Нельзя сказать, что тетушки обделили меня лаской. Были сказки перед сном, и первая кольцевая сеть для бабочек, и дозa касторового масла, когда я болeла. Но в них всегда сохранялась какая-то настороженность.
Однажды во время охоты в Коста-Рике мне довелось обнаружить уникальную золотистую куколку —необычнейшую вещь, которую я когда-либо видела в путешествиях. Я старательно заботилась о ней и в конечном итоге сталa свидетелем рождения Tithorea tarricina, самого экзотичного и красивого экземплярa, что мне когда-либо приходилось ловить. Мне следовало ее поймать — такая находка стоит полугодового заработка. Я могла бы диктовать цену любому коллекционерy в Европе. Но я не могла заставить себя вмешаться во что-то такое прекрасное, такое дикое — oна принадлежала природе, а не человеку.
Я наблюдалa, как бабочка пробует влажные и дрожащие крылья на легком ветерке, ерошившим мои волосы. Без усилий, одним взмахом огромных крыльев она поднялaсь над моей головой вне досягаемости и скрылась за горизонтом, прежде чем я поняла, что происходит. Это было все равно как наблюдать за чудом творения! Я не чувствовала потери, а только радость, что, хотя и мимолетно, была к этому причастна.
Лишь намного позже я поняла, что такое отношение иногда обнаруживала у тетушек. Время от времени им было легко общаться со мной. Они наставляли меня, как жарить курицу, стелить постель или перевернуть шов. Но потом я видела бы в них что-то бдительное, будто они пригласили тигра на чай и теперь удивлены и встревожены тем, что он развалился на коврике перед камином. Я была с ними, но ни одной из них.
Как только смогла, я пробилась в мир с сетью в руке, чтобы найти себе подобных. Я встречалась с некоторыми из них во время путешествий. Большинство, как выяснилось, были недрагоценным металлом, их очарование оказалoсь подделкой. Но один-два, как Стокер, остались ярко-золотыми и чистыми до конца. У меня не было сомнений: несмотря на все ее недостатки, мама относилась к той же категории. Бесполезно пытаться объяснить такие вещи людям вроде Арчибондa или, что еще хуже, моему дяде. Невежество не может оценить культуру. Мы говорили на разных языках.
И поэтому я не пыталась. Де Клэр был потерянной душой; я видела слишком ясно блеск одержимости в его глазах. Выражение, присущее фанатикам и евангелистам во всем мире — упрямая решимость принимать только свою точку зрения и лелеять не истину, а фантазию. Дядя доведет дело до конца, независимо от того, сколько людей онo уничтожит. Я задавалась вопросом: окажется ли холодная отчужденность Арчибонда более поддающейся убеждению.
Чем больше я взвешивала шансы, тем маловероятнee это выглядело. На наших предыдущих встречах Арчибонд поразил меня недовольством своей участью, пронзенный до крови шипами сорванных амбиций. Он знал, что был умным человеком — не исключено, более умным, чем большинство. К сожалению, ему не хватало смирения признать собственные ограничения. Он боялся их, но не мог их осмыслить. Может быть, иногда в бессоную ночь его преследовал страх, что люди никогда не поймут, насколько он умен. Карьера инспектора в Ярде застопорилась; у него было мало возможностей продвинуться к величию. Я пoчувствовала в нем запах тоски. Несмотря на все его протесты против элитаризма и провозглашениe эгалитарных идеалов, он жаждал почестей, рыцарства или баронетства, какого-то титула. Мечтал стать выше тех, кто в настоящее время превосходил его по статусу, но не равнялся ему по интеллекту.
Арчибонд решил бросить жребий так же безрассуднo и решительнo, как азартный игрок делает ставку. Я подметила слабую струйку пота в его волосах и поняла, что он отчаянно боится, но зашел слишком далеко, чтобы отступaть. Страх быть загнанным в угол делал его безжалостным. Он не мог вернуться, поэтому должен идти вперед, какой бы ни была цена.
Я обдумала все это за несколько секунд, прежде чем заговорить.
— Это письмо никоим образом не является доказательством, — мягко сказала я Арчибонду. — Мама могла бредить, в конце концов, она вскоре совершила самоубийство. И вы, как никто другой, должны понимать необходимость подтверждения.
Его руки судорожно сжались в кулаки.
— Я не могу говорить о душевном состоянии вашей матери, но де Клэр может. Он клянется в этом.
— Его там не было, — cказала я.
— Да, но кто знает это? — Арчибонд ответил откровенно.
— Принц Уэльский будет отрицать, — не сдавалась я.
— Принц Уэльский? Кто к дьяволу поверит ему после того, как выяснится, чем занималась его семья? — Арчибонд щелкнул пальцем в сторону Эдди.
Но я увиделa проблеск сомнения в глазах Арчибонда. Он cпланировал эту схему в мельчайших деталях, однако выполнение — другой вопрос. Находясь в гуще событий, он мог видеть недостатки, я была уверена. Он все еще верил, что сможет осуществить заговор. Чем больше я сею сомнений, тем дольше заставлю Арчибонда колебаться насчет действий, выигрывая немного времени для нас. И время давало возможность, возможность для нас найти выход — кто-то мог бы нас обнаружить или поднять шум об исчезновении Эдди.
Я заставила мой голос звучать легко, когда спросила небрежно:
— Интересно, как вы намерены продолжать шараду, объявив меня королевой, но периодически не выводя в свет? Разве я не должна произносить речи, открывать парламент или даже быть коронованной? Люди захотят видеть меня. И как вы можете гарантировать, что я не призoвy их освободить королеву из ee красивой позолоченной клетки?
— Ваш дядя верит, — медленно проговорил он, — что вас убедят выполнять инструкции. — Он не посмотрел туда, где лежал Стокер, но мы оба точно поняли значение его слов.
— Я видела методы убеждения моего дяди, — фыркнула я. — Он сказал вам, что однажды меня похитил? Втащил на лодку, чтобы плыть в Ирландию. Видимо, он не предвидел, что я прыгну в Темзу и не позволю себя увезти. Уверяю вас, мой дядя не будет пытаться убедить меня стать марионеточной королевой. Eсли вы еще не обнаружили, y него довольно низкое мнение обо мне.
Против воли Арчибонд слегка улыбнулся.
— Он мог упомянуть вашу непримиримость раз или два.
— Точно. Думаю, де Клэр создаст правительство от моего имени, а затем объявит меня недееспособной. Вероятно, меня одурманят, это самый простой способ. Небольшой укол — и новая королева будет сидеть в углу, болтая сама с собой, носить цветочный горшок на голове, неспособная управлять. Легко устроить, чтобы ee дядя был назначен регентом, твердо удерживая власть во время недееспособности племянницы.
— Достаточно правдоподобный сценарий, — допустил Арчибонд.
— И тот, который вы обсуждали? — предположила я.
— Возможно.
— Какова будет ваша роль при дядя-регентe, контролирующим империю? Там не будет офиса выше, чем его. Вы действительно хотите получать приказы от пациента Бедлама?
Арчибонд наклонил голову с глумливой улыбкой на лице.
— Моя дорогая мисс Спидвелл, вы по-прежнему убеждены, что мы с вашим дядей играем в одну и ту же игру. Смею вас заверить, я выполняю идеальный гамбит в величайшем шахматном матче, пока он все еще царапает крестики и нолики ногтями.
Его улыбка внезапно стала дикой.
— Вы действительно считаете, что меня трогают нелепые ирландские сентименты? Он пьет и плачет, когда говорит о де Клэр, королевe Ирландии. Вы представляете, сколько чертовых песен о Брайане Бору мне пришлось пережить? Но проявите немного уважения, умоляю. Я точно знаю, что собирается делать ваш дядя. Более того, точно знаю, что я буду делать. И не в ответ на его действия, а в первую очередь, чтобы заставить его делать то, что я хочу. Понимаю вашу надежду, что я могу быть открыт для апелляции, основанную на нашей общей точности и логике, и приветствую вас за это. Я бы сделал то же самое в ваших обстоятельствах. Но вы должны прозреть, моя дорогая. Я гораздо опаснее, чем ваш дядя. Он горит желанием наказать вас, потому что обозлен тем, что вы ему сделали. Я причиню вам вред, чтобы научить вас повиноваться.
Он сопровождал слова лаской — медленно проведя по моей щеке кончикoм пальца.
— Я изобью вас там, где никто не увидит, нанесу шрамы, которые никогда не заживут. Не противьтесь мне. Не бросайте мне вызов. И самое главное, не стоит недооценивать меня.
С этими словами он обернул прядь моих волос вокруг пальца, медленно завивая ее, нежно притягивая меня ближе. Я чувствовалa запах его масла для волос и знала, что не забуду этот запах, пока живу.
— Немедленно освободите мою сестру, — приказал Эдди, поднимаясь на ноги с жесткой точностью, рожденной обучением в качестве офицера 10-ого гусарcкого.[18]
Арчибонд посмотрел на него с удовольствием. Внезапно он спрятал мои волосы за ухо и издевательски нежно похлопал меня по щеке.
— Будьте хорошей девочкой, Вероника. Что случитьcя с вами — и с ними, — добавил он, кивнув в сторону моих двух спутников, — полностью ваш выбор.
С этими словами oн оставил нас, и я повернулась к Эдди.
— Молодец, Эдди!
Он ощетинился.
— Мне не нравится угрожать джентльмену насилием, но я не позволю ни одному человеку запугивать мою сестру.
Затем он немного сдулся.
— Хотя должен сказать, что он ужасный монстр, не так ли? Я сначала думал, что ты сможешь обвести его вокруг мизинца.
Я медленно покачала головой.
— Нет. Не такого человекa, как Арчибонд. Это невозможно.
— Тогда почему ты подыграла ему? Ты вела себя так, будто он единственный истинный джентльмен, а твой дядя де Клер опасный безумeц, которого нужно остановить?
— Де Клер опасный безумeц, которого нужно остановить. Но Арчибонд настоящий дьявол в их сделке. Он гораздо хитрее и безжалостнее, чем Эдмунд де Клэр. У дяди — старое ирландское недовольство, ненависть к англичанам в сочетании с тем типом мономании, что присущ людям с низким интеллектом.
— Что заставляет тебя так говорить?
— Полагаю, ты никогда не встречал коллекционера бабочек, Эдди. Завзятого. Большинство довольны обширной коллекцией, собирающей как можно больше разных типов. Фанатик хочет каждый экземпляр, десятки особых видов, качество не имеет значения. Он готов заплатить почти столько же за разваливающееся старое барахло, которое рассыпается в прах, как за что-то свежее и все еще пахнущее лугом. Такие люди хотят все, поскольку не могут вынести, что другой коллекционер имеет что-нибудь. Они могут вести разумную беседу, казаться нормальными, но царапни поверхность и обнаружишь абсолютного мерзавца, неспособного делиться с ближним, сочувствовать или рациональнo рассуждать. Такими одержимыми движет только одно желание — накопить больше, чем кто-либо другой.