Цусимы, морские чиновники крепко задумались над судьбами британского флота, и лорд Фишер получил необходимые кредиты, чтобы «Правь, Британия, правь морями» отнюдь не стало бы впредь пустым звуком.
Надо было скороспешно нагонять упущенное время. На конкурс в бюро военного судостроения поступило восемь проектов линейных кораблей.
Один за другим проходят перед Фишером соискатели.
«Срок», — сквозь зубы цедит Фишер и, получив не удовлетворяющий его ответ, уже безо всякого интереса выслушивает пояснения к проекту.
Очередь доходит до Дж. Нарбета. Тот же вопрос и ответ, заставивший всех вздрогнуть: «Год, сэр!» — «Приступайте!» — был лаконичный ответ первого лорда Адмиралтейства.
Через один год и один день «Дредноут» — так называли новый корабль, — сверкая свежей краской, стоял у пирса в Портсмуте, готовый к испытаниям. В нем поражало все: и грандиозные размеры; и пять башен с десятью дальнобойными 305-миллиметровыми орудиями (не случайно его называли еще «аll-big-gun», то есть «вооруженный только крупными орудиями»); и турбины Парсонса, создававшие неоценимую прибавку в скорости на 2—3 узла; и сплошная броневая защита от носа до кормы.
Выбранный вариант, как выяснилось позже, был хуже забракованных Фишером. Но Фишер преследовал тут только одну цель — корабль должен быть выстроен в один год. Он далее отказался от рассмотрения проекта варианта корабля с трехорудийными башнями, сулящими многие технические и тактические выгоды, только лишь по той причине, что три года — необходимый срок на проектировку и испытания башен — не устраивали его.