– Еще не сейчас, – сказала я ему. Я знала, у него остались вопросы из-за того, что я рассказала ему в ту ночь в гроте: о моем прошлом и о том, как я лишила жизни человека. Но я пока не была готова на них отвечать. Я улыбнулась и повторила то, что он сказал мне как-то в «Хеймаркете».
– Я ни с кем не говорила об этом. Может быть, никогда не смогу. Но если кому-то и расскажу, то только тебе.
Он кивнул, а я стала смотреть на красивую траурницу, которая лениво порхала в воздухе, и, когда на ее крылышки падал свет, они казались фиолетовыми; вот она скрылась за живой изгородью. А где-то неподалеку послышался шум: удары молотков, звон разбиваемого стекла и оживленные голоса рабочих, принявшихся за какое-то дело.
– Что это за возня? У его светлости новое увлечение? – спросила я.
Недавно лорд Розморран решил, что подогреваемый плавательный бассейн – как раз то, что ему нужно для скорейшего выздоровления, и за баснословные деньги велел соорудить его в своем римском дворике. Но это предприятие было закончено уже пару недель назад, и, несомненно, наш благодетель теперь принялся за что-то новенькое.
– Его светлость реконструирует стеклянный дом, – сказал мне Стокер, почему-то пытливо глядя на меня.
– Для чего? – Меня посетило доброе предчувствие.
– Для разведения бабочек.
– Он хочет устроить виварий?
– Мы еще несколько месяцев не сможем отправиться в экспедицию, и здешнего сада, конечно, тебе недостаточно для охоты на бабочек. К тому же в виварии ты сможешь выводить собственных и изучать их. Он собирается посадить в оранжерее нужные растения и просит тебя составить список гусениц, которые тебе понадобятся для начала.
Виварий! У меня в голове сразу стали роиться планы. Стеклянный дом был огромным; его можно было наполнить сотнями крылатых сокровищ любого рода, смотреть, как они превращаются из скучных, непонятных гусениц в куколок, которые сплетают себе шелковые коконы, как потом оттуда появляются бабочки с влажными крыльями, в которых скрыто столько блестящих возможностей… Я не могла вынести такого счастья.
– Со временем он может стать хорошим дополнением к музею, – продолжал Стокер. – Люди будут любоваться бабочками, не пришпиливая их к стене, смотреть, как те летают, едят и отдыхают на листьях. – Он замолчал. – Вероника, почему ты молчишь? Ты счастлива?
Счастлива? Это было слишком слабое слово, чтобы описать захлестнувшие меня эмоции. Я потянулась к нему и изо всех сил сжала ему руку.
– Ну хорошо, – ласково сказал он, – ты, конечно, молчишь, но я тебя слышу.
– Это ты сделал, – сказала я наконец, когда смогла говорить. – Ты попросил его это устроить. Для меня.
Он лишь мгновение смотрел мне в глаза, а потом отвел взгляд и стал рассматривать траурницу, которая как раз присела на ягоду шиповника.
– Когда ты была мне очень нужна, ты не оставила меня одного. Не знаю, что это такое, что отличает нас от всех остальных, делает нас подобными ртути, когда все вокруг кажутся глиной, но именно это и связывает нас. Пытаться разорвать эту связь – значит воевать с природой.
На секунду он тоже сжал мою руку, а потом отпустил. На моей ладони осталось тепло его кожи. Он потянулся к цепочке от часов и снял с нее гинею.
– Кажется, на этот раз я проиграл пари, – начал он. Но я прижала монету пальцем к его ладони.
– Оставь ее себе. В следующий раз поспорим на две, – сказала я, усмехнувшись.
Я не знала, что нас ждет. Но была уверена, что у нас будет еще много приключений вместе, и мне хотелось, чтобы они поскорее начались.
А пока я повернула лицо к небу и закрыла глаза. Траурница порхала над живой изгородью в лучах заходящего солнца.
Благодарности
Пришло время для благодарностей. И я хотела бы от всего сердца выразить свою признательность следующим людям.
Прекрасным сотрудникам издательства Penguin – за поддержку и безграничный энтузиазм, особенно Крэгу Бёрку, Лорен Джаггерс, Клэр Зиони Каре Велш – за веру в Веронику. Я безмерно благодарна художественному отделу за блистательную работу, а отделам продаж, маркетинга, издательскому и рекламному – за самоотверженность. И, как всегда, особая благодарность Элен Эдвардс за то, что вернула Веронику домой.
За то, что всегда присматривала за Вероникой с добротой, мастерством и огромной изобретательностью, – моему издателю, Даниэлле Перес. Мою благодарсность ей невозможно описать словами.
Моему агенту, Пэм Хопкинс, за почти два десятилетия заботы, тяжелого труда и дружбы. Я не могу подобрать слова, но ты и так все знаешь.
За щедрость и экспертизу в различных сферах: Джен Стейрук, Мэри Уильямс, Сьюзан Эллингсон и Линдси Карлсон.
За поддержку, дружбу и полезные уроки: Блейк Лейерс, Бенджамину Дрейеру, Али Тротта, Джозелин Джексон, Ариэль Лохан, Делайле Доусон, Рис Боуэн, Алану Брэдли, Сьюзан Элайя Мак-Нил, Лорен Виллиг, Натану Данбару, Стефани Грейвз, Холли Фор и Кэрин Тумм – все они предлагали свою помощь и поддержку в самые трудные моменты. Джеффу Эбботту – за имя «Майлз Рамсфорт», пришедшее в прекрасном творческом порыве.
За административную работу и внимание к деталям я благодарна команде Writerspace. Особая благодарность незаменимой Джоми Вайлдинг за удивительно упорную работу.
За великодушие: Фернандо Веласкесу, чьи талантливые композиции постоянно звучали во время моей работы и добрые сообщения поддерживали мои творческие порывы.
Моей семье – за бесчисленные чашки чая, понимание, терпение и поддержку.
И, как всегда, за все – моему мужу.
Деанна РэйборнЗловещее Проклятие
Глава 1
Лондон, 1888
— Уверяю тебя, я вполне способен определить фаллос, когда вижу его, — сообщил мне Стокер, резко обрезая слова. — И это не фаллос. — Он указал на артефакт, который я только что извлекла из упаковочного ящика. Образец был примерно три фута в длину, вырезан из какой-то экзотической твердой древесины и отполирован до гладкого блеска. Мягкая упаковочная стружка свисала с него, как очень причудливый декор. Это придавало ему странно торжественный вид.
— Конечно это фаллос, — сказала я. Я размахивала перед ним предметом спора. — Просто посмотри на шишковатый конец.
Стокер сложил руки на широкой груди и посмотрел на меня сверху вниз. — Оцени, если угодно, длину. Неправдоподобно, ты должна признать. Более чем неправдоподобно. — Он делал все возможное, чтобы не показывать смущения, но на его щеках все еще цвели розовые пятна. Я находила привлекательным, что такой закаленный человек, опытный ученый, исследователь, естествоиспытатель, военно-морской хирург и таксидермист, тем не менее не мог справиться с девичьим румянцем, столкнувшись с символом плодородия.
— Стокер, — терпеливо сказала я, — и мужские, и женские гениталии прославлялись в ритуальном искусстве с незапамятных времен. И часто их пропорции преувеличиваются, чтобы донести их важность до народов, о которых идет речь.
Он скривил красиво очерченные губы. — Не взывай к этнографии, Вероника. Ты знаешь, как я отношусь к общественным наукам.
Я пожала плечами. — Некоторые ученые считают, что изучение культуры так же важно, как исследование костей или окаменелой улитки. И не делай вид, что ты невосприимчив к соблазнительному зову сирены гуманитарных наук. Я видела, как ты зачитывался журнальными статьям о роли религиозного ритуала в сокращении численности определенной разновидности черепах в Южном море.
— Я не зачитывался, — ответил он. — И кроме того, эти журнальные записи…
Он продолжал читать мне лекции в течение следующей четверти часа, о чем я не могу сказать, потому что я сосредоточилась на содержимом упаковочного ящика. Во время своих путешествий я уже давно обнаружила, что мужчины во многом одинаковы, где бы они ни встречались. И если позволить им говорить на любимые темы, тем временем, как правило, можно довольно легко и без помех делать то, что вам хочется.
Упаковочный ящик только что прибыл в Бельведер — многообещающий музей, который Стокеру и мне было поручено организовать под эгидой нашего друга и благотворителя, графа Роузморрана. Расположенный на территории поместья его светлости Марилебон, Бишоп-Фолли, Бельведер представлял собой то ли великолепный склад скрытых от мира сокровищ, то ли хранилище семьи сумасшедших, в зависимости от точки зрения. Роузморраны были жадные приобретатели, собирающие по всей Европе коллекции произведений искусства, артефактов, зоологических образцов, книг, рукописей, драгоценных камней, доспехов и тысячи других вещей, которые не поддаются описанию. Как мы стали жить среди таких сокровищ — история, заслуживающая отдельной рукописи[1].
Расследовать одно убийство — любопытство. Расследовать два — это привычка. Стокер и я оказались в эпицентре преступления, когда наш общий друг, барон фон Штауффенбах, был убит прошлым летом. Мы раскрыли некоторые трудные истины и заключили осторожный союз с сэром Хьюго Монтгомери, главой Особого Отдела, самого престижного подразделения Скотланд-Ярда. Когда, в конце этого расследования, судьба оказалась злобной шлюхой и оставила нас без дома и работы, нынешний лорд Роузморран любезно пригласил нас со Стокером работать на него, живя в Бишоп-Фолли и каталогизируя его коллекции с прицелом в один прекрасный день открыть Бельведер в качестве публичного музея. Это была тяжелая работа, состоящая из распаковки, проверки, установления происхождения, очистки и регистрации каждого предмета — одни жуки могли занимать годы — но это было замечательно. Каждый день преподносил свои сюрпризы, и как только просочились слухи о наших начинаниях, стали поступать пожертвования в коллекцию. Казалось, что проект лорда Роузморрана был идеальной возможностью для его друзей избавиться от предметов, которые они больше не хотели. Они никогда не прислали бы ничего по-настоящему ценного — английская аристократия ничто так не ценит, как финансовое преимущество — поэтому мы получали непрерывный поток дряхлых охотничьих трофеев и жалких картин маслом. Они были абсолютно бесполезны, поэтому Стокер регулярно сжигал съеденные молью трофеи в саду, пока я устраивала портреты в некое подобие мрачной семьи, давая каждому прозвище и получая особый восторг от каждого нового зловещего дополнения.