Лиза, ты должна меня послушать. Я теперь совершенно точно знаю, что все слухи об ужасах, творящихся на нашей многострадальной земле, правдивы и власть Антихриста пришла воочию. Подумай о маме, каково ей умереть на чужбине и тебя не увидеть напоследок. Решайся, сестра. Николай говорит, что у него есть знакомый, который все организует. Подумай о том, что нужно быть с семьей, а Михаил не стоит твоей жертвы, он всегда был испорченный, дрянной и жестокий мальчишка, и помяни мое слово: он предаст и тебя, и кровные узы, если сочтет это выгодным.
Надеюсь, что письмо мое доберется к тебе и ты сможешь принять верное решение.
Дорогая Лиза, я не знаю, как долго еще будет возможность передавать тебе письма, а потому решайся поскорее и свое решение сообщи человеку, который приходил к тебе с посылкой.
Всегда твоя – любящая тебя сестра Полина Радловская.
26 апреля 1923 года».
– Значит, братец их был тот еще гад. – Норд покачал головой. – И ты права, письма ей передавали. И судя по ним, где-то есть мебель, в которой, возможно, упрятаны сокровища, если я правильно понял. Вряд ли полоумная старушка стала бы просто так говорить о каких-то шкафах – видимо, бриллианты в подол зашила, а остальное припрятала.
– Да где ты теперь что найдешь, сто лет прошло… – Не надо, чтобы Норд думал в этом направлении. – Смотри, вот еще письмо от сестры, а дальше письма от кого-то другого.
– Дай-ка. – Норд развернул старый лист. – Почерк видала какой?
– Не то слово. Читай, что там.
«Здравствуй, милая Лизонька. Надеюсь, что это письмо дойдет до тебя, как и прежние. Скоро уже подходит срок мне рожать, и предчувствия гнетут меня, но это, конечно, просто страх. Страшно рожать дитя среди чужих людей, тошно мне среди них, знала бы ты, до чего тошно! Да только назад дороги нет, ради детей нужно терпеть.
Николай взялся за большое дело – стройку моста, его почти не бывает дома. Мама по-прежнему мало помнит себя, еще меньше – нас и уже с трудом поднимается с постели, все реже у нас хорошие дни, когда разум ее просветляется хотя бы на несколько минут, и тогда она спрашивает о тебе и ждет увидеться. Иногда мне кажется, что она спряталась от горестных воспоминаний куда-то глубоко в себя и не хочет выходить, потому что в минуты просветления мыслит она совершенно ясно и была немало утешена твоим письмом, которое я ей прочитала. Это хорошо, что ты сохранила за собой флигель няни, но подумать ужасно, как тебе – видеть чернь, живущую в нашем доме, в наших комнатах, где мы росли. Отчего-то мама очень тревожится, и все по пустякам, вот подавай ей трюмо, что досталось ей от матери, и старый прабабушкин немецкий секретер, уж не знаю, на что они ей, но она радовалась, когда ты сообщила, что сохранила их и забрала с собой во флигель, а она все пытается что-то вспомнить и расстраивается, что не может, и снова разум гаснет в ней. Мама очень плоха уже.
Ты пишешь, что Михаил устроился при новой власти весьма недурно и вы вместе занимаете наш флигель. Лиза, Михаил – страшный человек, и служба его – это служба палача, мне это доподлинно известно, и ты спроси любого, только вчуже, кто такой Михаил Грабовский. Тот человек, что приносит тебе посылки, служит при посольстве, и он знает о Михаиле, по нашей просьбе наводил справки. Лизонька, подумай еще, нужно ли тебе быть рядом с таким человеком, даже если он брат. Ведь случись что, он и тебя не пожалеет. Прошу тебя, заклинаю: приезжай к нам, тебя переправят через границу, а здесь, возможно, найдешь достойного человека и выйдешь замуж, это вполне возможно.
Остаюсь вечно преданной тебе – твоя сестра Полина Радловская.
14 сентября 1923 года».
Больше в пачке нет писем, написанных этим почерком. Видимо, у сестер был свой канал общения, кто-то помогал им, и Полина даже передавала Елизавете посылки с этим человеком. Но потом что-то случилось.
– Вот, смотри. – Норд открыл сложенный гладкий лист бумаги с каким-то логотипом наверху. – Это фирменная бумага, с водяными знаками, очень дорогая. И пишет уже не сестра, а ее муж, я так понимаю.
«Дорогая сестра, с прискорбием сообщаю Вам, что 27 сентября сего года родами умерла Ваша сестра, а моя возлюбленная жена Полина, оставив меня вдовцом, а троих наших детей – сиротами. Новорожденную девочку крестили Елизаветой, как и хотела моя супруга, но от постигшей нас утраты горю нашему нет предела.
Ваша мать, Степанида Федоровна Грабовская, пребывает в расстроенном положении ума и осознать свою потерю не в состоянии, и я думаю, это для нее к лучшему.
А потому прошу Вас, сестрица, решиться наконец на переезд – человек, который доставит Вам мое письмо, переправит Вас через границу. Просьба моя продиктована тем, что Ваша племянница совершенно не может быть без матери, а кто заменит ей мать, как не Вы, таково было последнее желание моей дорогой жены, и я передаю Вам его в надежде, что Вы исполните последнюю волю умершей. И мои сыновья, Ваши племянники, тоже слезно просят Вас о приезде. Вещей не берите, незачем – мы всем обеспечены, и Вы ни в чем не будете знать нужды.
Искренне Ваш – Николай Радловский.
28 сентября 1923 года».
– Он не стал медлить, на второй день написал письмо свояченице. – Норд вздохнул: – Да, тогда умирали при родах многие, и даже в Европе.
– И сейчас случается, а что о том времени говорить. Слушай, это вот как Форум читать – столько узнали о них! Люди, что давно умерли, как живые на этих страницах, никуда не делись. И уже переживаем за них, а прошло сто лет. Интересно, те, кто через сто лет почитает наш Форум, – они тоже будут проникаться к нам симпатиями или антипатией?
– Думаешь, Форум столько проживет?
– Надеюсь. Иначе куда мы пойдем, если не станет Форума? – Я беру следующее письмо. – Мы все намертво завязаны на Форуме, мы без него уже не те. Я скучаю по нашим юзерам, мне жаль, что я не могу сейчас зайти и поболтать, и…
– Создай клона и болтай.
– Это не то. Смотри, вот письмо, написанное похожим почерком, что и те, первые.
«Дорогой Миша! Я нарочно ничего не стала объяснять сразу, но сейчас пишу к тебе в надежде, что ты поймешь и простишь меня. Как ты видишь из писем нашей Полюшки и из письма Николая, выбора у меня не было. Крохотная девочка, чья жизнь только началась, и уже с такой непоправимой потери, нуждалась во мне, как и оба наших племянника, и наша мама, которая умрет на чужбине, но глаза ей закроют не чужие руки. Последней воли нашей дорогой покойной сестры я не могла нарушить.
Миша, не держи зла на Полину за ее слова о тебе, она многого не понимала. Но кое-что из написанного ею является правдой, и мы оба это знаем. Я прошу тебя, дорогой брат, остановись. Подумай о своей бессмертной душе, подумай о тех, кого ты любил и кто любит тебя, и отринь от себя зло.
Я живу вместе с Николаем и детьми, Лизонька похожа на Полину чрезвычайно. У нас хорошая кормилица, но детям нужна не нанятая служанка, а кто-то родной, кто их любит, и особенно же Лизоньке, и отныне мое место рядом с Николаем и детьми.
Мама наша очень плоха, и, я думаю, до Рождества она не дотянет. Если это случится, я сообщу тебе, конечно.
Дорогой брат, не держи на меня зла за мой побег. Я знала, что ты воспротивишься и не отпустишь меня, но мой долг перед нашей покойной сестрой и нашими племянниками превыше всего остального.
Всегда преданная тебе – Лиза».
Письмо без даты, написано на той же хорошей бумаге, что и письмо Николая Радловского. Думаю, дело было так: получив письмо Николая, Лиза побросала в чемодан нехитрые пожитки и ушла в тот же день, не дожидаясь своего брата. Видимо, понимала, что он за фрукт. А коробка с драгоценностями, которую спрятала их мать, так и осталась в тайнике. Вряд ли Михаил придал значение словам Полины о том, что мать постоянно вспоминает свою мебель, это выглядит бредом, он ведь и представить себе не мог, что там драгоценности.
– Интересно, а по этим данным мы сможем найти, например, информацию об этих людях? Где-то есть архивы?
– Не знаю. – Норд почесал в затылке. – Я попробую что-то нарыть. А вот кольцо с печаткой – это, наверное, уже братец Михаил в тайничок приспособил. Дальше-то читать будем?
– Давай, тут мало осталось.
«Дорогой Миша, с прискорбием сообщаю тебе, что вчера, 16 февраля 1924 года, скончалась наша мать, Степанида Федоровна. Я не получила от тебя ответа на мое письмо, но знаю, что ты его получил, а потому считаю нужным сообщить тебе, что мамы не стало.
Я жива и здорова, твои племянники тоже. Лизонька уже улыбается, гулит, она прекрасный ребенок, очень живая и любопытная. Посылаю тебе фотографию детей и мамы, сделанную на Рождество. Это последняя мамина фотография, и я считаю, что она должна быть у тебя.
С любовью – Лиза».
И тоже без даты, но понятно, что письмо написано на следующий день после смерти старухи.
– Смотри, фотография. – Норд протягивает мне плотный прямоугольник. – Хорошо сохранилась.
С фотографии смотрят мальчики: одному лет семь, второй чуть помладше. Старший держит на руках милую кудрявую малышку с большими глазами. Дети сидят на стульчиках рядом с креслом, на котором расположилась пожилая женщина в парадном платье, с гладко причесанными седыми волосами, собранными в узел на затылке. Видимо, старуху принарядили, и она смотрит с фотографии светлыми глазами на застывшем лице, но видно, что она не понимает происходящего.
– Хорошо, что хоть рядом с живой бабкой детей сфотографировали. – Норд смотрит на фотографию. – А то ведь тогда мода была – фотографировать умерших родственников вместе с живыми. Помнишь, тему на Форуме создавали и там все эти фотки выкладывали – приспособления были, чтоб покойника, значит, поставить вертикально и придать ему живой вид.
– Ага, помню. Некоторым мертвецам веки срезали, чтобы глаза им открыть, а некоторым глаза рисовали поверх век, жуть с лапками какая-то. – Я вглядываюсь в лица детей, отмеченные очевидным фамильным сходством. – Дети премиленькие, кстати, даже младенец.