мать остальное.
– Ах, мистер Паджетт, – сказала я, широко распахнув глаза, – прошу вас, позвольте мне найти для вас новый экземпляр! Я буду только рада помочь такому приятному джентльмену.
– Как я понимаю, средняя цена на них – что-то около трех фунтов, – вежливо сказал он.
Я махнула рукой.
– Нелепо говорить о деньгах с друзьями. Конечно, я сделаю вам такой подарок, – настойчиво сказала я.
Он подошел и пожал мне руку.
– Как это великодушно с вашей стороны, мисс Спидвелл. А люди, с которыми обращаются великодушно, склонны платить той же монетой.
Я слегка улыбнулась.
– Вижу, мы прекрасно понимаем друг друга, мистер Паджетт.
Мы со Стокером направились к двери, на ходу кивнув мистеру Петтиферу. И уже выходили, когда нас догнал мистер Паджетт.
– Мисс Спидвелл, когда вы зайдете занести мне траурницу, может быть, будете так любезны оставить своего сторожевого пса дома? – сказал он, кинув на Стокера взгляд, полный откровенной неприязни.
Вместо ответа Стокер щелкнул зубами и захлопнул за нами дверь.
Вернув в магазин костюмы, которые брали напрокат, мы возвратились в Бишопс-Фолли: мне нужно было заняться выполнением данного мистеру Паджетту обещания. После обеда стало не по сезону жарко: лето баловало нас последним теплом, перед тем как распрощаться надолго – и я заметила, что в глубине сада, за разваливающимся стеклянным павильоном и прудом, густо заросшим ряской и листьями кувшинок, в кустах порхает прекрасная траурница. Конечно, я не стала упоминать мистеру Паджетту, что траурницы водятся совсем поблизости. Гроша не стоит тот охотник на бабочек, который готов делиться с другими своими тайными местами.
– Завершить группу лиловых бабочек, – пробормотала я себе под нос. – Никогда не слышала ничего глупее. Подумать только, свести Nymphalis antiopa к милой расцветке.
Но все-таки я подумала, что охота на бабочку сможет немного успокоить мои нервы, ведь они уже совершенно расшатались от бесконечных сложностей городской жизни. Я взяла сачок и воткнула несколько минуций (специальных булавок без головок, которыми пользуются лепидоптерологи) в манжеты. Это очень удобный прием, позволяющий хранить все необходимое под рукой. Во время заграничных путешествий это помогало также держать на расстоянии загребущие руки непрошеных ухажеров. Морилку я решила не брать. Достаточно было быстрого укола в торакс, чтобы правильно умертвить насекомое. Стокер вышел вместе со мной, но дошел лишь до пруда.
– Ты останешься здесь? – спросила я, проверяя прочность булавок.
Он сбросил пиджак.
– Ага. А теперь отвернись. Не хочу, чтобы ты заставляла меня заливаться румянцем.
Не успела я повернуться, как он уже стянул с себя рубашку, снял сапоги и замер лишь перед тем, как начать расстегивать пуговицы на брюках.
– Или уходи, или оставайся и помогай, – сказал он, хлопая ресницами, как робкая лань.
– Дурак, – сказала я и быстро отвернулась. Пробираясь сквозь густую листву, я услышала его смех. Потом раздался громкий всплеск: он нырнул в зеленую воду пруда. Я занялась своим делом и прямо направилась к небольшой рощице, где в течение последних месяцев не раз видела порхающие стайки траурниц. Работа будет жаркой, подумала я. Казалось, будто лето, прежде чем полностью сдаться перед холодным очарованием осени, решило устроить последний лихорадочный танец. Мне не раз пришлось вытирать пот с висков, пока я, нагнувшись, высматривала яркое лиловое пятнышко на ветках сливового дерева.
И наконец вот она! Ленивое порхание лиловых крылышек говорило о том, что я нашла добычу. Я подобралась поближе, сжимая сачок натренированной рукой. Я увидела ее среди листьев сливы. Эта красавица только что вылупилась из кокона: крылья влажные и тяжелые, еще немного опущенные вниз из-за капелек воды. Она медленно расправляла их, то открывая, то закрывая, чтобы просушить на теплом воздухе. Это совсем юное создание, подумала я, оно еще не знает всех возможностей своих крыльев, только пытается понять, насколько они сильны. Оно еще не знает, что они умеют делать, как они могут нести его по ветру, мчать далеко над болотами и долинами, живыми изгородями и вересковыми пустошами. Вся Англия могла простираться под этими тонкими крылышками, а их владелица об этом еще не знала.
Обычно я не ловила только что вылупившихся бабочек, но сейчас случай был очень уж соблазнительный. Легкое движение запястьем – и я уже накинула на нее сачок. Мне показалось, что она слишком удивилась, чтобы сопротивляться, потому что лишь немного забилась и сразу замерла. Я просунула руку в сачок и зажала ее в кулаке. Ее крылья что-то шептали в моей ладони. Боролись? Уступали? Этого я не знала. Я приоткрыла левую ладонь и увидела, как она сидит там сжавшись. Большой и указательный пальцы правой руки сложились в щепотку, и я нашла глазами место, прямо под головой, куда нужно нажать, чтобы избавить ее от долгих мучений.
И тогда она завертелась и в последний раз расправила свои яркие крылья в знак протеста. Впервые на них упало солнце, наполняя теплом и жизнью сосудики толщиной с паутинку. Она показалась мне величественной, идеальным существом, невинным, полным скрытых способностей. Я коснулась пальцем края ее крыла, и она задрожала, а крылья затрепетали почти призывно.
– Лети, – прошептала я, – пока я не передумала.
Будто сомневаясь, она еще несколько раз взмахнула своими удивительными, драгоценными крыльями, затем вдруг резким движением сорвалась с моей ладони, брыкаясь совершенно неизящно, как новорожденный жеребенок. Но вот она уже летела, взбираясь ввысь, падая и снова поднимаясь, и скоро оказалась выше сливы, лишь лапками коснулась в полете верхних листков.
– Ну все, хватит, – сказала я себе, сглатывая комок в горле. – В науке нет места чувствам.
Совершенно расстроенная, я вернулась к пруду и увидела, что Стокер подплывает к одному из берегов, несомненно, успев уже несколько раз проплыть туда-обратно. Когда он делал гребок, его плечи высовывались из воды, а потом сильные руки толкали его вперед одним мощным рывком. Я села на берегу прямо на траву, сняла ботинки и чулки и опустила пальцы в зеленую воду. Она была бодряще прохладнойи пахла ряской и водяными гиацинтами. Стокер развернулся и поплыл на спине, его волосы, темные и гладкие, напоминали в воде шкуру тюленя. Увидев меня, он улыбнулся, протянул руку, набрал побольше ряски и прикрыл ею себе бедра.
– Пришла поглазеть на невинного юношу во время купания? Всякий стыд потеряла, Вероника, – весело сказал он.
– Я расстроена. Правда ужасно расстроена, – сказала я ему.
– Это меня задевает. Неужели я представляю такое печальное зрелище?
– Расстроена не из-за тебя, – огрызнулась я. – И не напрашивайся на комплименты, ты выше этого. Я нашла эту красавицу.
– Меня давно уже так не называли, но в общем я не против.
– Бабочку, дурак.
– Молодец, – сказал он, лениво двигая в воде руками; расходившиеся от него волны лизали мне ноги.
– У меня ее уже нет. Я ее отпустила, потому что не смогла заставить себя ее убить, – сказала я ему.
– И это тебя расстраивает? – Он закрыл глаза и подставил тело под теплые солнечные лучи. Ряска сползла набок, но я не стала ему на это указывать.
– Я ученый, – напомнила я ему. – Разве бывает такое, чтобы профессиональный лепидоптеролог не мог заставить себя убить бабочку? – спросила я с некоторым отвращением. – С тем же успехом я могла бы стать вегетарианцем и начать есть бобы и ореховые котлетки, – мрачно добавила я.
Он улыбнулся, не открывая глаз.
– Ты обещала мистеру Паджетту экземпляр. Что будешь делать?
– Да у лорда Розморрана в коллекции их несколько десятков. У нас нет места для всех, нам нужно лишь по несколько пар каждого вида, мужских и женских особей. Я выберу какой-нибудь симпатичный экземпляр и отправлю его мистеру Паджетту. А его светлости возмещу стоимость из своего жалованья.
Стокер пожал плечом, и к моим ногам опять побежали волны. На этот раз вода достала до голеней, и по ногам разлилась приятная прохлада.
– Кажется, ты придумала неплохое решение проблемы. Избавишься от лишнего экземпляра в коллекции его светлости и сумеешь выполнить обещание. Почему ты так сердишься?
– А вдруг я растеряла всю свою решимость? – тихо спросила я.
Он приоткрыл один глаз.
– Что-то непохоже. Решимости в тебе хоть отбавляй.
Я хлопнула рукой по воде, и брызги полетели прямо ему в лицо.
– Я серьезно. Вдруг я сейчас начну думать о них как о живых существах, наделенных чувствами, и больше не смогу заставить себя смотреть на них как на образцы для исследований?
Он поднял голову.
– Я больше не охочусь. Это изменило меня как ученого.
– Как это не охотишься? Конечно, охотишься. Его светлость рассчитывал, что ты будешь добывать для него образцы во время нашей тихоокеанской экспедиции.
– А я бы придумал, как этого избежать, – сказал он. – Предпочитаю изучать животных, сохранять их.
– Но ты не можешь ничего изучать, если прежде не добудешь себе объекты для изучения в дикой природе, – возразила я.
– Всегда бывают животные, для которых смерть – лишь избавление, – заметил он. – Старые, больные или те, которые начали нападать на человека. К тому же его светлость такой забывчивый, я запросто могу сказать ему, что кого-то подстрелил, он все равно забудет об этом, не дойдя до дома.
– Это жестоко.
– Это практично, – возразил он.
Я осмотрела его с головы до пят, внимательно изучив все, за исключением той части тела, которую все еще скрывала ряска, хоть уже и не идеально. На его теле все еще были видны шрамы, полученные в последней экспедиции, и я задумалась, это ли так его изменило. Я указала на тонкую белую линию, пересекавшую его лицо от брови до подбородка.
– Ты тогда перестал? Поэтому?
Он сделал глубокий вдох и опустил голову под воду. Провел там почти две минуты и наконец вынырнул с громким всплеском, шумно выпустил воду и поднялся как величественный сын Посейдона.